Николай Некрасов - Полное собрание стихотворений. Том 2

Знал Булгарина, Греча, Сенковского,

У Воейкова долго служил,

В Шепелевском сыпал у Жуковского

И у Пушкина в Царском гостил.

Походил я к Василью Андреичу,

Да гроша от него не видал,

Не чета Александру Сергеичу -

Тот частенько на водку давал.

Да зато попрекал всё цензурою:

Если красные встретит кресты,

Так и пустит в тебя корректурою:

Убирайся, мол, ты!

Глядя, как человек убивается,

Раз я молвил: сойдет-де и так!

"Это кровь, говорит, проливается,

Кровь моя,- ты дурак!.."

Полно ждать! за последней колонною

Отсталые прошли,

И покрытою красной попоною

В заключенье коня привели.

Торжествуя конец ожидания,

Кучера завопили: "Пади!"

Всё спешит."Ну, старик, до свидания,

Коли нужно идти, так иди!!!"

Я, продрогнув, домой побежал.

Небо, видно, сегодня не сжалится:

Только дождь перестал,

Снег лепешками крупными валится!

Город начал пустеть – и пора!

Только бедный и пьяный шатаются,

Да близ медной статуи Петра,

У присутственных мест дожидаются

Сотни сотен крестьянских дровней

И так щедро с небес посыпаются,

Что за снегом не видно людей.

Чу! рыдание баб истеричное!

Сдали парня?.. Жалей не жалей,

Перемелется – дело привычное!

Злость-тоску мужики на лошадках сорвут,

Коли денежки есть – раскошелятся

И кручинушку штофом запьют,

А слезами-то бабы поделятся!

По ведерочку слез на сестренок уйдет,

С полведра молодухе достанется,

А старуха-то мать и без меры возьмет -

И без меры возьмет – что останется!

(10 февраля 1859)

Говорят, еще день. Правда, я не видал,

Чтобы месяц свой рог золотой показал,

Но и солнца не видел никто.

Без его даровых, благодатных лучей

Золоченые куполы пышных церквей

И вся роскошь столицы – ничто.

Надо всем, что ни есть: над дворцом и тюрьмой,

И над медным Петром, и над грозной Невой,

До чугунных коней на воротах застав

(Что хотят ускакать из столицы стремглав)-

Надо всем распростерся туман.

Душный, стройный, угрюмый, гнилой,

Некрасив в эту пору наш город большой,

Как изношенный фат без румян…

Наша улица улиц столичных краса,

В ней дома всё в четыре этажа,

Не лазурны над ней небеса,

Да зато процветает продажа.

Сверху донизу вывески сплошь

Покрывают громадные стены,

Сколько хочешь тут немцев найдешь -

Из Берлина, из Риги, из Вены.

Всё соблазны, помилуй нас бог!

Там перчатка с руки великана,

Там торчит Веллингтонов сапог,

Там с открытою грудью Диана,

Даже ты, Варсонофий Петров,

Подле вывески "Делают гробы"

Прицепил полуженые скобы

И другие снаряды гробов,

Словно хочешь сказать:"Друг прохожий!

Соблазнись – и умри поскорей!"

Человек ты, я знаю, хороший,

Да многонько родил ты детей -

Непрестанные нужны заказы…

Ничего! обеспечен твой труд,

Бедность гибельней всякой заразы -

В нашей улице люди так мрут,

Что по ней то и знай на кладбища,

Как в холеру, тащат мертвецов:

Холод, голод, сырые жилища -

Не робей, Варсонофий Петров!..

В нашей улице жизнь трудовая:

Начинают ни свет ни заря

Свой ужасный концерт, припевая,

Токари, резчики, слесаря,

А в ответ им гремит мостовая!

Дикий крик продавца-мужика,

И шарманка с пронзительным воем,

И кондуктор с трубой, и войска,

С барабанным идущие боем,

Понуканье измученных кляч,

Чуть живых, окровавленных, грязных,

И детей раздирающий плач

На руках у старух безобразных -

Всё сливается, стонет, гудет,

Как-то глухо и грозно рокочет,

Словно цепи куют на несчастный народ,

Словно город обрушиться хочет.

Давка, говор…(о чем голоса?

Всё о деньгах, о нужде, о хлебе)

Смрад и копоть. Глядишь в небеса,

Но отрады не встретишь и в небе.

Этот омут хорош для людей,

Расставляющих ближнему сети,

Но не жалко ли бедных людей!

Вы зачем тут, несчастные дети?

Неужели душе молодой

Уж знакомы нужда и неволя?

