Тарас Шевченко - Кобзарь: Стихотворения и поэмы
[Петербург, 1841]
Утопленная
Перевод М. Зенкевича
Дремлет ветер до рассветаВ дуброве высокой,А проснется — потихонькуШепчется с осокой:«Кто здесь, кто здесь ночью чешетКосу под откосом?…Кто там, кто там в страшной злобеРвет на себе косы?…Кто же? Кто же?» — тихонечкоСпрашивает-веетИ задремлет, пока небаКрай не заалеет.
«Кто же, кто же?» — вы, дивчата,Спросите, я знаю.Дочка здесь, а там, поодаль,Мать ее родная.
Было то на УкраинеВ старину когда-то.Посреди села вдовицаЖила в новой хате.Белолица, черноока,Гибок стан высокий,И в жупане, кругом пани, —Спереди и сбоку.Молодая — чтоб не сглазить.А за молодою,Да к тому ж еще вдовою,Казаки ордоюТак и ходят. Всё ходили,Коротали ночку,И беспутная вдовицаРодила вдруг дочку.Родила — и горя мало,И, забот не зная,Отдала чужим ребенка.Вот ведь мать какая!Подождите, то ли будет!Выкормили людиДочку малую, вдова жеВ праздники и в будниС женатыми, с холостымиПила да гуляла,Пока горя не узнала.Пока не та стала.Незаметно пролетелаПора молодая…Горе, горе! Мать все вянет,Дочка, расцветая,Подрастает… ВырастаетГанной черноокой,Словно тополь в чистом поле,Стройной да высокой.«Я Ганнуси не боюся!» —Хвалится мамуся;А казаки хмелем вьются,Вьются вкруг Ганнуси.Пуще всех рыбак кудрявый,Ему не до лова,Все забудет, повстречавшисьС Ганной чернобровой.Увидала мать-старухаИ рассвирепела:«Ишь нищенка приблудная,Мало тебе дела!Подросла уже, невеста,С хлопцами гуляешь…Погоди же! Вот я тебе!..Мать не уважаешь?!Нет, голубка…»И от злостиСкрежещет зубами.Вот какая мать. Не сердцеУ нее, а камень, —Сердце матери! Ох, горе,Красотой своеюПохваляться да кичиться,Сердца не имея!Он согнется — стан высокий,Полиняют брови,Не заметите… А людиПосле позлословят,Вспомнят годы молодые,Скажут: «Потаскуха!»Ганна плакала, не зная,За что мать-старухаИзмывается над нею,Ее проклинает,Дочь — страдалицу — приблуднойЗовет, называетПриблудною… Кого ж, кого,Палач, истязаешь?!За что, за что дитя своеЮное терзаешь?
Била Ганну мать немало, —Да не помогало.Словно мак на огороде,Ганна расцветала.Как калина при долинеУтром под росою,Так Ганнуся хорошела,Умывшись слезою.«Заколдована!.. Постой же, —Мать-злодейка шепчет. —Видно, надо сходить к ведьмеДа яду покрепчеРаздобыть…»Сходила к ведьме,Яду раздобылаИ тем ядом на рассветеДочку напоила.Да не вышло…Мать с досады,Что не отравила,Проклинает час рожденьяДочери постылой.«Жарко мне!Пойдем-ка, дочка,К пруду искупаться!»«Пойдем, мама».И вот ГаннаСтала раздеваться.Разделася, раскинуласьНа сорочке белой;Молодой рыбак кудрявыйСмотрит, оробелый…Так и я следил когда-тоТоже не за рыбкой…Ганна, как дитя, калинойТешится с улыбкой.Разгибает стан высокий,На солнышке греет…Мать родная перед нею,От злости немая,То желтеет, то синеет;Страшная, босая,Пена изо рта, и космыРвет, в песок бросая.Кинулася на Ганнусю,Вцепилась ей в косы.«Мама! Мама! Что с тобою?!»Волны у откосаЗакипели, застоналиИ обеих скрыли…Бросился рыбак кудрявыйИ, что было силы,Поплыл к ним; плывет он быстро,Волны рассекает.Плывет, плывет… вот доплыл он!..Нырнул, выплываетИ бесчувственную ГаннуНа берег выносит.Из рук матери застывшихВырывает косы.«Сердце мое! Счастье мое!Раскрой свои очи!Погляди же! Улыбнись же!Не хочешь… Не хочешь?! —Опустился рядом с нею,Поцелуем дышитВ очи мертвые. —Взгляни же! Не слышит!..Не слышит!»Руки белые раскинув,Лежит на песочкеГолая, а там, поодаль,Мать в одной сорочке,С вылупленными глазами,Как от страшной муки;Запустила в песок желтыйСкрюченные руки.Долго плакал рыбак бедный:«Нет мне, видно, доли,Счастья нет на этом свете,Жить в воде мне, что ли?…»И, целуя, поднял Ганну…Застонали волны,Разомкнулись и сомкнулисьБез следа безмолвно…
