Николай Гумилев - Стихотворения

1920

Нет, ничего не изменилосьВ природе бедной и простой,Все только дивно озарилосьНевыразимой красотой.

Такой и явится, наверно,Людская немощная плоть,Когда ее из тьмы безмернойВ час судный воззовет Господь.

Знай, друг мой гордый, друг мой нежный,С тобою, лишь с тобой одной,Рыжеволосой, белоснежной,Я стал на миг самим собой.

Ты улыбнулась, дорогая,И ты не поняла сама,Как ты сияешь и какаяВокруг тебя сгустилась мгла.

1920

ИНДЮК

На утре памяти невернойЯ вспоминаю пестрый луг,Где царствовал высокомерный,Мной обожаемый индюк.

Была в нем злоба и свобода,Был клюв его как пламя ал,И за мои четыре годаМеня он остро презирал.

Ни шоколад, ни карамели,Ни ананасная водаМеня утешить не умелиВ сознаньи моего стыда.

И вновь пришла беда большая,И стыд, и горе детских лет:Ты, обожаемая, злая,Мне гордо отвечаешь: «Нет!»

Но все проходит в жизни зыбкой —Пройдет любовь, пройдет тоска,И вспомню я тебя с улыбкой,Как вспоминаю индюка.

1920

ДЕВА-ПТИЦА

Пастух веселыйПоутру раноВыгнал коров в тенистые долыБроселианы.

Паслись коровы,И песню своих веселийНа тростниковойИграл он свирели.

И вдруг за ветвямиПослышался голос, как будто не птичий,Он видит птицу, как пламя,С головкой милой, девичьей.

Прерывно пенье,Так плачет во сне младенец,В черных глазах томленье,Как у восточных пленниц.

Пастух дивитсяИ смотрит зорко:«Такая красивая птица,А стонет так горько».

Ее ответуОн внемлет, смущенный:«Мне подобных нетуНа земле зеленой.

Хоть мальчик-птица,Исполненный дивных желаний,И должен родитьсяВ Броселиане,

Но злаяСудьба нам не даст наслажденья;Подумай, пастух, должна яУмереть до его рожденья.

И вот мне не любыНи солнце, ни месяц высокий,Никому не нужны мои губыИ бледные щеки.

Но всего мне жальче,Хоть и всего дороже,Что птица-мальчикБудет печальным тоже.

Он станет порхать по лугу,Садиться на вязы этиИ звать подругу,Которой уж нет на свете.

Пастух, ты, наверно, грубый,Ну что ж, я терпеть умею,Подойди, поцелуй мои губыИ хрупкую шею.

Ты юн, захочешь жениться,У тебя будут дети,И память о деве-птицеДолетит до иных столетий».

Пастух вдыхает запахКожи, солнцем нагретой,Слышит: на птичьих лапахЗвенят золотые браслеты.

Вот уже он в исступленьи,Что делает, сам не знает,Загорелые его колениКрасные перья попирают.

Только раз застонала птица,Раз один застонала,И в груди ее сердце битьсяВдруг перестало.

Она не воскреснет,Глаза помутнели,И грустные песниНад нею играет пастух на свирели.

С вечерней прохладойВстают седые туманы,И гонит он к дому стадоИз Броселианы.

1921

ЛЕОПАРД

Если убитому леопарду не опалить немедленно усов, дух его будет преследовать охотника.

Колдовством и ворожбоюВ тишине глухих ночейЛеопард, убитый мною,Занят в комнате моей.

Люди входят и уходят,Позже всех уходит та,Для которой в жилах бродитЗолотая темнота.

Поздно. Мыши засвистели,Глухо крякнул домовой,И мурлычет у постелиЛеопард, убитый мной.

«По ущельям ДобробранаСизый плавает туман,Солнце, красное как рана,Озарило Добробран.

Запах меда и вервеныВетер гонит на восток,И ревут, ревут гиены,Зарывая нос в песок.

Брат мой, враг мой, ревы слышишь,Запах чуешь, видишь дым?Для чего ж тогда ты дышишьЭтим воздухом сырым?

Нет, ты должен, мой убийца,Умереть в стране моей,Чтоб я снова мог родитьсяВ леопардовой семье».

Неужели до рассветаМне ловить лукавый зов?Ах, не слушал я совета,Не спалил ему усов.

Только поздно! Вражья силаОдолела и близка:Вот затылок мне сдавилаТочно медная рука…

Пальмы… С неба страшный пламеньЖжет песчаный водоем…Данакиль припал за каменьС пламенеющим копьем.

