Елена Крюкова - Зимний Собор
- Сбитню горячего — глотку обожжешь!..
Площадь — бочка смоляная — вся кипела слухом,И горел в ряду Охотном над мехами нож!
Ландышами — зубы торговки краснолицей.В лентах — боярышня: испила вина!Над звенящей площадью, над сенной столицей –В небесах морозных — лимонная Луна…
И внезапно еретик длань простер худую.И священник в ризе поглядел туда,Где над смертною толпою, плача, негодуя,В небесах с ума сходила Дикая Звезда.
И юродивый заплакал, медный грош целуя!И румяной бабочке было невдомек,Что Звезду по небу вел, гордую, босую,За руку лучистую — молчаливый Бог.
На нее не глядел скоморох площадный.На нее не глядел сытый иерей.На нее не глядел царь беспощадный,Глыбой злата выкатясь из теремных дверей!
И когда Она дошла до Лобного местаИ над кровью поднялась, что отер палач,Стала светлою Она, светлая Невеста!И послышался с небес приглушенный плач.
Это плакала Она над людским позором.Это закричала:
– Звезды! Помогите им!
…А за храмом нищенка целовалась с вором.И живот ее торчал куполом тугим.
СОЗДАНИЕ ЛУНЫ И СОЛНЦА
Я небо выделаю кожей.Я пьян. Я женщину слеплюИз глины, вервия, рогожи.Я, дураки, ее люблю.
Поэт – от края неба вышел,До края неба он дойдет.Лист легкого уже не дышит,Хрипит. Поэт вот-вот умрет.
Я сделать женщину успею.Рука трясется. Губы – в ковшС вином.Глаз правый пламенеетЕе: с великим Солнцем схож.
А левый глаз – Луна большая.Планеты – соль ее зубов.Я небо с кровью намешаю.С землей сотру тебя, любовь.
Твой голос – гром.Гроза – хрипенье.А слезы выхлещут дождемМеня, мое гундосье пенье,Мой лоб, как жирный чернозем.
Земля, уста свои разверзни!Глядите, Солнце и Луна,На грязью крашенные песни,На жизнь, что небу не нужна!
Да, это я – Овидий, кто ли –Спинной хребет мой – Млечный Путь –Создал Луну и Солнце боли,Венеру клал себе на грудь!
Венеру… – …в лупанар, мальчишка…За опиумом… за врачом…За девкой, нищей римской мышкой,Что зарыдает за плечом.
ОРГАН
Ночная репетиция. Из рамПлывут портреты – медленные льдины.Орган стоит. Он – первобытный храм,Где камень, медь и дерево – едины.Прочь туфли. Как в пустыне – босиком,В коротком платье, чтобы видеть ноги,Я подхожу – слепящим языкомОгонь так лижет идолов убогих.Мне здесь разрешено всю ночь сидеть.Вахтерша протянула ключ от зала.И мне возможно в полный голос спетьТо, что вчера я шепотом сказала.На пульте – ноты. Как они темныДля тех, кто шифра этого – не знает!..Сажусь. Играть? Нет, плакать. Видеть сны –О том лишь, как живут и умирают.
Я чувствовала холод звездных дыр.Бредовая затея святотатца –Сыграть любовь. И старая, как мир –И суетно, и несподручно браться.Я вырывала скользкие штифты.Я мукой музыки, светясь и мучась,Вдруг обняла тебя, и то был ты,Не дух, но плоть, не случай был, но участь!И чтоб слышней был этот крик любви,Я ость ее, и кость ее, и пламяВгоняла в зубы-клавиши: живиРегистром vox humana между нами!
А дерево ножной клавиатурыКолодезным скрипело журавлем.Я шла, как ходят в битву напролом,Входила в них, как в землю входят буры,Давила их, как черный виноградПо осени в гудящих давят чанах, –Я шла по ним к рождению, назад,И под ногами вся земля кричала!Как будто Солнце, сердце поднялось.Колени розовели в напряженье.Горячих клавиш масло растеклось,Познав свободу взрыва и движенья.Я с ужасом почувствовала вдругЖивую скользкость жаркой потной кожиИ под руками – плоть горячих рук,Раскрывшихся в ответной острой дрожи…Орган, раскрыв меня сухим стручком,Сам, как земля, разверзшись до предела,Вдруг обнажил – всем зевом, языкомИ криком – человеческое тело.Я четко различала голоса.Вот вопль страданья – резко рот распялен –О том, что и в любви сказать нельзяВ высоких тюрьмах человечьих спален.Вот тяжкий стон глухого старика –Над всеми i стоят кресты и точки,А музыка, как никогда, близка –Вот здесь, в морщине, в съежившейся мочке…И – голос твой. Вот он – над головой.Космически, чудовищно усилен,Кричит он мне, что вечно он живойИ в самой смертной из земных давилен!И не руками – лезвием локтей,Щеками, чья в слезах, как в ливнях, мякоть,Играю я – себя, тебя, детей,Родителей, людей, что нам оплакать!Играю я все реки и моря,Тщету открытых заново Америк,Все войны, где бросали якоря,В крови не видя пограничный берег!Играю я у мира на краю.Конечен он. Но я так не хотела!Играю, забирая в жизнь свою,Как в самолет, твое худое тело!Летит из труб серебряных огонь.В окалине, как в изморози черной,Звенит моя железная ладонь,В ней – пальцев перемолотые зерна…
Но больше всех играю я тебя.Я – без чулок. И на ногах – ожоги.И кто еще вот так возьмет, любя,До боли сжав, мои босые ноги?!Какие-то аккорды я беруУкутанной в холстину платья грудью –Ее тянул младенец поутру,Ухватываясь крепко, как за прутья!Сын у меня. Но, клавиши рубя,Вновь воскресая, снова умирая,Я так хочу ребенка от тебя!И я рожу играючи, играя!
