Луна и Смерть - Федерико Гарсиа Лорка
это атом живого пространства, созвучного скорости света,
это смутная лесенка, где облака отдыхают
от вечного гвалта, бурлящего в бухтах крови.
Сколько искал я
этот ожог, никому не дающий заснуть,
а находил лишь матросов, распятых на парапете,
и хрупких детенышей неба, засыпанных снегом.
А настоящая боль оставалась где-то,
где каменели рыбы, внутри бревна задыхаясь,
на пустошах неба, чуждого древности статуй
и пламенной дружбе вулканов.
Нет и в голосе боли. Одни только зубы,
но зубы замолкнут, разъединенные крепом.
Нет в голосе боли. И только земля остается.
Земля, где всегда есть двери,
открытые в рай плодов.
Рождество
Перевод Анатолия Гелескула
Ищет вымя пастух, и к ослепшей коптилке
льнут седые овчарки кудлатой метели.
Восковое дитя с камышовой подстилки
протянуло ладонь стебельком иммортели.
Чу… Шажки обмороженных ног муравьиных.
Рассекли небеса две кровавых полоски.
Чрево беса разверзлось – и в зимних долинах
студенистой медузой дрожат отголоски.
Запевает по-волчьи зеленое пламя,
у костров муравьиное утро теснится.
Сновиденья луны шелестят веерами,
и живому быку изрешеченный снится.
Три слезы на лице у младенца застыли.
В сене видит Иосиф три терния медных.
И плывет над пеленками эхо пустыни,
гул оборванных арф и молений предсмертных.
А рождественский снег по Манхэттену веет
над готической скорбью, подделанной грубо.
И насупленный Лютер ведет по Бродвею
слабоумных святош и хохлатых керубов.
Заря
Перевод Анатолия Гелескула
У зари над Нью-Йорком
четыре осклизлых опоры
и вороньи ветра,
бередящие затхлую воду.
У зари над Нью-Йорком
ступени безвыходных лестниц,
где в пыли она ищет
печальный рисунок фиалки.
Восходит заря, но ничьих она губ не затеплит —
немыслимо завтра и некуда деться надежде.
Голодные деньги порой прошумят над бульваром,
спеша расклевать позабытого в парке ребенка.
И кто пробудился, тот чувствует каждым суставом,
что рая не будет и крохи любви не насытят,
что снова смыкается тина законов и чисел,
трясина бесцветной игры и бесплодного пота.
Рассвет умирает, глухой от кандального лязга,
в содоме заносчивых знаний, отринувших землю.
И снова, кренясь от бессонницы, тянутся люди,
как будто прибитые к суше кровавым потопом.
Стихи озера Эдем-Милс
Двойная поэма на озере эдем
Стадо пасется, и ветер по полю бродит.
Гарсиласо
Перевод Анастасии Миролюбовой
Когда-то мой древний голос
не ведал тягучих и горьких соков,
теперь вот пришел и лижет колени,
запутавшись в папоротниках, до хрупкости мокрых.
Голос древней любви,
голос истинной смерти,
зов претворенной глины
звучал, когда все розы мира капали с языка,
а лужайка не знала невозмутимой челюсти лошадиной.
А теперь вот лижет разверстые вены,
капельки страха с ребячьих рук,
пока глаза разбиваются на ветру
вместе с крыльями из алюминия и голосами пьянчуг.
Хочу проникнуть туда,
где Ева ест муравьев,
где Адам скользит среди ошеломленных рыбешек.
Хочу оттеснить роговых человечков
к роще счастливых зевков
и прыжков на одной ножке.
Едва на асфальте бритва блеснет,
я знаю, как ею тайно орудовать,
и знаю об ужасе глаз, что проснулись
на гладкой поверхности блюда.
И я не хочу ни мира, ни сна, о божественный голос,
хочу своей воли, своей любви человечьей,
в самом темном углу никому не нужного ветра —
своей любви человечьей.
Морские собаки гоняются друг за другом,
ветер подстерегает зазевавшиеся стволы.
О древний голос, глаголом своим упругим
этот голос из жести и талька испепели!
Хочу удариться в рев, просто так, без причины,
как это делают дети в последнем ряду,
не голосом, не стихом, не шелестом лиственным —
ниточкой крови к изнанке вещей приведу.
Я хочу плакать и повторять, откуда я родом:
роза, ребенок, елка у края небес,
чтобы высказать истину из плоти и крови,
убив насмешку и соблазны словес.
Нет, я не прошу ничего, я просто желаю,
чтобы мой голос, с цепи сорвавшись, лизал мне руки,
в лабиринте ширм обнаженное тело
усыпано пеплом секундным, залито лунной мукой.
Я все твердил это.
Я все твердил – и вот Сатурн остановил поезда,
а туман, и Сон, и Смерть бросились по вагонам – меня искали.
Искали меня —
там, где мычали коровы на тоненьких пажеских ножках
и где плавало мое тело, чашами горних весов звеня.
Живое небо
Перевод Анатолия Гелескула
Я искал
и не плачу, хотя не найду никогда.
Среди пересохших камней и пустых насекомых
не увижу сражение солнца с живыми телами.
Я вернусь к изначальному миру
столкновений, приливов и гулов,
к истокам новорожденных,
туда, где поверхности нет,
где увижу, как то, что искал, обретет свою
белую радость,
когда улечу, исчезая в любви и песках.
Туда не проникнет иней зрачков угасших
и стоны деревьев, которые губит шашень.
Там очертанья переплелись так тесно,
что каждая форма – только залог движенья.
И не пробиться там через рой соцветий —
зубы, как сахар, в воздухе растворятся.
И не погладить папоротник ладонью —
оледенит ее ужас слоновой кости.
Там, под корнями и в сердцевине ветра,
