Сергей Соловьев - Собрание Стихотворений
VI.СИОН ГРЯДУЩИЙ[92]
Братья! Сестры! Облекайтесь в ризы светлые, венцы венчальныеИ во сретенье Христа теките по стезям зазеленевших трав.Братья! Сестры! Слышите ли сладостное пение ПасхальноеПо лугам и пажитям, по холмам диким и удолиям дубрав?
Со свещьми возженными в руках, лампадами златоелейными,Звонкими кадилами грядут и мужи сильные, и старики.Лапти юношей белеют райскими нетленными лилеями,Словно жертвы кровь на девушках повязанные алые платки.
Птичьи гласы, щекот славий, кукования зегзицы тихие— Над ключами светлыми, в тени берез зеленых и плакучих верб.Здравствуй, церковь верная, бежавшая от царствия Антихриста:Излилася чаша гнева Божьего и жатву сжал Господний серп.
Руки крепкие, расставшиеся с косами, плугами, сохами,Подымайте крест, крестьяне русские, возлюбленнейшие Христа.Вся земля исполнена молитвами, рыданьями и вздохами,Расцвели стихирами, псалмами девичьи румяные уста.
Стали храмами дубравы озарённые, а рощи ― кельями,От купальниц золотых восходит ладан и гудит зелёный звон.В укрепленье верным въяве зрится над берёзами и елями,В пенье ангельском, на красных тучах, просиявший солнцем град Сион.
Брат с сестрою, — равный с равной, —Матери, отцы, сыны,Перед церковью дубравнойВсе мы кровью крещены.
Мы под тем же самым небом,И, как в первый век земной,Нивы золотятся хлебом,И луга шумят травой.
Мать земля! Твои мы чада.Ты ли нас не защитишь?Горнего взыскуя града,Мы в твою бежали тишь.
Геи, жатвами богатой,Лоно влажно и черно.Сколько лет в него оратайЗолотое клал зерно!
Не легка его работа!Православная земля,Сколько слез и сколько потаВыпили твои поля!
Вся Россия — хлеб и небо.Сотни верст — одно и то ж:Золотые волны хлеба,Ветром зыблемая рожь.
Вся Россия — только горе:Стонет богатырь-силач,И в веках гудит как мореДетский вопль и женский плач.
Вся Россия — лишь страданье,Ветра стон в ветвях берез.Но из крови и рыданьяВырастает ожиданьеЦарства Твоего, Христос.
Братья! Сестры! видите антихристово злое поругание?Горе зрячим! Небо затмевается и ожелезились пути.Вот оно, предсказанное предками бесконное рыскание!Все источники отравлены. Везде его печать. Куда идти?
Братья, сестры! вскормленные древнею премудростию книжною,Собирайтесь отовсюду, в песнях и молитвах возносите глас.Что за ветер зашумел над русскою землей? О, кто там движется?Господи помилуй! Господи помилуй! Господи помилуй нас!
1908. Октябрь, Дедово
БАЛЛАДА О ГРАФЕ РАВЕНСВУДЕ[93]
В дни глухие зимы, когда едешь с трудом,И метели и полях визжал и ревут,В фамильное графство, в свой дедовский ломВозвращается граф Равенсвуд.
Он уже на границе отцовских земельУзнает, что знакомо с младенческих дней:Над колодцем высокая древняя ельИ снегами засыпанный Тэй.
Украшает зима вековые дубы,Серебристой порфирой убрав;Сладок воздух родной! Возвестил гул трубы,Что домой возвращается граф.
Но не шумная встреча прицельна ждала:Ни родных ни друзей в опустелых стенах,Только старая няня его обняла,Со слезами на слабых глазах.
Он повесил от крови заржавленный меч,Прошел амфиладу померкнувших зал:В столовой камин просыревший разжечьИ ужин накрыть приказал.
Мерцаньем свечей озаряется мрак,Граф салится за ужин с любимцем пажом,А вьюга по окнам стучит, словно враг,Незримый, грозит мятежом.
Но пускай за стенами метели ревут!Драгоценного кубок вина осуша,Веселее на слуг поглядел Равенсвуд,И в глазах заиграла душа.
И старую няню граф подозвал,И подал ей кубок, сказавши: «Мой дедОтца попеченьям твоим отдавал,Покидая свой дом для кровавых побед».
И няня: «Скажи, господин мой, зачемТы нас посещаешь глухою зимой?Надолго ли снял ты изрубленный шлем,Надолго ли ты возвратился домой?»
И нахмурился граф. «Я не знаю и сам,Зачем я приехал, уеду когда:Довольно на зависть злым небесамРавенсвудова счастья сияла звезда!