Орган ревет. Орган свое сыграл.Остался крик, бескрайний, как равнина.Остался клавиш мертвенный оскалДа по углам и в трубах – паутина.Орган ревет. И больше нет меня!Так вот, любовь, какая ты! СкукожитВ комок золы безумием огня,И не поймешь, что день последний прожит.Ты смял меня, втянул, испепелил.Вот музыки владетельная сила!
Когда бы так живую ты любил.Когда бы так живого я любила…
И будешь жить. Закроешь все штифты.Пусть кузня отдохнет до новых зарев.И ноты соберешь без суеты,Прикрыв глаза тяжелыми слезами.О, тихо… Лампа сыплет соль лучей.Консерваторская крадется кошкаДощатой сценой… В этот мир людейЯ возвращаюсь робко и сторожко.Комком зверья, неряшливым тепломЛежит на стуле зимняя одежда.И снег летит беззвучно за стеклом –Без права прозвучать… и без надежды.Босые ноги мерзнут: холода.Я нынче, милый, славно потрудилась.Но так нельзя безмерно и всегда.Должно быть, это Божеская милость.А слово “милость” слаще, чем “любовь” –В нем звуки на ветру не истрепались…На клавишах – осенним сгустком – кровь.И в тишине болит разбитый палец.И в этой напряженной тишине,Где каждый скрип до глухоты доводит,Еще твоя рука горит на мне,Еще в моем дому живет и бродит…
Ботинки, шарф, ключи… А там пурга,Как исстари. И в ноздри крупка снегаВонзается. Трамвайная дугаПылает, как горящая телега.Все вечно на изменчивой земле.Рентгеном снег, просвечивая, студит.Но музыки в невыносимой мгле,Такой, как нынче, никогда не будет.Стою одна в круженье белых лент,Одна в ночи и в этом мире белом.И мой орган – всего лишь Инструмент,Которым Вечность зимнюю согрела.
ЮЖНАЯ СТЕНАФРЕСКА ДЕВЯТАЯ. ТЕНЬ СТРЕЛЫ ОТЦА
ЦАРСТВО МЕРТВЫХНи сна, ни отдыха душе, и ни куска, и ни угла…Я в Царстве Мертвых. Я уже реку теней переплыла.Еще по жилам кровь течет. Еще дышу, и ем, и пью.Но мертвых звезд тяжелый ход внутри осветит грудь мою.И озарит: любви скелет. И выхватит из тьмы: ребро.Жила, живая, много лет. Да пламя выело нутро.Да Время выгрызло мне плоть. Да звезды выжгли соль очей.Я в Царстве Мертвых. Мой Господь распят, разъят в ночи ночей –Где я орала, кровь текла, где снега ткань, собачий вой…Где я любила и жила. Где ты любил меня – живой.ЧУЖБИНА
Мне холодно. Свернусь червем в бочонке – ледяные доски.В слепящей мгле – ползу кротом. Ношу чужой тоски обноски.Сабвей да маркет – вот мой дом. Чужой язык – на слэнге крою.Плыву в неонах – кораблем. В ночи Манхэттэна – Луною.Я, грязная!.. – сезонь и шваль, я, лупоглазая совища,Измерившая близь и даль тесово-голым телом нищим,Глодавшая кусок в дыму на станции, в мазутной фреске, –Я – здесь?!..Уж лучше бы в тюрьму. В ту камеру, где пуля – резко –Из круглой черной дырки – в грудь.
Ору я песню! “Крэйзи”, – цедят.Я выживу. Я как-нибудь. А мне во шрамы – роскошь целят.Я русская! – кричу, воплю, в поту, во краске, вздувши жилы, –Я русская! – смерть проколю крестом-копьем в груди могилы, –Я русская!.. – нам воевать – что хлебы печь!.. а печь нам хлебы –Что плоть нагую целовать в сухом снегу, под дегтем-небом!А целовать – стрелять нам в рот. Из автомата и навскидку.А смерть – то океанский Плот. Переплывем судьбу и пытку.Я русская!.. – а вы мне – сок на мельхиорах с вензелями,Машинный видеобросок, постелей золотое пламя?! –Да я на шпалах проспала! Рубахи из крапивы шила…Да я из кружек дым пила, крошеным углем хлеб солила… –А вы с ухмылочкой-змеей – корсаж мне кружевной, чулочкиЛучистые?!..