Ах, уйдите, уйдите со мной

В тишину деревенского поля!

Не такой там услышите шум,-

Там шумит созревающий колос,

Усыпляя младенческий ум

И страстей преждевременный голос.

Солнце, воздух, цветов аромат -

Это всех поколений наследство,

За пределами душных оград

Проведете вы сладкое детство.

Нет! вам красного детства не знать,

Не прожить вам покойно и честно.

Жребий ваш… но к чему повторять

То, что даже ребенку известно?

На спине ли дрова ты несешь на чердак,

Через лоб протянувши веревку,

Грош ли просишь, идешь ли в кабак,

Задают ли тебе потасовку -

Ты знаком уже нам, петербургский бедняк,

Нарисованный ловкою кистью

В модной книге, – угрюмый, худой,

Обессмысленный дикой корыстью,

Страхом, голодом, мелкой борьбой!

Мы довольно похвал расточали,

И довольно сплели мы венков

Тем, которые нам рисовали

Любопытную жизнь бедняков.

Где ж плоды той работы полезной?

Увидав, как читатель иной

Льет над книгою слезы рекой,

Так и хочешь сказать: "Друг любезный,

Не сочувствуй ты горю людей,

Не читай ты гуманных книжонок,

Но не ставь за каретой гвоздей,

Чтоб, вскочив, накололся ребенок!"

(Между январем и 15 марта 1859)

"Государь мой! куда вы бежите?"

– "В канцелярию; что за вопрос?

Я не знаю вас!" – "Трите же, трите

Поскорей, бога ради, ваш нос!

Побелел!"-"А! весьма благодарен!"

– "Ну, а мой-то?"-"Да ваш лучезарен!"

– "То-то принял я меры…"-"Чего-с?"

– "Ничего. Пейте водку в морозы -

Сбережете наверно ваш нос,

На щеках же появятся розы!"

Усмехнувшись, они разошлись,

И за каждым извозчик помчался.

Бедный Ванька! надеждой не льстись,

Чтоб сегодня седок отыскался:

Двадцать градусов, ветер притом,-

Бескаретные ходят пешком.

Разыгралися силы господни!

На пространстве пяти саженей

Насчитаешь наверно до сотни

Отмороженных щек и ушей.

Двадцать градусов! щеки и уши

Не беда, как-нибудь ототрем!

Целиком христианские души

Часто гибнут теперь; подождем -

Часовой ли замерзнет, бедняга,

Или Ванька, уснувший в санях,

Всё прочтем, коли стерпит бумага,

Завтра утром в газетных листах.

Ежедневно газетная проза

Обличает проделки мороза;

Кучера его громко клянут,

У подъездов господ поджидая,

Бедняки ему песню поют,

Зубом на зуб едва попадая:

"Уходи из подвалов сырых,

Полутемных, зловонных, дымящихся,

Уходи от голодных, больных,

Озабоченных, вечно трудящихся,

Уходи, уходи, уходи!

Петербургскую голь пощади!"

Но мороз не щадит,- прибавляется.

Приуныла столица; один

Самоед на Неве удивляется:

От каких чрезвычайных причин

На оленях никто не катается?

Там, где строй заготовленных льдин

Возвышается синею клеткою,

Ходит он со своей самоедкою,

Песни родины дальней поет,

Седока-благодетеля ждет…

Самоедские нервы и кости

Стерпят всякую стужу, но вам,

Голосистые южные гости,

Хорошо ли у нас по зимам?

Вспомним – Бозио. Чванный Петрополь

Не жалел ничего для нее.

Но напрасно ты кутала в соболь

Соловьиное горло свое,

Дочь Италии! С русским морозом

Трудно ладить полуденным розам.

Перед силой его роковой

Ты поникла челом идеальным,

И лежишь ты в отчизне чужой

На кладбище пустом и печальном.

Позабыл тебя чуждый народ

В тот же день, как земле тебя сдали,

И давно там другая поет,

Где цветами тебя осыпали.

Там светло, там гудет контрабас,

Там по-прежнему громки литавры.

Да! на севере грустном у нас

Трудны деньги и дороги лавры!

Всевозможные тифы, горячки,

Воспаленья – идут чередом,

Мрут, как мухи, извозчики, прачки,

Мерзнут дети на ложе своем.

Ни в одной петербургской больнице

Нет кровати за сотню рублей.

Появился убийца в столице,

Бич довольных и сытых людей.

С бедняками, с сословием грубым,

Не имеет он дела! тайком

Ходит он по гостиным, по клубам

С смертоносным своим кистенем.