Заросли с тех пор осокойГолубые воды,Не купаются дивчата, —Пруд горой обходят.Крестятся, когда увидят.И зовут заклятым…Грустно, грустно стало в роще…Ночью же, дивчата,Выплывает мать-злодейка,Садится на кочке,Страшно синяя, босаяИ в мокрой сорочке,Все глядит сюда, на берег,Рвет на себе косы…Волны синие тихонькоГаннусю выносят:Она сразу встрепенется,Сядет на песочке…Тут рыбак плывет на берег,Кладет на сорочкуВодоросли да кувшинки…Поцелует в очи —Да и в воду: он стыдитсяДаже и средь ночиНаготой ее прельститься…И никто не знает,Что в дуброве той творится.Только повевает,Только замолчать не можетВетер под откосомИ все шепчет:«Кто здесь, кто жеНочью чешет косы?»
С.-Петербург, декабря 8 1841 года
[1860]
Песня караульного у тюрьмы
Из драмы «Невеста»[5]
Старый гордый воеводаРовно на четыре годаУшел на войну.И дубовыми дверями,И тяжелыми замкамиЗапер он жену.Старый, стало быть, ревнивый,Бьется долго и ретиво.Кончилась война,И прошли четыре года.Возвратился воевода.А жена? ОнаПогрустила — и решила:Окна в двери превратила.И проходит год, —Пеленает сына ЯнаДа про старого про панаПесенку поет:
«Ой, баю, баю, сын мой, Ян мой милый!Когда б воеводу татары убили,Татары убили или волки съели!Ой, баю, баю, на мягкой постели».
[Петербург, декабрь, 1841]
Слепая
поэма
[6]
«Кого, рыдая, призову яДелить тоску, печаль мою?В чужом краю кому, тоскуя,Родную песню пропою?Угасну, бедный, я в неволе!Тоску мою, печаль моюО прежней воле, прежней долеНемым стенам передаю.О, если б стон моей печалиИ звук заржавленных цепей,Святые ветры, вы домчалиНа лоно родины моейИ в мирной куще повторили,Где мой отец и мать мояМеня лелеяли, любили!А братья? Грешная семья!Иноплеменникам за златоОт стад, елея и винаРодного продали вы брата,Как на заклание овна.О боже, боже Иудеи,Благой творителю земли,Не наказуй родных злодеев,А мне смирение пошли!»Такую песню тихо пела,Сердечной грусти предана,Слепая нищая; онаУ барского двора сиделаУ незатворенных ворот.Но из ворот никто нейдет,Никто не едет, опустелиХоромы барские давно;Широкий двор порос травою;Село забвенью предано;С патриархальной простотою,С отцовской славою святоюЗабыто все. Село молчит;Никто села не посетит,Не оживит его молвою.Как у кладбища, у воротСидит скорбящая слепаяИ псалму грустную поет.Она поет, а молодаяДочь несчастливицы моейГоловкой смуглою прильнулаК коленям матери своей;Тоски не ведая, заснулаСном непорочной простоты.В одежде грубой нищетыОна прекрасна; полдень ясныйМоей Украины прекраснойПозолотил, любя, лелея,Свое прекрасное дитя.Ужели тщетно пролетятДни упоения над неюИ светлой радостью своеюЕе тоски не усладят?Она прекрасна, мать калека —Кто будет ей руководить?Придет пора, пора любить,И злое сердце человекаЕе любви не пощадит.. . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . невинным сномОксана спит, а мать слепая,Уныло-тихо напевая,И каждый шорох сторожит.