…Подвал. ЗимойНе топят. Лопаются почкиПромерзших окон. Свечи. Гарь. Обмажусь здесь родною сажей.Перекрещусь на киноварь горящей хвощевидной пряжиКос Магдалины – на ночной иконе Брайтона-Распятья.Я русская. Отдайте мой заплечь-мешок, рванину-платье.Здесь льют за шиворот коньяк. Здесь в баб втирают сливки, мяту.Хриплю кондовый свой Кондак: не быть Спасителю распятуВ застольях – устрицами, ни – на принтерах – гвоздями клавишКомпьютерных!..
Горят огни.Огнями Новый Свет восславишь.Уйду отсель я. Улечу. Сорвусь. Путь выгрызу зубами.Но прежде мир я излечу. Юродивая, меж гробамиПойду – и выну из земли, из тьмы врожденного безбольяЛюдей: о, снова – для петли! Для ветра в грудь – во звездном поле!О Поле Белое мое. Хлад. Полночь Рыбы ножевые.Кривые рельсы. Звезд белье. Люблю вас. Мертвые. Живые.Люблю. Не надобно даров, шелков, и золота, и смирны,И ладана. В ночи миров – мой Лунный Лик, сосуд кумирный.Прости мозоли на ступнях. Прости сермяжную гордыню.Я русская. В ста языках означен взор морозный, синий.Оборван срок вкушать, жиреть. Ножом техасским вскрою жилы:О, ешьте, пейте. Завтра – смерть. Но не в чужбинную могилуЛожусь – а в дивный краснозем, под пух снегов, под лапок грачьихКресты!
Чужой, роскошный дом,Прощай. Прости мой лай собачий.
РАСПЯТИЕ
Господи! А Крест-то покореженный…Как из проволоки – тело рукокрылое…Так перед Тобой с душой стреноженнойЯ стою, полна рыдальной силою.
Грязь пила – бездонными стаканами.Отмывалась – шаек в банях не было!..Господи, ну глянь очами пьяными –Помолюсь Тебе из прошлой небыли.
Помолюсь отцу, над рюмкой вермута:“Сильных я люблю людей!..” – кричащему.Помолюсь возлюбленному первому –Мальчику сопливому, ледащему.
Помолюсь возлюбленному сотому –Машинисту в том купе зашторенном,Что на блюде мед разрезал сотовый,Чьи ладони пахли “беломориной”…
Обовью власами ноги, мытыеЛишь слезами, вдосталь исструенными:Пулею и миною убитого,Чохом и навеки погребенного…
Господи! Сколь отпустил страдания!Я перед тобой – живая женщина.Наконец-то дождалась свидания.Наконец с Тобою я обвенчана.
И, дрожа, – вот руки обвиваютсяВкруг доски, пропахшей кровью, солью ли…Как по-человечьи называетсяЭто чувство?! Страстью ли?! Любовью ли?!
Буря – вся! И грудь моя вздымаетсяМорем, взбудораженным вулканами!…Так мужчины с нами обнимаются –С пьяными, слепыми, бездыханными,
Над заваркой чайною – согбенными,За кефиром малышне – спешащими,С вымотанными ночными сменами,Занавески “Примою” коптящими,
С нами, заревыми Магдалинами,Чьи загривки – жизнями нагружены!
…И дрожу, прижавшись журавлиноюШеей – ко Твоим стопам натруженным.
СХОЖДЕНИЕ С УМА
Снег – белый лис. Хвостом он замететИ век, и час, и год, уста мои и рот,И рода знак; испод; стежки и швыМорозных игл; костей; сухой травы.Я так проста. Пуста, как чан и кадь.Схожу во тьму. Мне нечего терять.Все пело. Все летело. Все ушлоВодой – в пески; нутро мне обожгло,А нет нутра.Я – волос из хвостаЛисы-зимы. Святая простота.Мне надо только пить. И хлеб. И воздух – жить.Скамейку, где мне голову сложитьВокзальную ли, прачешную… – мирТакой простой, немой, из черных дыр.Навозник съел его и короед.Теперь насквозь мне слышен хор планет.Как бы рубаха ветхая моя –Пурга, слепая плева бытия:Метет, свистит… кудрит… кудесит… жжет…Пустые лица. Это мой народ.Пустые бочки тел, плечей, грудей и щек.Подковой – зубы, жгущие кусок.Одна грызня. Один удел: добыть,Пожрать, смолоть. Усы подъяв, завыть –Кровь с морды – кап – на полную Луну.Она пуста. Я в кулаке сомнуГазетою – ее. Я выброшу кольцоЕе – в сугроб. Я плюну ей в лицо.Куда ни гляну – пусто. Гардероб –Ни зипуна. В еловых лапах гробПустой. Кого хоронят днесь?!.. Вождя?!..На обшлагах – две запонки дождя.Пустые лица плакальщиков. ВойПустой – над непокрытой головой.Ни мысли в ней. Я плачу это. Я.Плач. Косы. Снег. Вот вся моя семья.Вот жизнь моя. Она, как вой, пуста,Долга, тяжка, грязна, грешна, свята.Она – одна. Я это сознаю.Прими ж с поклоном чашу ты мою,Скудельный тот, тот сирый алавастр,Куда – на дно – с консолей и пилястр –Вся штукатурка ссыпалась, века… –Пустой сосуд, легчайший, как рука;Его все били, били – не разби…Его верблюды клали на горбы,А как хлебал солдат из фляги той –Под пулеметом – сласть воды Святой!.. –Он полон был. Он лил, он извергалБагряный шар. Он воды изливалОколоплодные, что серебра светлей.Поил сосцами нищих и царей.А нынче – пуст. А нынче вся зимаСошла с ума. И я сошла с ума.Луна пустая – светит голова.В ночи я ни жива и ни мертва.
