Платоника и Плутос - Евгений Александрович Козлов
Не ожидала мое скорое прибытье, не ласкала по главе меня рукою,
Не напоила меня водою, не полюбила сердцем чутким.
Ставши непонятной вам неприкаянной душою,
На небеса младенцем я глядел, а мир окружающий казался жутким.
О Ариана, неужели ты меня оставишь?
Ужели отвергнешь ты меня, сославшись на закон толпы.
Прошу, заклинаю, не вступи в их злобные ряды, ты меня укроешь
От общины палачей, от камней словесных, ведь их уста гнилы.
Ибо ты Божье созданье и потому тебе любовь неведома
Моя, тебя несут два ангельских крыла,
А меня лишь перо вздымает невесомо.
Тебе радуется мир, а я призван сохранять его слова,
Моя грешная рука не коснулась тебя (как впрочем, и душа)
Я не осквернил тебя, бесстрастен мой робкий взгляд.
На сим обрывается с болью рукописная строфа.
Слишком поздно, погасли свечи, стоя в ряд…”
Отложила дева грустное письмо на стол, ощутив озноб,
“Ариана ты молчишь, ты вовсе онемела.
Ведь я жизнь тела даровал тебе, ложась охотно в гроб,
И ныне свой дух дарую я тебе, ты нежданностью побледнела.
Я очарованный предвзято наблюдаю за кротостью твоего вниманья,
Мысленно смежаясь, плачу временами содрогаясь”.
А Ариана, отбрасывая тень, свет светом преломляя,
Молитву распевную читала, не расплакаться пытаясь,
Дева письма ветхие листала, то были зеркала
В миры иные отраженья.
“Не говори мне, для меня ты не грешна,
Но грешен я, недостойный жизни и существованья.
Красота – моя доколе страсть – блуд творимый жадными очами.
И потому я не мог быть с тобою, ибо глаза мои не были чисты
Для созерцанья столь дивной красоты под Небесами.
Прости меня и ты, Ариана, ведь я нарушал посты.
Разве смею верностью хвастаться пред всеми,
Когда зренье осквернено мое, не в реальности, картины, что ужасны,
Те блудницы с полотна влекли меня в пустые сети.
Я воображеньем с ними даже спал – как помыслы мои ничтожны,
После сего умысла злодейства, вину ощущаю я и совести укол,
Я не могу смотреть в твои глаза, когда недавно
Они лицезрели на картинах нимф, уволь,
Мне оправданья нет, не научился я взирать на дам бесстрастно.
Лишь в облике твоем страсти и в помине нет.
Прости меня, иногда я воротился от прельщений,
Других небывало отношений, встреч иных, поцелуй – для меня секрет.
Лишь тебя я поместил в свое крохотное сердце без уничижений,
А девы на картинах забвеньем станутся, я знаю,
Лишь образ твой останется во мне, лишь твой один”.
Ариана страницу перевернула, искренность ей чрезмерной показалась,
там на краю,
На небе тучи расходились, превращаясь в пуфики дымка в потоке льдин.
Веет испарением костра, кто-то пикник в лесу устроил.
Скоро зажжется первая свеча – в храме Неба первая звезда.
Поэт к Любимой ближе воспарил и немного успокоил.
Любовь – глаза слепца, так гласят незрячие сердца.
Всю жизнь поэт мыслью стремился к Ариане.
Посвящал творенья ей, избравши путь бесславного творца.
Болезни стяжал в себе и кости корчатся в усталом голодном стане,
И волосы росли сами по себе, сплетаясь в канаты и узлы.
На бумаге оставлял ноктюрны серенад ночей.
Его руки костлявы и кривы,
Грацией не обладая, балет исполняли в танце красок и кистей,
Словно искуситель змей свои пороки обнажал,
И добродетели чужие возвышенно припоминал, дабы расточить гордыню.
Читателей спасти – о том мечтал, но себя безжалостно карал.
Обладал ли он талантом – не ему судить, но миру.
Так жил, так некогда писал поэт – Одинокий Иоанн.
Не стало тайны, и Ариана разумом слабея, захватила прыть
Ее, желанье возгорелось ужасом идеи (о безумный план),
Оставив письма, отворив ставень хрупкий, спорхнула птицей
На траву и поспешила не жалея сил.
“Куда же ты, свет очей моих усталых, разрывая ткани спицей,
Возвращаясь к дубу и к могиле, где я вечерами жил
Слушая духов пересуды.
Твои ножки необуты, позабыты туфли второпях.
Неужели Бог тебя призвал, нецелованные губы
Отворяешь ради поцелуя с встречным ветром”, юбки чуть приподняв
В световых огнях Ариана парила над землею.
Пряди ее волос в такт с воздухом меняли прически положенье,
Глаза ее слезились живительной росою.
Дева замыслила исполнить свое предназначенье.
Под покровом дуба, на колени пред крестом упав,
Крест без надписей дубовый был памятью поэта.
И дух его вслед за нею к телу погребенному своему вернулся, взалкав
Об вразумленье, он эфирно ей пропел нотами сонета.
“Твой создатель Бог, Он же и Спаситель твой.
Я не пожертвовал собой, ибо мы встретимся однажды
В Царстве Вечного блаженства, мы вернемся ожидаемо домой.
Но покуда не истек твой срок земной, в испытаньях жажды.
Оставь мертвецов и живи живыми.
Мы обрели покой, но вы боритесь с несправедливою судьбой.
Ведь, Ариана, я всегда с тобой (и пускай, мы не любимы),
В тебе жизнь тела моего и душа моя в твореньях.
Отпусти меня, более обо мне не помышляй.
Лишь покажусь мечтаньем в сновиденьях.
А очнувшись, ты будешь жить, про оду жизни никогда не забывай”.
Но Ариана камня не найдя, на кресте ноготком рьяно начертала,
Древесина поддалась и заскрежетала, посыпались песчинок сонмы.
Имя бесславного поэта она раскрыла, к которому взывала.
И окончив, увидала, отворивши очи слезной влаги полны. –
“Джек Лонли”.
Стихнет в горле крик неистово свирепый,
Мнится гнев алчущий утихающий вдали.
Поэт склонился, словно на ветвях повисший,
Возопил молебен, разрывая дух свой на куски.
“Творец, наш милостивый Господь,
Для чего Ты попустил ей открытье правды.
Пусть не ведает она о той трагедии, позволь
Ей жить, как заповедано Тобой, да не будут наши деянья праздны.
Неужто зря я толковал о жизни, дабы она позабыла смерть.
Ведь смерть – языческое бремя.
Но мы, дети небесного Отца, братья Спаса и Духа честь,
Нетленное бессмертное мы семя.
Но Господи, взгляни, как очи слезные ее грустны,
Нет у нее мечты, лишь одно желанье – принести мне цветы.
Кои мне не нужны, счастье и улыбка – они одни важны.
Ариана, люби творенья и Творца, матерь люби и отца,
Люби нищего калеку и слепца, люби богача или иного гордеца,
Люби обижающих тебя, люби ненавидящих тебя.
Люби и не причиняй никому вреда, терпенье – вот твое спасенье.
И забудь меня,