И если ветер, пролетая,Упавший лист пошевелит,Она немеет, и дрожит,И робко к сердцу прижимаетСвое единое дитя,Свою единую отраду,Незрящей памятью следяДавно минувших дней усладуПечальной юности своей.Она изведала людей!И у забытой сей оградыОни ее не пощадят;Они готовы растерзатьЕе дряхлеющие руки…Для них невнятен стон разлуки,Чужда им матери любовь.Они твердят — закон таков:«Не должно в прахе пресмыкатьсяИ подаянием питатьсяПрекрасной юной сироте;И мы ее оденем златом,Внесем в высокие палатыИ поклонимся красоте,Раскроем мир иных видений,Иных страстей высокий мир.Потом… потом…»И ваш кумир,Богиня ваших поклонений,От фимиама упиласьИ закоптела от курений;А ваша мудрость отрекласьОт обещанья; горстью злата,Великодушно бросив ей,Затмили блеск ее очей.И вот она в грязи разврата,Во славу дряхлых ваших дней,Перед толпою черни пьянойПьет кубок. . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . .И запивает сердца раны.Не вы виновны, но она!Вы дали все, что должно былоНаложнице презренной дать.А сон девичий обновили,А возвратили ль благодатьЕе невинных помышлений?Ее невинную любовь,И радость тихих упоений,И целомудренную кровьВы обновили ль? Не могли!Но, чада грешные земли!Вы дали ль ей восторг объятийРодного, милого дитяти,Кому бы, бедная, онаСебя в сей мир переливалаИ тайну жизни открывала,Сердечной грусти предана?Развратной, бедной вашей кровьюВы не могли ей повторитьВосторги девственной любови;Ее пустили вы влачитьОстаток дней в мирской пустыне;И о родном, едином сынеЕй не придется получитьОтрадной весточки сдалека.Чужие дети напоятЕе в предсмертный час жестокий,И одинокий гроб с упрекомЧужие дети понесут.Но если ей судьба судила,Чтобы родимая рукаОчи уснувшие закрыла,Тесна ее тогда могила,Постеля вечная жестка!Ее малютка за позоромБезмолвно по миру пойдет,И в светлый праздник у забораЯичко красное возьмет,И со слезами и укоромСвою родную помянет.Осенний полдень, полдень ясныйРодимой, милой той земли,Мои где годы расцвели,Где так напрасно, так несчастноВ недоле бедной протекли, —Осенний полдень, полдень ясный,Как друга юности, любя,Чужими звуками тебяПозволь приветствовать, прекрасный!Ты тот же тихий, так же милый,Не знаешь времени, — а я!Не то я стал, что прежде было,И путь унылый бытия,И ноша тяжкая мояМеня ужасно изменили.Я тайну жизни разгадал,Раскрыл я сердце человека,И не страдаю, как страдал,И не люблю я: я калека!Я трепет сердца навсегдаОледенил в снегах чужбины,И только звуки УкраиныЕго тревожат иногда.Как эхо памяти невинной,В них узнаю мою весну,Мои унылые досуги,И в них я таю, в них тону.И сердца тяжкие недуги,Как благодатною росой,Врачую ими, и молюся,И непритворною слезойС моей Украиной делюся.Но глухо все в родном краю!Я тщетно голос подаю,Мне эха нету из дубровыМоей казачки чернобровой.Там все уснуло! ПустотаРастлила сердце человека,И я на смех покинут веком —Я одинокий сирота!Осенний полдень, догорая,Поля нагие освещал,И лист увядший, опадая,Уныло грустное шепталО здешней жизни человеку.Такой порой моя калека,Слепая нищая моя,И дочь-красавица ея —Она спала, а мать сиделаИ тихо, грустно-тихо пела,Как пел Иосиф про свой род,Сидя в египетской темнице.