И я встаю. И надеваю дрань.И выхожу – в ночную позднь и рань.И я иду. Эй, ты, любимый люд!Какие шапки носят?!.. – все сожгут.Какой ты, люд, стал пышный да цветной.Павлин ли, мандарин… – а вон с сумойКудлатый нищий, пьяный, дикий пес.И ты, мой люд, ему не вытрешь слез.Увешался мехами от ушейДо срама!.. страусят и лебедейНа бабские ты кички общипал,Ты, скотий кнут, ты, царь Сарданапал,Чем исковеркал ты язык родной?!..Не лапай. Я не буду ни женой,Ни подворотной халдушкой тебе.…А пот и соль сверкают на губе…Дай вытру… дай и слезки оботру…Я среди вас ступаю на ветруБосая, и глаза мои горят,И флагом во пурге горит наряд!И вся я – Аллилуия в ночи!Меня одну не сдюжат палачи!Больницы, ямы, тюрьмы не сгноят!Мой Царский ход! Мой выезд! Мой парад!Я победила вас – тем, что ярка.Что в поднебесье – мне лишь облакаСготовлены. Что я кидаю крикНад горами монет. Кидаю лик –В собранье рыл. Кидаю хлеб-кулакТебе, богач несчастный и бедняк,Тебе, посудомойка из чепка,Тебе, старик Матвей, тебе, Лука!Мой разум помрачен?! Всегда бывалВо мраке – свет. Всегда горел подвалПод черною тюрьмой. Всегда мерцалВо мраке – поцелуй: из всех зерцал.Темно. Слепа. Ступня по льду. ХруститХрящ жалкий, кость. Упала!Бог проститТебя, кто мне подножку… под уздцы…Как надо лбом твоим горят зубцы!..Корона… Заметает снег ее…А я пуста… И в грязное бельеЗавернута, как с кашею горшок…Я – твой пустой стакан… на посошок…Возьми меня, потомок ты царей.Над головой воздень. Ударь. Разбей.Устала я лишь морды созерцать.Клешни да когти жать и целовать.Точить елей, лить мирро и виноНа торжников и курв – им все одно.Иду в ночи. Вот дом. Его стена,Как масло, режется звездами. СатанаТут пировал. Как по усам текло.Разбей меня. Я тусклое стекло.Да не ослепни: меж осколков – сверк! –Алмаз: Я ЧЕЛОВЕК. Я ЧЕЛОВЕК.
***
Все на свете были мальчики и девочки.Лишь одна я – кудлатая старуха.Все на свете пели песни и припевочки.Лишь одна я жужжала медной мухой.Анфилады и палаты, залы, зальчики…И халупы, и дощатые сараи…Все на свете были девочки и мальчики.Лишь одна я, старуха, умираю.Как умру – вот стану я собаченькой,Вот кощенкой стану я облезлой…Девки, девочки, пацанки, шлюхи… – мальчики… –Стану старым Ангелом над бездной.ОХОТНИК ОРИОН
Сто звезд жило в небе. Сто рыжих лисиц. А я был Великий Стрелок.Дворы проходные меж сонных ресниц да снежные пули в висок.Я пьяной соседке на кухне зажег две розы в бутылке пивной.И дом мой, горбатый январский стожок, качался и плакал, хмельной.Как флаги метели хлестали меня! А я обворачивал ихВкруг шеи да щек в ярких пятнах огня, вкруг ребер звенящих, худых.А в ночь, когда бури взбегали в зенит, всплывали подлодки могил –Я чуял: летящее сердце звенит стрелой, что я в небо пустил!Тогда забывал я торговый мой век, пожары машинных рядов,И нюхал, напрягшись, звезд яростный снег во шрамах звериных следов!Тогда забывал я, как падают ниц, как тянут ладонь за куском,И видел – на черном – сто рыжих лисиц бегут пред Великим Стрелком!И так я стрелял… их в ночи убивал… о, ночку, вот ночку однуХотя б поохотиться!.. – так целовал во тьме тетиву: как жену…Так лук свой незримый к себе прижимал, как будто молился Луне,И небо, как зверя, вдыхал!.. – понимал… – и небо – все было во мне!Во мне, жалком смертном, дурном пацане, в котором от века теклаОхотничья кровь… – небо в алом огне!.. И пела, сияя, стрела,Пронзая снега, лихолетья и льды, входя под ребро рыжих лис, –И, пьяный, я плакал, целуя следы зверей – ими очи сожглись,Крестясь на бутылку, сжимая стакан – в осколки – в слепом кулаке,Великий Охотник, удачник-пахан, пылинка во Звездной Реке.
