Николай Гумилев - Стихотворения
1920
ПАМЯТЬ
Анне Николаевне Гумилевой
Только змеи сбрасывают кожи,Чтоб душа старела и росла.Мы, увы, со змеями не схожи,Мы меняем души, не тела.
Память, ты рукою великаншиЖизнь ведешь, как под уздцы коня,Ты расскажешь мне о тех, что раньшеВ этом теле жили до меня.
Самый первый: некрасив и тонок,Полюбивший только сумрак рощ,Лист опавший, колдовской ребенок,Словом останавливавший дождь.
Дерево да рыжая собака,Вот кого он взял себе в друзья,Память, Память, ты не сыщешь знака,Не уверишь мир, что то был я.
И второй… любил он ветер с юга,В каждом шуме слышал звоны лир,Говорил, что жизнь – его подруга,Коврик под его ногами – мир.
Он совсем не нравится мне, этоОн хотел стать богом и царем,Он повесил вывеску поэтаНад дверьми в мой молчаливый дом.
Я люблю избранника свободы,Мореплавателя и стрелка.Ах, ему так звонко пели водыИ завидовали облака.
Высока была его палатка,Мулы были резвы и сильны,Как вино, впивал он воздух сладкийБелому неведомой страны.
Память, ты слабее год от году,Тот ли это или кто другойПроменял веселую свободуНа священный долгожданный бой.
Знал он муки голода и жажды,Сон тревожный, бесконечный путь,Но святой Георгий тронул дваждыПулею не тронутую грудь.
Я – угрюмый и упрямый зодчийХрама, восстающего во мгле,Я возревновал о славе Отчей,Как на небесах, и на земле.
Сердце будет пламенем палимоВплоть до дня, когда взойдут, ясны,Стены Нового ИерусалимаНа полях моей родной страны.
И тогда повеет ветер странныйИ прольется с неба страшный свет,Это Млечный Путь расцвел нежданноСадом ослепительных планет.
Предо мной предстанет, мне неведом,Путник, скрыв лицо; но все пойму,Видя льва, стремящегося следом,И орла, летящего к нему.
Крикну я… но разве кто поможет,Чтоб моя душа не умерла?Только змеи сбрасывают кожи,Мы меняем души, не тела.
1920
КАНЦОНА
И совсем не в мире мы, а где-тоНа задворках мира средь теней,Сонно перелистывает летоСиние страницы ясных дней.
Маятник, старательный и грубый,Времени непризнанный жених,Заговорщицам секундам рубитГоловы хорошенькие их.
Так пыльна здесь каждая дорога,Каждый куст так хочет быть сухим,Что не приведет единорогаПод уздцы к нам белый серафим.
И в твоей лишь сокровенной грусти,Милая, есть огненный дурман,Что в проклятом этом захолустьи —Точно ветер из далеких стран.
Там, где все сверканье, все движенье,Пенье все, – мы там с тобой живем,Здесь же только наше отраженьеПолонил гниющий водоем.
1920
СЛОНЕНОК
Моя любовь к тебе сейчас – слоненок,Родившийся в Берлине иль ПарижеИ топающий ватными ступнямиПо комнатам хозяина зверинца.
Не предлагай ему французских булок,Не предлагай ему кочней капустных,Он может съесть лишь дольку мандарина,Кусочек сахара или конфету.
Не плачь, о нежная, что в тесной клеткеОн сделается посмеяньем черни,Чтоб в нос ему пускали дым сигарыПриказчики под хохот мидинеток.
Не думай, милая, что день настанет,Когда, взбесившись, разорвет он цепи,И побежит по улицам, и будет,Как автобу?с, давить людей вопящих.
Нет, пусть тебе приснится он под утроВ парче и меди, в страусовых перьях,Как тот, Великолепный, что когда-тоНес к трепетному Риму Ганнибала.
1920
ШЕСТОЕ ЧУВСТВО
Прекрасно в нас влюбленное виноИ добрый хлеб, что в печь для нас садится,И женщина, которою дано,Сперва измучившись, нам насладиться.
Но что нам делать с розовой зарейНад холодеющими небесами,Где тишина и неземной покой,Что делать нам с бессмертными стихами?
Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.Мгновение бежит неудержимо,И мы ломаем руки, но опятьОсуждены идти все мимо, мимо.
Как мальчик, игры позабыв свои,Следит порой за девичьим купаньемИ, ничего не зная о любви,Все ж мучится таинственным желаньем.
Как некогда в разросшихся хвощахРевела от сознания бессильяТварь скользкая, почуя на плечахЕще не появившиеся крылья, —
Так век за веком – скоро ли, Господь? —Под скальпелем природы и искусстваКричит наш дух, изнемогает плоть,Рождая орган для шестого чувства.
1920
ОЛЬГА
«Эльга, Эльга!» – звучало над полями,Где ломали друг другу крестцыС голубыми, свирепыми глазамиИ жилистыми руками молодцы.
«Ольга, Ольга!» – вопили древлянеС волосами желтыми, как мед,Выцарапывая в раскаленной банеОкровавленными ногтями ход.