А в поднебесье вереницейС дубров украинской землиНа юг летели журавли.Чему ж бы ей, как вольной птице,Туда, где лучше, не лететьИ веселее не запеть?Какая тайна приковалаК жилищу мрачной тишины?Своей сердечной глубиныОна еще не открывалаНи даже дочери своей;Она лишь пела и грустила,Но звуки дочерних речейВ ней радость тихую будили,Быть может, прежних светлых дней.Или ограда и тополи,Что грустно шепчут меж собой,Свидетели минувшей доли,Или дубовый пень сухой,Плющом увянувшим повитый,Как будто временем забытый,Ее свидетель? Все молчит!Она поет, она груститИ в глубине души рыдает,Как будто память отпеваетО днях минувших, молодых,О прошлых радостях святых.И эти звуки выходилиИз сердца бедного ея,И в этих звуках много былоЕе земного бытия.И в сотый раз она кончалаПсалом невольничий, глухой,Поникла смуглой головой,Вздохнула тяжко и сказала:
«Ах, песня, песня, песня горя,Ты неразлучная моя,В моем житейском бурном мореОдна ты тихая струя!Тебя, и день и ночь рыдая,Я всякий час пою, поюИ в край далекий посылаюТебя, унылую мою!Но ветер буйный, мягкокрылый,Что прежде весело летал,Теперь так тихо, так уныло,Как будто друга потерял,Как будто люди научили,Чтобы не слушал он меняИ не домчал он в край далекийТебя, унылая моя!Не видя вас, не зная дняВ моей печали одинокой,Чем оскорбить я вас могла?Что я вам сделала? Любила,За ваши грешные делаТворца небесного молила,Молила, плакала… А выВ моей тоске, в моей печали,Как кровожаждущие львы,Упреком сердце растерзали,Растлили ядом мою кровь,И за молитвы, за любовьМое дитя, мое родное,Тяжелым словом понеслиИ непотребницей слепоюМеня со смехом нарекли!Я вам простила, я забыла,Я вашей славы не взяла,Я подаянием кормилаМое дитя!» И залиласьСлезами, горькими слезами.Она рыдает, а ОксанаРаскрыла черные глаза:Скорбящей матери слезаПрервала сон отроковицы;С улыбкой черные ресницыОна закрыла. «Какой сон,Смешной и глупый, и как живо!..»И раскраснелася стыдливо,Сама не зная отчего.«Как холодно, а ты все плачешь!Уж скоро вечер; для чегоТы мне печали не расскажешь?И я бы плакала с тобою.А то…» И хлынули рекоюСлезы невинной красоты.«И ты заплакала… Прости,Что о моих сердечных ранахЯ не беседую с тобой.Я скоро плакать перестану,Моею тяжкою слезойЯ не прерву твой сон прекрасный,И о судьбе моей несчастнойУзнаешь ты не от меня.Тебе расскажут злые люди,Они тебя не пощадят,И много, много горя будет.А горе даром не пройдет.Озлобят сердце пустотою,Оно возьмет любовь с собоюИ все найлучшее возьмет.Не плачь, Оксано!» И, рыдая,Она Оксану утешает:«Не плачь, дитя мое, усни!Ты рано плакать начинаешь;Придет пора твоей весны,И тайну слез моих узнаешь;Свои прольешь, прольешь одна,Одна бездомной сиротою,И будет то моя вина,Что не разделишь…» —«А с тобою? Разве тебя я не люблю!Ах, мне с тобой и горе любо,Я все с тобою разделю.Не понесу я чужим людямМою сердечную слезу, —К тебе на грудь я принесу.Только не плачь!Делись со мноюСвоею тяжкою тоскою.Не плачь одна, откройся мне,И будет легче. Ах, послушайО том, что видела во сне, —Я расскажу тебе.Чаще, гущеКак будто лес, а мы вдвоемТак наобум себе идем.Потом темно, потом светло.Потом гляжу — тебя не стало;Я — ну бежать, кричать, устала,Села и плачу. Вдруг село;Большая улица, большая,И я по улице иду.