ТЕНЬ СТРЕЛЫ ОТЦА
Ковыль серебряные шеи приклонял.Катились громкие повозки.Звезд табуны на Север угонялПолынный ветер, медленный и плоский.А воины хрипели песню, иКровавые мечи свои отерлиО голубые травы. От любвиПересыхало золотое горло.Косички ветр трепал. Монист в ушахНе счесть. Копченой рыбой спали стрелыВ узорных колчанах. Убитая душа,Дрожа, опять вселялась в тело.Собаки спали: рыжее кольцоИз лап, хвоста. Назавтра ждали снега.И ветер дул, посмертно дул в лицоКривого колеса телеги.
И воин крикнул: “Тень Стрелы Отца!”И пленницы, что поперек коней лежали,Завыли. Снег летел с небес. КонцаИ краю снегу не было. В начале,Когда малец выходит из яйца,Он помнит красной памятью икринокЛик матери и дрожь ребра отцаИ содроганья кровь, и слез суглинок.
Ты помнишь Тьму?! Я – помню только Свет.Как я рвала ногтями лоноИ головой, круглей доверчивых планет,Толкалась, издавая стоны.А ты не знал меня. Ты в мать вонзал копье.Они лисицей закричала.И брюхо выросло Луною у нее.Большой казан. Варилась я. Молчала.А мой отец, с косичкой, с бородой,С ножами глаз, – он стал тайменем.Светясь, он прыгал свечкой над водойИ больно падал на каменья.И кровь лилась из глаз, из головы.В золу костра его вложили мясо.И съели, и пучками голубой травыУтерли рты, и только ждали пляса…
Отец, отец! Как я тебя люблю!Ты птицей кружишь! Рыбой бьешься!Я лбом в сухую землю бью. Молю:Когда-нибудь ко мне… вернешься?!..Родись опять! Иль я тебя рожу.Ты разрисуй меня, шаманку,Всем: синью неба, кровью звезд, что по ножуТечет, – ты в Царские наряды обезьянкуСвою одень!.. и на руки схвати!..Рисуй на мне смех воинов, повозки –Солому, грязь, – отец, меня прости,Что жизни я ношу обноскиТвоей! А я не знаю, кто ты был.Кто брешет – Царь. Кто: пьянь и раб вонючий.Ты мать мою, смеясь, любил –И билась под тобой в падучейСухая степь, каленая стрела,Соль озера, небесно-голубая, –Она женой твоей была,Шаманка, девочка седая.Ее убили на войне. ЛицаНе помню. Медным казаном укрыли.
И бьется, бьется, бьется Тень Стрелы ОтцаВ полынно-голубой траве, в небесной пыли.
ПЕСНЯ МАРИНКИ. МЕЧ ГЭСЭРА
Синий меч, целую твой клинок.Слезы стынут – изморозью – вдоль…В дольнем мире каждый – одинок,Обоюдоострая – юдоль.Синий меч, купался ты в крови.Вытер тебя Гэсэр о траву.Звезды мне сложились в крик: живи.Я бураном выхрипну: живу.Я детей вагонных окрещуЖелезнодорожною водой.Я свечой вокзальной освещуЛик в хвощах мороза, молодой –Свой… – да полно, я ли это?!.. – я –Яркоглаза, брови мои – смоль,Свет зубов?!.. – изодрана скуфья,И по горностаю – дыры, моль…Короток сибирский век цариц –Всех путейщиц, всех обходчиц, всехКрепкоскулых, да в мазуте, лиц,Из которых брызжет лавой – смех!И заокеанский не длинней –Знахарш, ясновидиц, медсестер:Из ладоней бьют пучки огней –Ненароком подожгут костерЭшафотный: свой…Глядися в меч!В синее зерцало боли, мглы… –Бездна там венчальных, тонких свеч,Радужно накрытые столы.За лимонным срезом, за вином,Кровью пахнущим, за снедью той –В кресле колчаковском, ледяном –Мы с тобой: смеющейся четой…Держишь на коленях ты меня,Малеванец, мой колдун-чалдон,Саскией сижу – снопом огня,Слышу под ребром я сердца звон,Сердца звон… – твое или мое?.. –Меч Гэсэра, разруби! – невмочь?!На веревке Снежное БельеВсе мотает Свадебная Ночь…Свадьба!.. Это Свадьба!..
…это бред.Волосы седые ветер рвет.Меч, гляжусь в тебя. Мне триста лет.Кости мои – горы. Очи – лед.Время просвистело – знамо, как,Гэсэр-хан: как Тень Стрелы Отца.Сгреб косичку в смуглый ты кулакПод планетой желтого лица.Вон и Будда в темноте стоит.Плачет. Припаду к Его стопам.Он Христа учил. Он лазуритОдиноких глаз – швырнул степям.Ох, спасибо, меч-мороз, – в тебеУвидала я, кого люблю… –В ножнах ты, как я в своей судьбе.Прежде Бога горе не срублю.Выпрямлюсь. Целую окоем.Сын в земле. Созвездья над землей.Синий меч, да мы с тобой вдвоем –Режущий мне горло ветер мой.Обоюдоострый мой култук,Замахнись. Мгновенной будет боль.
