Роберт Рождественский - Лучшие стихи и песни
Поземка.
Жесткий снег…
…Уезжали из моей страны таланты.
Уезжали,
чтоб остаться в ней навек.
«А они идут к самолету слепыми шагами…»
Василию Аксенову
А они идут к самолету слепыми шагами.
А они это небо и землю от себя отрешают.
И, обернувшись,
растерянно машут руками.
А они уезжают.
Они уезжают.
Навсегда уезжают…
Я с ними прощаюсь,
не веря нагрянувшей правде.
Плачу тихонько,
как будто молю о пощаде.
Не уезжайте! – шепчу я.
А слышится: «Не умирайте!..»
Будто бы я сам себе говорю:
«Не уезжайте!..»
«А нам откапывать живых…»
А нам откапывать живых,
по стуку сердца находя,
из-под гранитно-вековых
обломков
статуи Вождя.
Из-под обрушившихся фраз,
не означавших ничего.
И слышать:
– Не спасайте нас!
Умрем мы
с именем Его!..
Откапывать из-под вранья.
И плакать.
И кричать во тьму:
– Дай руку!..
– Вам не верю я!
А верю
одному Ему!..
– Вот факты!..
– Я плюю на них
от имени всего полка!!!
А нам
откапывать живых.
Еще живых.
Живых пока.
А нам
детей недармовых
своею болью убеждать.
И вновь
откапывать живых.
Чтобы самим живыми
стать.
Аббревиатуры
«Наша доля прекрасна, а воля – крепка!..»
РВС, ГОЭЛРО, ВЧК…
Наши марши взлетают до самых небес!
ЧТЗ, ГТО, МТС…
Кровь течет на бетон из разорванных вен.
КПЗ, ЧСШ, ВМН…
Обожженной, обугленной станет душа.
ПВО, РГК, ППШ…
Снова музыка в небе. Пора перемен.
АПК, ЭВМ, КВН…
«Наша доля прекрасна, а воля – крепка!»
SOS.
тчк
«Ты меня в поход не зови…»
Ты меня в поход не зови, —
мы и так
по пояс в крови!
Над Россией сквозь годы-века
шли
кровавые облака.
Умывалися кровью мы,
причащалися кровью мы.
Воздвигали мы на крови
гнезда
ненависти и любви.
На крови посреди земли
тюрьмы строили
и Кремли.
Рекам крови потерян счет…
А она все течет и течет.
«Бренный мир…»
Бренный мир,
будто лодка, раскачивается.
Непонятно, – где низ, где верх…
Он заканчивается,
заканчивается —
долгий,
совесть продавший —
век.
Это в нем,
по ранжиру построясь,
волей жребия своего,
мы, забыв про душу, боролись,
надрывая пупки, боролись,
выбиваясь из сил, боролись
то – за это,
то – против того!..
Как ребенок, из дома выгнанный,
мы в своей заплутались судьбе…
Жизнь заканчивается,
будто проигранный,
страшный
чемпионат по борьбе!
«Ветер. И чайки летящей крыло…»
Ветер.
И чайки летящей крыло.
Ложь во спасение.
Правда во зло.
Странно шуршащие камыши.
Бездна желаний
над бездной души.
Длинный откат шелестящей волны.
Звон
оглушительной тишины.
Цепкость корней
и движение глыб.
Ржанье коней.
И молчание рыб.
Парус,
который свистит, накренясь…
Господи,
сколько намешано в нас!
«Надоело: “Долой!..”»
Надоело: «Долой!..»
Надоело: «Ура!..»
Дождь идет, как вчера.
И как позавчера.
Я поверил,
что эта дождливая слизь
нам дана в наказанье, что мы родились…
Но однажды —
пришельцем из сказочных книг —
яркий солнечный луч на мгновенье возник!
Он пронзил эту морось блестящей иглой…
Тонкий солнечный луч.
Без «ура» и «долой».
«Гром прогрохотал незрячий…»
Гром прогрохотал незрячий.
Ливень ринулся с небес…
Был я молодым,
горячим,
без оглядки в драку
лез!..
А сейчас прошло геройство, —
видимо, не те года…
А теперь я долго,
просто
жду мгновения, когда
так: ни с ходу и ни смаху, —
утешеньем за грехи, —
тихо
лягут на бумагу
беззащитные
стихи.
Сказочка
Жил да был.
Жил да был.
Спал, работал, ел и пил.
Полюбил.
Разлюбил.
Плюнул! —
снова жил да был…
Говорил себе не раз:
«Эх, махнуть бы на Кавказ!..»
Не собрался.
Не махнул…
Лямку буднично тянул.
Жил да был.
Жил да был.
Что-то знал да позабыл.
Ждал чего-то,
но потом —
дом, работа, снова дом.
То жара,
то снега хруст.