Он не знает и не спросит,Чем душа моя горда,Только душу эту бросит,Сам не ведая куда.

И не в силах я бороться,Я спокоен, я встаю,У жирафьего колодцаЯ окончу жизнь мою.

1921

МОЛИТВА МАСТЕРОВ

Я помню древнюю молитву мастеров:Храни нас, Господи, от тех учеников,

Которые хотят, чтоб наш убогий генийКощунственно искал все новых откровений.

Нам может нравиться прямой и честный враг,Но эти каждый наш выслеживают шаг,

Их радует, что мы в борении, покудаПетр отрекается и предает Иуда.

Лишь небу ведомы пределы наших сил,Потомством взвесится, кто сколько утаил,

Что создадим мы впредь, на это власть Господня,Но что мы создали, то с нами посегодня.

Всем оскорбителям мы говорим привет,Превозносителям мы отвечаем – нет!

Упреки льстивые и гул молвы хвалебныйРавно для творческой святыни не потребны,

Вам стыдно мастера дурманить беленой,Как карфагенского слона перед войной.

1921

Вот гиацинты под блескомЭлектрического фонаря,Под блеском белым и резкимЗажглись и стоят, горя.

И вот душа пошатнулась,Словно с ангелом говоря,Пошатнулась и вдруг качнуласьВ сине-бархатные моря.

И верит, что выше сводаНебесного Божий свет,И знает, что, где свободаБез Бога, там света нет.

Когда и вы захотитеУзнать, в какие садыЕе увел повелитель,Создатель каждой звезды,

И как светлы лабиринтыВ садах за Млечным Путем —Смотрите на гиацинтыПод электрическим фонарем.

1921

ПОЭМА НАЧАЛА

КНИГА ПЕРВАЯ. ДРАКОН

Песнь первая

Из-за свежих волн океанаКрасный бык приподнял рога,И бежали лани туманаПод скалистые берега.Под скалистыми берегамиВ многошумной сырой тениСеребристыми жемчугамиОседали на мох они.Красный бык изменяет лица:Вот широко крылья простерИ парит, огромная птица,Пожирающая простор.Вот к дверям голубой кумирни,Ключ держа от тайн и чудес,Он восходит, стрелок и лирник,По открытой тропе небес.Ветры, дуйте, чтоб волны пели,Чтоб в лесах гудели стволы,Войте, ветры, в трубы ущелий,Возглашая ему хвалы!

Освежив горячее телоБлаговонной ночною тьмой,Вновь берется земля за дело,Непонятное ей самой.Наливает зеленым сокомДетски нежные стебли травИ багряным, дивно-высокимБлагородное сердце льва.И, всегда желая иного,На голодный жаркий песокПроливает снова и сноваИ зеленый и красный сок.С сотворенья мира стократы,Умирая, менялся прах:Этот камень рычал когда-то,Этот плющ парил в облаках.Убивая и воскрешая,Набухать вселенской душойВ этом воля земли святая,Непонятная ей самой.

Океан косматый и сонный,Отыскав надежный упор,Тупо терся губой зеленойО подножие Лунных гор.И над ним стеною отвеснойРазбежалась и замерла,Упираясь в купол небесный,Аметистовая скала.До глубин ночами и днямиАметист светился и цвелМногоцветными огоньками,Точно роем веселых пчел,

Потому что свивал там кольца,Вековой досыпая сон,Старше вод и светлее солнца,Золоточешуйный дракон.И подобной чаши священнойДля вина первозданных силНе носило тело вселенной,И Творец в мечтах не носил.

Пробудился дракон и поднялЯнтари грозовых зрачков,Первый раз он взглянул сегодняПосле сна десяти веков.И ему не казалось светлымСолнце, юное для людей.Был как будто засыпан пепломЖар пылавших в море огней.Но иная радость глубокоВ сердце зрела, как сладкий плод,Он почуял веянье рока,Милой смерти неслышный лет.Говор моря и ветер южныйЗаводили песню одну:«Ты простишься с землей ненужнойИ уйдешь домой, в тишину.О твое усталое телоПритупила жизнь острие.Губы смерти нежны, и белоМолодое лицо ее».

А с востока, из мглы белесой,Где в лесу змеилась тропа,Превышая вершину лесаЯрко-красной повязкой лба,Пальм стройней и крепче платанов,Неуклонней разлива рек,В одеяньях серебротканыхШел неведомый человек.Шел один, спокойно и строгоОпуская глаза, как тот,Кто давно знакомой дорогойМного дней и ночей идет.И казалось, земля бежалаПод его стопы, как вода,Смоляною доской лежалаНа груди его борода.Точно высечен из гранита,Лик был светел, но взгляд тяжел…Жрец Лемурии, Морадита,К золотому дракону шел.