………..Не разнять мертво сцепленных рук,Обоюдоострая юдоль.
ПОГОРЕЛЬЦЫ
Тянет руку мне тельце… В шаль закутаю туго…Мы теперь погорельцы – мы сцепились друг с другом.
Полыхало седельце крыши – дрожью по скатам…Мы теперь погорельцы – мы подобны солдатам.
Ноздри мир выест гарью. Очи мир солью выест.Между злыми снегами наш возок – Царский выезд:
Сундучишко распятый, узелишко дорожный…А куда нам, ребята?!.. – и сказать невозможно…
Побредем по землище, где монетами плотют.Сядем в рубище нищем средь толпы – ты не против?.. –
У дворца, где умельцы расписали колонныМатюгом… – погорельцы!.. Оборван-охламоны…
Будем клянчить усердно, будем петь вам колядки.Ах, народ ты наш скверный, накидай без оглядки
Нам в корзины-баулы всякой снеди пресладкой!..Ветер – рыбою снулой. Крестим лица украдкой.
Нам землицы-земельцы уж не нюхать родимой.Мы теперь погорельцы. Мы – навеки и мимо.
Не ори ты, младенец, ш-ш!.. – в зареванной шали…Помни: ты погорелец. В тебя звезды дышали.
На излете причала, на пороге вокзалаПальцы жгла я свечами – я тебя пеленала.
И просила дары я – хлебца, сальца кусочек!И молила: Мария, голодал Твой Сыночек…
Этот голод великий, мы стрельцы-огнестрельцы…О Пречистая! Ликом наклонись: погорельцы!
Стынь-страна – в пол-объятья, чернь-страна – в масле дуло…Под каким ты проклятьем, породившись, уснула?!..
На вокзальном пороге грудь даю ребятенку –Погорельские боги!.. – как немому котенку…
Перевязана накрест волглой, вытертой шалью,Белка, беженка, выкрест, кормлю ляльку печалью…
Кормлю мерзлою далью, кормлю близью угрюмой –Хоть бы корку подали, вы, жулье, толстосумы!
Вы, проведшие кабель жирных дел под землею.Вы, звон денежных сабель сыпля над головою
Ваших узников кротких, вороша головешки…О, подайте!.. – селедку иль горбушку, картошку…
ТАМ – сгореть без прописки. Бог не взыщет по праху.ЗДЕСЬ – лакать нам из миски, утираться рубахой.
Отвернулась от шали – кто-то выдохнул рядом…Повернулась: ох, зябко: злато, смирна и ладан.
В ВОЛГЕ, В НОЧИ
Розово над Волгою Луны блистание.Грозны над Волгою горы лохматые.У нас с тобой – в Волге – святое купание:Звездами твое тело святое обматываю.
Жизнь мы шли к купанию полночному.Окатывались из шаек водицей нечистою.А нынче я – голубица непорочная,И нынче ты – мой пророк неистовый.
В сырой песок ступни босые вдавливаем.Идем к воде. Меня за руку схватываешь.Идем по воде, Луною оплавленной,Оставленными, немыми и бесноватыми.
И звезды бьются, в ком скручиваются.И мы телеса невесомые вкладываемВ чернь воды – монетой падучею,Звездами розовыми – в черненье оклада.
И мы плывем рядом, рыбы Левиафанские,И мы плывем вместе, рыбы Иерусалимские;И мы плывем друг в друге, рыбы Великанские,Сазанские, Окуневские, Налимские.
Икра небесная мечется, мечется.Молоки небесные вяжутся удавкою.Я тобой меченая. Ты мною меченый.Волжскою синей водорослью-травкою.
И воды текучи. И воды сияющи.И пахнет лещами, песком и мятою.Забудь, плывущий, время проклятое.Прижмись, родящий, по мне рыдающий.
И берег исчезнет. И к пристани не пристанем мы.Так рыбами станем. Растворимся в солодеВолны. Так целоваться не перестанем мыГолыми лицами, мокрыми, на звездном холоде,В виду костерка рыбацкого, красного,В запахах воды мазутной, агатовой…Два рыбьих ангела. Святые. Несчастные.Ты нас, плывущих в ночи, по свету счастья угадывай.
Да не молись на нас: зубы выпадут!Да не крестись на нас: пальцы высохнут…Два смертных огня: вынырнут. Выплывут.Вмерзнут окунем в лед. На морозе – звездами – выстынут.