А почтовый ящик пуст…
Жил да был.
Грустил.
Седел.
Брился.
В зеркало глядел.
Никого к себе не звал,
В долг
не брал и не давал.
Не любил ходить в кино,
но зато смотрел в окно
на людей
и на собак —
интересно, как-никак.
Жил да был.
Жил да был.
Вдруг пошел —
ковер купил!
От стены и до стены
с ворсом
сказочной длины!
Красотища —
Бог ты мой!..
Прошлой слякотной зимой
так,
без видимых причин —
умер,
отошел,
почил…
Зазвенел дверной звонок.
Двое
принесли венок
(от месткома)
с лентой рыжей…
(Вот под этой ржавой крышей,
вот под этим серым небом
жил да был.)
А может, не был.
«В поисках счастья, работы, гражданства…»
В поисках счастья, работы, гражданства
странный обычай в России возник:
детям
уже надоело рождаться.
Верят,
что мы проживем
и без них.
Август девяносто первого
Небо в грозовых раскатах.
Мир, лоснящийся снаружи.
Мальчики на баррикадах
яростны
и безоружны…
Час
нелепый и бредовый.
Зрители на всех балконах.
Кровь на вздыбленной Садовой.
Слезы Бога
на погонах…
Скрежет голоса цековского
и —
«для блага всех людей»
путч на музыку Чайковского.
Танец
мелких лебедей.
Позавчера
Пятидесятый.
Карелия.
Бригада разнорабочих.
Безликое озеро.
Берег, где только камни растут.
Брезент, от ветра натянутый,
вздрагивает и лопочет.
Люди сидят на корточках.
Молча обеда ждут.
Сидят они неподвижно.
Когда-то кем-то рожденные.
Ничейные на ничейной,
еще не открытой земле.
Нечаянно не посаженные.
Условно освобожденные.
Сидят и смотрят, как крутится
крупа в чугунном котле.
«Ночью почти что до центра земли…»
Ночью почти что до центра земли
площадь единственную
подмели.
Утром динамики грянули всласть,
и демонстрация
началась!..
Вытянув шеи, идет детвора, —
«Светлому будущему —
ура-а!»
Стайка затюканных женщин. И над —
крупно:
«Да здравствует мелькомбинат!..»
«Нашему Первому маю – ура!
Интеллигенция наша да здра…»
Вот райбольница шагает.
А вот —
Ордена Ленина Конный завод…
…Следом какая-то бабушка шла.
С ярким флажком.
Как машина Посла.
«Наше время пока что не знает…»
Наше время пока что не знает
пути своего.
Это время безумно,
тревожно
и слишком подробно…
Захотелось уйти мне в себя,
а там – никого!
Переломано все,
будто после большого погрома…
Значит, надобно заново
связывать тонкую нить.
И любое дождливое утро встречать
первозданно.
И потворствовать внукам.
И даже болезни ценить…
А заката
не ждать.
Все равно, он наступит нежданно.
«Я шагал по земле, было зябко в душе…»
Булату Окуджаве
Я шагал по земле, было зябко в душе
и окрест.
Я тащил на усталой спине свой
единственный крест.
Было холодно так, что во рту замерзали
слова.
И тогда я решил этот крест расколоть
на дрова.
И разжег я костер на снегу.
И стоял.
И смотрел,
как мой крест одинокий удивленно и тихо
горел…
А потом зашагал я опять среди черных
полей.
Нет креста за спиной…
Без него мне
еще тяжелей.
«Может быть, все-таки мне повезло…»
Может быть, все-таки мне повезло,
если я видел время запутанное,
время запуганное,
время беспутное,
которое то мчалось,
то шло.
А люди шагали за ним по пятам.
Поэтому я его хаять не буду…
Все мы —
гарнир к основному блюду,
которое жарится где-то
Там.
«Ламца-дрица, гоп-цаца!..»
Ламца-дрица, гоп-цаца!
Это – сказка без конца…
Трали-вали, вали-трали.
Ах, как нам прекрасно врали!
Ах, как далеко вели
«ради счастья всей Земли!».
Трали-вали, трали-вали…
Ах, как гордо мы шагали!
Аж с утра до темноты
шли вперед,
раззявив рты.
Флаг пылал,
над нами рея…
Золотое было время!
Время
тостов и речей.
Век
дотошных стукачей…
Ведь еще почти намедни
ах, как смачно
нас имели!
(Десять пишем, два в уме), —
оказались мы
в дерьме.
В нем теперь сидим и воем,
как когда-то под конвоем.
Ламца-дрица, гоп-цаца…
Нам бы
выка —
рабка —
тца!
«Помогите мне, стихи!..»
Помогите мне, стихи!
Так случилось почему-то:
на душе
темно и смутно.
Помогите мне,
стихи.
Слышать больно.
Думать больно.
В этот день и в этот час