Мне грустно так, тоска такая,Я спотыкаюсь, упаду,Мне тяжело, мне давит грудь,А люди смотрят и смеются.Мне больно стало, а взглянутьЯ будто на людей боюся.Потом отаман мне кричит:«Вот я тебя!» Я испугалась,И ну бежать… Бегу… упала.А сын отамана стоитКак будто, грустный, над водоюИ тихо машет мне рукою.Вот я к нему и подошла,А он схватил меня руками.Зачем в лесу ты не жила?Зачем ты в поле не росла? —Такими он сказал словами. —И мне нельзя тебя любить,Нельзя с тобою мне венчаться:Над нами будут все смеяться,А без тебя мне скучно жить.Я утоплюся», — он сказалИ так меня поцеловал!Не так, как ты… И я проснулась.Не правда ли, мудреный сон?Должно быть, худо значит он.Или не худо — ты не знаешь?Мне страх как хочется узнать.О чем же снова ты вздыхаешь?Или боишься рассказать,Что значит сон? Ах, расскажи!Ну, что же делать? Если худо —Мы в лес уйдем и будем житьС тобой вдвоем, и будет любоС тобою вместе мне грустить.Ну, что ж? Расскажешь?» — «Да, — сказала,Вздохнув, слепая, — рассказатьТебе должна я. Я устала.Устала горе выливатьНеразделенными слезами.Тебе уже пятнадцать лет.Твой сон зловещий, сон ужасный.Ты встретишь горестный приветСвоей весне, своей несчастной!Не вспоминай меня, прости —И на просторе и на волеС унылым ветром погрусти,Как я грустила, тосковала,Мою вседневную печальКак я лишь ветру поверяла.Но и ему меня не жаль;Он даже слез сушить не хочет,А их так много сердце точит.Оксано, выслушай меняИ помолись душой незлобнойПречистой деве в час прискорбныйИ за него и за меня.Неправдой люди все живут,Ты их не слушай! Сказкой злоюОни мой жребий понесутИ посмеются над тобою.И ты не будешь правды знать;На суд ты будешь призыватьСвою родную, — а ты знаешь,Что слезы горько проливать,Коли вины своей не знаешь.Узнай же все: всю жизнь моюЯ расскажу, не потаю,С ее весельями и мукой,Да будет для тебя наукой!
Своих родных не знала я,В чужой семье я вырастала,Чужая добрая семьяМеня любила. Я слыхала,Когда я стала вырастать,Что мать родная, умирая,Просила их не покидать —Меня, малютку, покидая.Но кто она, ее как звали,Потом узнать я не могла.И я росла себе, росла;Меня сироткой называли,Потом красавицей слыла;Меня любили, и ласкали,И даже сватали! Но я…Ах, знать, моя такая доля!Перед людьми гордилась яСвоей красою. Свою волю,Девичью волю, берегла.Как тяжко люди отплатили!Недолго косу я плела —Ее накрыли. Вот как было.Весною умер дидыч[7] старый,А летом дидыч молодойВ село приехал. Злые чарыОн из Московщины с собойПривез, красавец, для меня;И я веселье разлюбила,И Маковеевого дняЯ не забуду до могилы.Как ясно солнышко светило,Как закатилося… и ночь!..Мое дитя! Моя ты дочь!Не обвиняй меня, несчастной, —Я стыд и горе понесла!И Маковеев день ужасный,И день рожденья прокляла.Мы были в поле, жито жали;Окончив жатву, шли домой;Подруги пели и плясали,А я с распущенной косой,В венке из жита и пшеницыВела перед[8], была царица.Нас встретил дидыч молодой.Никто так мной не любовался.Я трепетала, тихо шла,А он смотрел и улыбался.О, как я счастлива была!Какою сладкою мечтоюЗабилось сердце у меня…На третий день… О мой покою!Зачем покинул ты меня?На третий день… и я в палатахБыла, как пани на пиру.Недолго я была богата.Зимою рано поутруПроснулась я, — все пусто было,И сердце холодом заныло.А слуги… бог им судия!