УБИЙСТВО В КАБАКЕ
Ах, все пели и гуляли. Пели и гуляли.На лоскутном одеяле скатерти – стоялиРюмки с красным, рюмки с белым, черным и зеленым…И глядел мужик в просторы глазом запаленным.Рядом с ним сидела баба. Курочка, не ряба.На колени положила руки, костью слабы.Руки тонкие такие – крылышки цыплячьи…А гулянка пела – сила!.. – голосом собачьим…Пела посвистом и воем, щелком соловьиным…Нож мужик схватил угрюмый да – подруге – в спину!Ах, под левую лопатку, там, где жизни жила…Побледнела, захрипела: – Я тебя… любила…
Вдарьте, старые гитары! Век, старик, послушай,Как во теле человечьем убивают душу!Пойте, гости, надрывая вянущие глотки!В окна прокричите! В двери! Вдоль по околотку!Прохрипите кровь и слезы в ожерельях дыма!..Наклонись, мужик, над милой, над своей любимой…Видишь, как дымок дымится – свежий пар – над раной…Ты убил ее, избавив от земных страданий.Ты убил ее любовью. Бог с тобой не сладит.Тебя к Божью изголовью – во тюрьму – посадят.Я все видела, бедняга. На запястьях жилы.Ты прости, мой бедолага, – песню я сложила.Все схватила цепким глазом, что ножа острее:Бахрому скатерки, рюмку, выгиб нежной шеи…Рыбью чешую сережек… золото цепочки…Платье, вышитое книзу крови жадной строчкой…Руки-корни, что сцепили смерти рукоятку…На губах моих я помню вкус кроваво-сладкий…Пойте, пейте сладко, гости! Под горячей кожей –О, всего лишь жилы, кости, хрупкие до дрожи…Где же ты, душа, ночуешь?!.. Где гнездишься, птица?!..Если кровью – захлебнуться… Если вдрызг – разбиться…Где же души всех убитых?! Всех живых, живущих?!..Где же души всех забытых?!.. В нежных, Райских кущах?!..
Об одном теперь мечтаю: если не загину –Ты убей меня, мой Боже, так же – ножом в спину.
ПОКЛОНЕНИЕ ВОЛХВОВ В СНЕГОПАДЕ
Снега упорные мели и мощно и печально пели,Когда на сем краю земли, в еловом, выстывшем приделе,Среди коров, среди овец, хлев освещая ярким телом,В тряпье завернутый, Малец сопел и спал на свете белом.Я на коленочках Его держала… Было очень больноСидеть… Но было торжество отчаянно и колокольно!Старуха, супротив меня, слезясь глазами, быстро пряла…А овцы грелись близ огня – таких овец я не видала:Как снеговые горы, шерсть!.. В отверстой двери плыли звезды…Навозом пахли доски, жесть и весь печной подовый воздух.Обрызгал мальчик пелены… (На них – мешок я изорвала…)И бубенцы были слышны – волхвы брели, я поджидала…Они расселись круг меня. Дары выкладывали густо:Лимоны – золотей огня, браслеты хитрого искусства,И кольца золотые – вот! – на леску – рыбой нанизали,Варенье из лесных смород, а как варили – не сказали…Склонили головы в чалмах, как бы росистые тюльпаны,И слезы в их стоят глазах, и лица – счастьем осиянны:“Живи, Мария! Мальчик твой – чудесный мальчик, не иначе:Гляди-ка – свет над головой, над родничком!..” А сами плачут…
Я их глазами обвожу – спасибо, милые, родные!..Такого – больше не рожу в метелях посередь России…Что, арапчонок, смотришь ты, косясь, замерзнув, исподлобно?!..Младенцы наши – вот цветы: в снегах да во поле сугробном!..И дуют, дуют мне в скулу – о, я давно их поджидала! –Собой пропарывая мглу, ветра с Ветлуги и Байкала,Ветра с Таймыра и Двины, ветра с Урала, Уренгоя,С Елабуги, Невы, Шексны, – идут стеной, рыдая, воя…Изветренная ты земля! Ты, вся продрогшая сиротски!Ты – рваный парус корабля, мазут машинный топки флотской…И в то скрещение ветров, в те слезы без конца-без краю,В ту нашу ночь без берегов – пошто я Сына выпускаю?!И вот уж плачу! А волхвы, стыдясь меня утешить словом,Суют небесной синевы громадный перстень бирюзовыйИ шепчут так: “Носи, носи!.. Ведь бабам бирюза – от сглазу!..”Ну, коли так, – меня спаси!.. А не спасешь – так лучше сразу…
А будет горе – знаю я. Его к доскам прибьют гвоздями.И будет вся моя семья – тоска меж сохлыми грудями.Лицо ногтями разорву. Прижмуся ко Кресту главою.И, словно чей-то труп – во рву, – себя увижу молодою,Увижу снег, и теплый хлев, пеленки мешковины хлебной,Зубами как блестел, присев, волхвиный царь с травой целебной…И тельце Сына в пеленах, как спелый абрикос, сияет,И на ладонях-облаках кроваво звезды не зияют,И сено пряное шуршит, и тяжело вздыхают звери,И снег отчаянно летит в дубовые, медвежьи двери.
БАРДО ТОДОЛ
Я знаю, что когда-нибудь умру.
Это как снег, укрывший платом кедры.Под снегом брошен соболь. На пируЗемном убит. Горят снегами недра
Пустой земли.…Умру? Как на ветру –Поверх Луны – седая бьется веткаВ окне, где хрусткий Дьявольский узор
Морозный. Жизнь, как бы для зверя клетка,Крепка. Но душу похищает вор.Он пилит прутья. Он стреляет метко.