Мне осталось немного до первых седин:Рано вышел я в поле и рано устал.Всё — враги, да враги, всё — один, да один…Истребляя врагов, я друзей не достал.
Все боятся меня, ненавистен я всем:В каждой трапезе — яд, в каждой ласке — кинжал.Стал печален мой конь, и заржавел мой шлем,От которого враг, как от солнца, бежал.
Я обид короля гордым сердцем не снес,Только детям рабов — трепетать при дворе!Я им правду сказал и, слабеющий пес,Приползаю издохнуть в родимой норе».
И няня: «Забудь про обиды двора,Иное и высшее счастие есть:Мятежному сердцу смириться пора,Для радостей мирных, для неги расцвесть.
Лишь звери живут неустанной борьбой.Довольно ты рыскал в поту и крови…Здесь девушек много: женись на любой,Покорствуя сладкому игу любви.
И юную нам подари госпожу,И графа — наследника отчих земель…Какими заботами я окружу,Дитя Равенсвуда, твою колыбель!»
Граф по столу стукнул!: «Старуха — молчи!Сумею прожить без советов твоих.Иному сияние брачной свечи:Плохой я, старуха, жених.
Уж в матернем чреве проклят Равенсвуд,Струится по жилам проклятая кровь!Что люди везде преступленьем зовут,Зовут Равенсвуды — любовь.
Солгал я, старуха! Не гнев короляПогнал меня вдаль, хоть ярилась зима.Любовью моей осквернится земля:Она — как пожар и чума».
И няня на графа глядит своего,Замолкла. А он, грозной тучи черней:«О старой графине не слышно ль чего,О матери бедной моей?»
— «Ничего не слыхать о моей госпоже.Я сумела старушью тоску перемочь…Шесть долгих годов миновали уже,Как она убежала в ненастную ночь».
Граф слуг удалил, и, наполнивши вновьСвой кубок с гербом золотого орлаВином, как засохшая, темная кровь,Присел у камина, где рдела зола.
И лесничего он для беседы призвал,И кубок со старой искусной резьбойВином ароматным ему наливал,Посадив у огня пред собой.
«Побеседуем, старый и верный слуга,У камина за чашей, вдвоем.Не видать ли в округе какого врага,Всё ль покойно в поместье моем?»
— «Всё цветет в твоем графстве на зависть судьбы:По селам богатеет народ,Невредимы твои вековые дубы,За оградами рвов и болот.
Ни одну заповедную древнюю ельПо дубравам не тронул враждебный топор,И далёко, на рынках, известна форельИз твоих полноводных озер.
В воскресенье красотки твоих деревеньРазнаряжены в бархат и шелк.Благоденствуют все… Только третий уж деньПоявился в окрестностях волк.
Ни одной он овцы не похитил из стад,Он — детей запоздалых гроза.Говорят, что у волка того… говорят…У него человечьи глаза.
Толпа удальцов, не боясь угроз,Его убить собралась,Но все разбежались: никто не снесОгня сумасшедших глаз.
Говорят, что он рыскал прошедшую ночьНедалёко от наших мест;Я с винтовкой стерег, а жена и дочь,Просыпаясь, творили крест».
И лесничий умолк. Граф сказал:«Этот волк Не опасен для стад и сёл!Ни к кому, ни к кому, лишь ко мне одному,Лишь за мною одним он пришел.
Ты, лесничий, винтовку свою разрядиИ народ извести, протрубивши в трубу:Кто волка убьет, повисит посредиРавенсвудовых рощ на высоком дубу!»
И едва произнес, как, в двери вбежав,В непонятном испуге лепечет паж:«У ворот старушка какая-то, граф,Стучится и в замок просится ваш.
В лохмотьях она, оперлась на клюку,В другой руке — дырявый мешок,И голос грубый, под стать старику,На подбородке — серый пушок.
Давно стучится, давно клюкойВ ворота замка упорно бьет,То вдруг заплачет с ужасной тоской:И воет, и лает, и вас зовет».
И вскочил Равенсвуд, словно шершень егоВнезапно ужалил в пяту:«Старуху от замка прогнать моего,Всю ночь сторожить на мосту!
У всех бастионов держать часовых!Поддерживать яркое пламя костра,Чтоб видеть я мог из покоев моихСигнальный огонь до утра.
Нам грозного надо врага побороть,Господина не выдайте, слуги, врагу:Спасенье в крови, но — свидетель Господь!Я мать убить не могу».
Граф спал до рассвета немного минут,И няня шепталась с лесничим вдвоем.Так первую ночь проводил РавенсвудВ наследственном замке своем.
1908. Январь Москва