С насмешкой выгнали меняИ двери заперли за мною.Я села здесь, под этим пнем,И долго плакала… ПотомЕдва протоптанной тропоюВ село забытое пошла,И долю горшую нашла:Меня и в хату не пустили,Все посмеялись надо мнойИ хусткой[9] черною, простойКосу шелковую накрыли.И я, рыдая, из селаИной дорогою пошлаВ село чужое. Ах, Оксано!И в шитом шелковом жупане,И в серой свите люди злы!Я из села в село ходила,А горе шло передо мной.Я горько плакала, молилась,И все смеялись надо мной.Покрыткой, дурой называли,И даже нищие чуждались.Во всей Украине роднойМне места не было одной.В лесу дремучем, в чистом полеЯ не боялась ночевать:Там без свидетелей, на волеМогла свободно петь, рыдать.А песня горе облегчает,Хоть и унылая она.Спасибо, нищая одна,Такая же, как я, слепая,Меня учила песню петь;И я пою ее, рыдая,И до могилы буду петь.Дитя мое! Моя Оксано!Я скоро плакать перестану,Запомни песню ты моюИ пой ее, как я пою,Она умалит сердца рану.Пришла и красная весна,Запели пташки, все проснулось,Все засмеялось — я однаСвятой весне не улыбнулась…Она мне слезы принесла.Занемогла я на дороге,Кой-как до хутора дошла…И ты на хуторе убогомУзрела милый божий свет.О, сколько радостей у богаДля наших слез, для наших бед!Твой первый звук… Ах, нет, не стану…Нет… Поцелуй меня, Оксано!Я не умею рассказатьПро ту святую благодать,Что только матери избраннойДушою можно понимать —То выше счастия людского.И как несчастлива, убогаЖена бесплодная… С тобойМне снова счастье возвратилось,Я любовалася весной,Цветы я снова полюбила,Цветы я снова берегла.С восходом солнца я вставала.Ты на груди моей спала.Никем не видима, бывало,Прокрадусь в лес, найду цветокИ сяду у цветка с тобою.Ты тихо спишь, а он цветет,И я гордилася тобоюПред распускавшимся цветком.Бывало, я сорву тайкомЛисточек розовый, румяный,И тихо, тихо положуТебе на щечку… погляжуИ оболью тебя слезами.Была ты розовей цветкаИ утренней зари румяней.Так мне господь добро творилВ тебе и розовых листках.Но… как тебя ни забавляла,Какие песни ни певала,Как ни играла я с тобой,А злая доля шла за мной.Я не могла тобой гордиться:Мне было не с кем поделитьсяТвоею детскою красой.Ты слово «мамо» лепетала,Но слова лучшего не знала,Как и теперь не знаешь ты.Я не могла с тобой идтиЧерез село; я не стыдилась —Пусть люди смотрят как хотят!Я стыд любовью заменила.Тебе боялась показать,Как дети меж собой играют,Боялась видеть, как дитяОтца усталого ласкает.Так время шло; ты вырастала,И любо было мне смотреть,Когда ходить ты начинала.Но горе горькое терпетьСудил господь мне до могилыЗа юность грешную мою.Свет гаснуть стал…О боже милый!Я над могилою стою,Пошли мне мудростью своеюВзглянуть на милый божий свет,Проститься с грешною землею,Хотя на место посмотреть,Где я усну, усну навеки!. . . . . . . . . . . . . . . . .И я ослепла. Слезы-реки,Молитвы теплые — ничто,Ничто творца не умолило,И все, что душу веселило,Как будто в гробе заперто.Потом что было, я не знаютСмеялись люди или нет.Мои беды воспоминая,Мне только жаль, что божий светНе скрылся в юности беспечной;Тогда б не знала ничего:Ни сладкой доли скоротечной,Ни даже сердца своего.Теперь к печали бесконечнойПристала горшая печаль.Ты хороша собой, Оксано,Я это знаю, и мне жаль —Твой сон недобрый очень раноТебе приснился».
Оксана