Я слышу, как души нестройный хорПоет, вопит, и голоса так разны.Все мучаются. Вечно жить хотят.
Им яства жаль. Любимый жаль наряд.Им и страданья дикие прекрасны.Лишь бы страдать. Глотать и славить яд.………………………………………………………..
Не знаю час. Но чувствую пустоты –Просторы; черноту; и белизну.Поля снегов. Древесные заплоты.
…Ты, как свечу, держи меня одну,Бог одинокий, в кулаке костлявом.Ты дал мне жизнь. Ее Тебе верну,
Как перстень бирюзовой, синей славы.Ничто: ни казни, мести, ни отравы –Перед лицем Твоим не прокляну.
Смерть – это снег. Там холодно. КровавыМои ступни – от ледяных гвоздей.Гуляет ветр неведомой державы.
Всяк на снегу, прикрыв рукой корявойЛицо от ветра, – раб, испод людей.…………………………………………………….
…Единственная из немых людей,Я Книгу напишу об этом страхе.Я, будто мать – младенца – у грудей,
Или палач – топор швырнув – на плахе –За чуб – усекновенную главу,Я Смерть держу. Ее я полюбилаЗа холод, ветра вой, за звездный свет.
За то, что ход отверженных планет.Что брошена отцовская могила.Что мать вдевает в меховой жилетИзморщенные руки: слезной силойБлагословен заутренний балет… –За то, что не украла, не убила,Что на снегу мой черный пистолет;Что сына я от мужа породила –Не от Святого Духа. Что живу,Еще живу, дышу на свете милом.
…За то, что смерти не было и нет.
ВАСИЛИЙ БЛАЖЕННЫЙ
Напиться бы, ах,напиться бы,Напиться бы – из горсти…В отрепьях иду столицею. Устала митру нести.Задохлась!.. – лимон с клубникою?!.. – железо, ржу, чугуны –Тащить поклажей великою на бешеной пляске спины.Я выкряхтела роженочка – снежок, слежал и кровав.Я вынянчила ребеночка – седую славу из слав.Какие все нынче бедные! Все крючат пальцы: подай!..Все небо залижут бельмами!.. – но всех не пропустят в Рай.
А я?.. Наливаю силою кандальный, каленый взгляд.Как бы над моей могилою, в выси купола горят.Нет!.. – головы это! Яблоки! Вот дыня!.. А вот – лимон!..Горят последнею яростью всех свадеб и похорон.Пылают, вещие головы, – власы – серебро да медь,Чернеющие – от голода, глядящие – прямо в смерть!Шальные башки вы русские, – зачем да на вас – тюрбан?!..Зачем глаза, яшмы узкие, подбил мороз-хулиган?!..Вы срублены иль не срублены?!..
………………Ох, Васька Блаженный, – ты?!..Все умерли. Все отлюблены. Все спать легли под кресты.А ты, мой Блаженный Васенька – босой – вдоль черных могил!Меня целовал! Мне варежки поярковые подарил!Бежишь голяком!.. – над воблою смоленых ребер – крестаНаживка, блесна!.. Надолго ли Крестом я в тебя влита?!Сорви меня, сумасшедшенький! Плюнь! Кинь во грязь! Растопчи!Узрят Второе Пришествие, кто с нами горел в ночи.Кто с нами беззубо скалился. Катился бревном во рвы.Кто распял. И кто – распялился в безумии синевы.
А ты всех любил неистово. Молился за стыд и срам.Ступни в снегу твои выстыли. Я грошик тебе подам.Тугую, рыбой блеснувшую последнюю из монет.Бутыль, на груди уснувшую: там водки в помине нет.Там горло все пересохшее. Безлюбье и нищета.Лишь капля, на дне усопшая, – безвидна тьма и пуста.А день такой синеглазенький! У ног твоих, Васька, грязь!Дай, выпьем еще по разику – смеясь, крестясь, матерясь –Еще один шкалик синего, презревшего торжество,Великого,злого,сильногобезумиятвоего.
СЕВЕР. ЗВЕЗДЫ
Как белые кости, как пальцы скелета,Впиваются скалы в прибой.Здесь плечи земли лишь Сияньем согреты.Небесный – ночьми – блещет бой.Как я умирала, как я возрождалась –Лишь знает бессмертный мой Бог.Меня Он – людскую последнюю жалость –Над зимней пустыней возжег.Течет Плащаница над сизою тундрой.Бьют копья в грудину земли.Хрипеть уже – больно. Дышать уже – трудно.Все звезды в гортань мне втекли.И я, как гигантский тот Сириус колкий,Тот страшный, цветной осьминог,Вошла во предсердие мира – иголкой –Одна! Ибо всяк одинок.Все крови и кости в снегах пережжены.Затянуты все черепаМетельною бязью. Как древние жены,Я – пред Мирозданьем – слепа.
Вот все мирозданье: меж Новой ЗемлеюПролив этот – Маточкин Шар,И в небе Медведица плачет со мною,Струя ослепительный жар…Да, звезды мы! Резкие – режем! – светила!Цветные мы сабли – наш взмах!Да, наша изникла великая си
