Луна и Смерть - Федерико Гарсиа Лорка
никелевый пловец, стерегущий волны
и сонных коров розоватые женские ноги.
Я искал
и не плачу, хотя не найду никогда.
Я вернусь к изначальному, влажному трепету мира
и увижу, как то, что искал, обретет свою белую радость,
когда улечу, исчезая в любви и песках.
Улетаю – навеки юный – над пустотою кроватей,
над стайкой бризов и севших на мель баркасов.
Дрожанье удара, толчок о крутую вечность
и любовь – наконец, беспробудная. Любовь!
Любовь наяву!
Эдем-Милс, Вермонт,
24 августа 1929 года
На ферме
Перевод Анатолия Гелескула
Малыш Стэнтон
– Do you like me?
– Yes, and you?
– Yes, yes[3].
Стоит остаться мне одному —
и снова со мной твои десять лет,
три слепых коня,
дюжина твоих рожиц, укрытых под синяками,
и морозная мелкая дрожь на листах кукурузы.
Стэнтон, мальчик мой, Стэнтон!
Ровно в полночь из комнаты вышел рак,
окликая пустые улитки рецептов,
непоседливый рак с ледяной бахромой термометров
и мечтою плода, чтоб его расклевал соловей.
И теперь в этом доме
ночью бредят беленые стены,
а на досках загона и крестах перелеска
появляются пятна ожога.
Моя тоска кровоточила вечерами,
когда твои веки были подобны стенам,
когда твои руки были подобны странам,
а тело мое становилось эхом бурьяна.
Смертная мука искала свои лохмотья —
пыльный саван, изодранный псами, —
и шел ты за нею, ни разу не дрогнув,
до самых ворот непроглядного омута.
Маленький Стэнтон, глупый и чудный звереныш,
с матерью, взломанной сельскими кузнецами,
с парой братьев своих —
старший съеден уже муравьями —
перед бешеным раком, который сорвался с цепи!
Есть няньки, которые к детским губам
подносят замшелые реки и стойкую горечь
там, где черные женщины делят крысиные норы.
Ибо любит толпа
видеть горлиц в помойной яме,
и я знаю, чего они жаждут, —
те, кто нам наступает на пальцы.
Твое незнание, мальчик, было твоим бастионом.
В тот день, когда рак зашвырнул тебя в угол спальни,
где в эпидемию умерли гости,
и раскрыл свою рваную розу из колких стекол и дряблых пальцев,
чтобы замазать тиной зрачки плывущих, —
в тот день ты искал в бурьяне мою кончину,
позеленелую боль в повилике страха.
А недобро притихший рак, чтоб улечься с тобою,
разбрызгал по простыням контуры красных пейзажей
и поставил на гроб
снежный кустик окиси бора.
Укройся в лесу, малыш, со своей иудейской арфой,
укройся в лесу, чтоб учиться синим словам,
которые спят в облаках, желудях, черепашках,
в ленивых щенятах, в металле и ветре,
которые дремлют в бессонных фиалках и замерших каплях
и учат, мой мальчик, тому,
что забыто твоим народом.
Когда забурлит война,
на пороге кухни
я оставлю твоей собаке кусочек сыра.
Тогда твои десять лет
станут той листвой, что слетает на лица мертвых,
станут розами хрупкой серы
на груди моего рассвета.
А я, мой маленький Стэнтон,
один, позабытый всеми,
касаясь губами твоих увядших улыбок,
войду в изваянья зеленых химер Малярии.
Корова
Луису Лакасе
Забили на рассвете.
Кровь из ноздрей текла по небосклону,
а по рогам ручьи вились и ветви.
На рот ее пчелиный
слюна свисала длинными усами.
И белый вой раскачивал долины.
В румянце дня и в пастбищном бальзаме
шли мертвые коровы и живые,
мыча с полузакрытыми глазами.
Мыча траве багровой
и парню, наточившему наваху,
что пробил час обгладывать корову.
Уже бледнели звезды
и жилы под ножами.
А в воздухе копыта всё дрожали.
Чтобы луна узнала
и знали ночи желтые отроги:
ушла корова, сгинув по дороге.
Мыча о милосердье,
ушла на свалку смерзшегося неба,
где пьяницы закусывают смертью.
Девочка, утонувшая в колодце
(Гранада и Ньюбург)
Статуи глаз боятся с их чернотой могильной,
но замогильней воды, которым не выйти к морю.
Не выйти к морю.
Бежали по стенам люди, ломая тростник рыболовов.
Скорее! Сюда! Спешите! И булькали в тине звезды.
…не выйти к морю.
Падая в мою память – капля, звезда, омега, —
всё плывешь ты, слезинка, краем конского глаза.
…не выйти к морю.
И никто тебе в сумраке не подарит ни далей
без границ заостренных, ни алмазного завтра.
…не выйти к морю.
В пору, когда тоскуют о тишине подушек,
сердце твое немое бьется в оправе перстня.
…не выйти к морю.
Вечна ты и нетленна в каждой умершей капле,
шедшей на бой с корнями за роковым сиротством.
…не выйти к морю.
Уже бегут по откосу! Всплыви, привстань над водою!
И каждый блик на запястье стальным звеном обовьется!
…не выйти к морю.
Но тянешь ты вглубь колодца повитые мхом ручонки,
негаданная русалка в неведенье непорочном.
…не выйти к морю.
Не выйти, не выйти к морю. Вода замерла на месте
и слышит, как тяжко дышат ее бесструнные скрипки,
вода на лестнице пыток, вода подземелий мертвых,
которой не выйти к морю.
Введение в смерть
Ноктюрн пустоты
Перевод Анатолия Гелескула
I
Чтобы знал я,