И за дальними морями чужимиНе уставала звенеть,То же звонкое вызванивая имя,Варяжская сталь в византийскую медь.
Все забыл я, что помнил ране,Христианские имена,И твое лишь имя, Ольга, для моей гортаниСлаще самого старого вина.
Год за годом все неизбежнейЗапевают в крови века,Опьянен я тяжестью прежнейСкандинавского костяка.
Древних ратей воин отсталый,К этой жизни затая вражду,Сумасшедших сводов Валгаллы,Славных битв и пиров я жду.
Вижу череп с брагой хмельною,Бычьи розовые хребты,И валькирией надо мною,Ольга, Ольга, кружишь ты.
1920
ПЬЯНЫЙ ДЕРВИШ
Соловьи на кипарисах и над озером луна,Камень черный, камень белый, много выпил я вина,Мне сейчас бутылка пела громче сердца моего:Мир лишь луч от лика друга, все иное – тень его!
Виночерпия взлюбил я не сегодня, не вчера,Не вчера и не сегодня пьяный с самого утра.И хожу и похваляюсь, что узнал я торжество:Мир лишь луч от лика друга, все иное тень его!
Я бродяга и трущобник, непутевый человек,Все, чему я научился, все забыл теперь навек,Ради розовой усмешки и напева одного:Мир лишь луч от лика друга, все иное тень его!
Вот иду я по могилам, где лежат мои друзья,О любви спросить у мертвых неужели мне нельзя?И кричит из ямы череп тайну гроба своего:Мир лишь луч от лика друга, все иное тень его!
Под луною всколыхнулись в дымном озере струи,На высоких кипарисах замолчали соловьи,Лишь один запел так громко, тот, не певший ничего:Мир лишь луч от лика друга, все иное тень его!
1920
* * *Нет, ничего не изменилосьВ природе бедной и простой,Все только дивно озарилосьНевыразимой красотой.
Такой и явится, наверно,Людская немощная плоть,Когда ее из тьмы безмернойВ час судный воззовет Господь.
Знай, друг мой гордый, друг мой нежный,С тобою, лишь с тобой одной,Рыжеволосой, белоснежной,Я стал на миг самим собой.
Ты улыбнулась, дорогая,И ты не поняла сама,Как ты сияешь и какаяВокруг тебя сгустилась мгла.
1920
ИНДЮК
На утре памяти невернойЯ вспоминаю пестрый луг,Где царствовал высокомерный,Мной обожаемый индюк.
Была в нем злоба и свобода,Был клюв его как пламя ал,И за мои четыре годаМеня он остро презирал.
Ни шоколад, ни карамели,Ни ананасная водаМеня утешить не умелиВ сознаньи моего стыда.
И вновь пришла беда большая,И стыд, и горе детских лет:Ты, обожаемая, злая,Мне гордо отвечаешь: «Нет!»
Но все проходит в жизни зыбкой —Пройдет любовь, пройдет тоска,И вспомню я тебя с улыбкой,Как вспоминаю индюка.
1920
ДЕВА-ПТИЦА
Пастух веселыйПоутру раноВыгнал коров в тенистые долыБроселианы.
Паслись коровы,И песню своих веселийНа тростниковойИграл он свирели.
И вдруг за ветвямиПослышался голос, как будто не птичий,Он видит птицу, как пламя,С головкой милой, девичьей.
Прерывно пенье,Так плачет во сне младенец,В черных глазах томленье,Как у восточных пленниц.
Пастух дивитсяИ смотрит зорко:«Такая красивая птица,А стонет так горько».
Ее ответуОн внемлет, смущенный:«Мне подобных нетуНа земле зеленой.
Хоть мальчик-птица,Исполненный дивных желаний,И должен родитьсяВ Броселиане,
Но злаяСудьба нам не даст наслажденья;Подумай, пастух, должна яУмереть до его рожденья.
И вот мне не любыНи солнце, ни месяц высокий,Никому не нужны мои губыИ бледные щеки.
Но всего мне жальче,Хоть и всего дороже,Что птица-мальчикБудет печальным тоже.
Он станет порхать по лугу,Садиться на вязы этиИ звать подругу,Которой уж нет на свете.
Пастух, ты, наверно, грубый,Ну что ж, я терпеть умею,Подойди, поцелуй мои губыИ хрупкую шею.
Ты юн, захочешь жениться,У тебя будут дети,И память о деве-птицеДолетит до иных столетий».
Пастух вдыхает запахКожи, солнцем нагретой,Слышит: на птичьих лапахЗвенят золотые браслеты.
Вот уже он в исступленьи,Что делает, сам не знает,Загорелые его колениКрасные перья попирают.
Только раз застонала птица,Раз один застонала,И в груди ее сердце битьсяВдруг перестало.
Она не воскреснет,Глаза помутнели,И грустные песниНад нею играет пастух на свирели.
С вечерней прохладойВстают седые туманы,И гонит он к дому стадоИз Броселианы.
1921