Было страшно, точно без брониВстретить меч, разящий в упор,Увидать нежданно драконийИ холодный и скользкий взор.Помнил жрец, что десять столетийКаждый бывший здесь человекВидел лишь багровые сетиКрокодильих сомкнутых век.Но молчал он и черной пикой(У мудрейших водилось так)На песке пред своим владыкойНачертал таинственный знак:Точно жезл, во прахе лежавший,Символ смертного естества,И отвесный, обозначавшийНисхождение божества,И короткий, меж них сокрытый,Точно связь этих двух миров…Не хотел открыть МорадитаЗверю тайны чудесной слов.

И дракон прочел, наклоняяВзоры к смертному в первый раз:«Есть, владыка, нить золотая,Что связует тебя и нас.Много лет я провел во мраке,Постигая смысл бытия,Видишь, знаю святые знаки,Что хранит твоя чешуя.Отблеск их от солнца до медиИзучил я ночью и днем,Я следил, как во сне ты бредил,Переменным горя огнем.И я знаю, что заповеднейЭтих сфер, и крестов, и чаш,Пробудившись в свой день последний,Нам ты знанье свое отдашь.Зарожденье, преображеньеИ ужасный конец мировТы за ревностное служеньеОт своих не скроешь жрецов».

Засверкали в ответ чешуиНа взнесенной мостом спине,Как сверкают речные струиПри склоняющейся луне.И, кусая губы сердито,Подавляя потоки слов,Стал читать на них МорадитаСочетанье черт и крестов:«Разве в мире сильных не стало.Что тебе я знанье отдам?Я вручу его розе алой,Водопадам и облакам;Я вручу его кряжам горным,Стражам косного бытия,Семизвездию, в небе черномИзогнувшемуся, как я.Или ветру, сыну Удачи,Что свою прославляет мать,Но не твари с кровью горячей,Не умеющею сверкать!»

Только сухо хрустнула пика,Переломленная жрецом,Только взоры сверкнули дикоНад гранитным его лицомИ уставились непреклонноВ муть уже потухавших глазУмирающего дракона —Повелителя древних рас.Человечья теснила силаНестерпимую ей судьбу.Синей кровью большая жилаНалилась на открытом лбу,Приоткрылись губы, и вольноПрокатился по берегамГолос яркий, густой и полный,Как полуденный запах пальм.Первый раз уста человекаГоворить осмелились днем,Раздалось в первый раз от векаЗапрещенное слово: «ОМ»!

Солнце вспыхнуло красным жаромИ надтреснуло. МетеорОторвался и легким паромОт него рванулся в простор.После многих тысячелетийГде-нибудь за Млечным ПутемОн расскажет встречной кометеО таинственном слове «ОМ».Океан взревел и, взметенный,Отступил горой серебра.Так отходит зверь, обожженныйГоловней людского костра.Ветви лапчатые платанов,Распластавшись, легли на песок,Никакой напор урагановТак согнуть их досель не мог.И звенело болью мгновенной,Тонким воздухом и огнемСотрясая тело вселенной,Заповедное слово «ОМ».

Содрогнулся дракон и сноваУстремил на пришельца взор,Смерть борола в нем силу слова,Незнакомую до сих пор.Смерть, надежный его союзник,Наплывала издалека,Как меха исполинской кузни,Раздувались его бока.Когти лап в предсмертном томленьиБороздили поверхность скал,Но без голоса, без движеньяНес он муку свою и ждал.Белый холод последней болиПлавал по сердцу, и вот-вотОт сжигающей сердце волиЧеловеческой он уйдет.Понял жрец, что страшна потеряИ что смерти не обмануть,Поднял правую лапу зверяИ себе положил на грудь.

Капли крови из свежей раныПотекли, красны и теплы,Как ключи на заре багрянойИз глубин меловой скалы.Дивной перевязью священнойЗаалели ее струиНа мерцании драгоценнойЗолотеющей чешуи.Точно солнце в рассветном небе,Наливался жизнью дракон,Крылья рвались по ветру, гребеньПетушиный встал, обагрен.И когда, без слов, без движенья,Взором жрец его вновь спросилО рожденье, преображеньеИ конце первозданных сил,Переливы чешуй далечеОзарили уступы круч,Точно голос нечеловечий,Превращенный из звука в луч.

1921