Валерий Брюсов - Стихотворения, не включавшиеся в авторские сборники

Б саду блестит на ветках иней,

Льды дремлют в грезах чистоты.

Ряд фолиантов; Кант и Плиний;

Узоры цифр; бумаг листы…

Пусть день за днем — ряд строгих скиний,

Мысль ширит мощное крыло…

Познав, что есть, что быть могло,

Ты ниц упал, жрец, пред святыней?

Восторгов миг и миг уныний! —

Вас вяжут в круг одной мечты!

Всё — прах. Одно лишь важно: ты

Упал ли ниц, жрец, пред святыней?

1916

ВЕЧЕРНИЕ ПЕОНЫ

По широкому простору предвечерней синевы

Засияли, заблистали начертания созвездий,

И росинки задрожали по извилинам травы

Под зелеными огнями на задвинутом разъезде.

Ты мелькнула, проскользнула, подошла и замерла…

И я видел, в полусвете, ослепительном и белом,

Как тревожно, осторожно ты поникла и легла

На протянутые рельсы странно вытянутым телом.

Все дышало, опьянялось наступлением весны

Под магическим мерцаньем углубленного простора,

Но роптанье нарушало неподвижность тишины,

И зловеще возвышались разветвленья семафора.

И вонзался, и впивался неисчисленностью жал,

Доходя из отдаленья, ровно-вымеренный грохот,

Словно где-то, в океане, океан зарокотал,

Словно демоны сдавили свой невыдержанный хохот.

И два глаза, вырастая, словно молнии, прожгли,

И два глаза словно душу перерезали с разбега…

А Медведица сияла, непорочная, вдали,

И травинок трепетала опьянительная нега.

РИМЛЯНЕ В КИТАЕ

166 г. н. э

Все улицы полны народом,

Бегут и торговцы и воины…

Лишь там, где дворец, перед входом

Прибои толпы успокоены.

В столице Срединного Царства

Прибывших из-за моря чествуют.

Со свитой послы государства

Далекого медленно шествуют.

Вдоль лестниц до самой вершины

Сверкают стоцветные фонарики;

Стоят наверху мандарины,

Качая почетные шарики;

По стенам — дракон над драконом,

Причудливо свитые в кольчики;

Смеются серебряным звоном

Из всех уголков колокольчики;

Там — золото, перлы, алмазы;

Там — лики, страшнее, чем фурии;

И высятся странные вазы,

Роскошней, чем вазы Этрурии.

Послы, величавы и строги,

Приблизились к трону заветному;

Их длинные белые тоги

Блистают меж блеска стоцветного…

<1916>

«В том сером доме, в этом переулке…»

В том сером доме, в этом переулке,

Когда мне было двенадцать лет,

Мы играли, по воскресеньям, в жмурки:

Две девочки, я и хмурый кадет.

Нам было по-детски весело;

Когда же сумрак разливал свою муть,

Мы в старые кресла,—

Отдохнуть,—

Садились по двое:

Я и Манечка,

Он и Танечка,—

Создание кроткое…

И мы в темноте целовались…

Какой анализ

Сумеет решить:

Можно ли в двенадцать лет — любить?

В тихом свете

Белеет окно.

И, быть может, другие дети

Там играют, как мы — давно!

И поцелуи,

Как струи

Тысячелетий,

Плывут,

Обращаясь во всплески

Минут…

До последних им плыть мгновений

Земли…

За окном, к занавеске,

Вот две тени

Подошли.

15 февраля 1917

«Еще недолгий срок тебе рыдать, река…»

Еще недолгий срок тебе рыдать, река,

В оковах ледяных безжизненной зимы!

Вот-вот уже весна спешит издалека —

И твой умолкнет плач, ты выйдешь из тюрьмы!

Освобожденная от роковых оков,

Ты смело зазвенишь в зеленых берегах,

Тогда на песнь твою, на твой свободный зов,

Свободно отзвуки откликнутся в лесах.

И майская лазурь, без тучки, вся в огне,

С улыбкой, над тобой заблещет с высоты,

А солнце по твоей сверкающей волне

Разбросит дивные волшебные цветы.

Прохладный, утренний, весенний ветерок

Твою безгрешную взволнует нежно грудь,

И, скромно, лилия, невинности цветок,

Наклонится к тебе, чтоб в лоно вод взглянуть!

Еще недолгий срок тебе рыдать, река,

В оковах ледяных безжизненной зимы!

Вот-вот уже весна спешит издалека —

И вновь свободна ты, и нет твоей тюрьмы!

1917

ПОСЛЕ НЕУДАЧИ

Надежды рухнули, как строй картонных домиков;

Желанья стелются, как с тусклых углей дым…

Мечты любимые, сонм трагиков и комиков,

Поспешно, в уголке, с лица стирают грим.

Душа затемнена, — пустой партер без зрителей!

Огни погашены, накинуты чехлы…

Статисты скромные, недавние воители,

Торопятся к дверям, мелькнув на миг из мглы.

Что ж дальше? Новые разыскивать трагедии,

Для новых mises-en-scene расчерчивать тетрадь?

Иль, выбрав наскоро в оставленном наследии

Все ценное, с узлом, как вору, убежать?

Был ясен приговор, и режиссер освистанный

Не должен ли сойти со сцены навсегда?

Над тем, что красотой, божественной и истинной,

Считал он, прозвучал холодный смех суда.

Да, надо уходить… Но дым желаний стелется,

По углям тлеющим взбегает огонек,

И кто-то, кажется, вот-вот сейчас осмелится

Дать знак, — и прозвучит сзывающий звонок!

1917

КОСЦЫ В «СФЕРЕ ОГНЯ»

Братцы, дружно! Свежи росы!

По росе так ходки косы!

Мерно восемь плеч заносим,

Косим, косим, косим, косим!

Свищут пули чрез покосы…

Но, как бог рыжеволосый,

Солнце встало! Страх отбросим!

День не ждет: косить, так косим!

Чрез поля мы под откосы

Сходим, бодры, сходим, босы,

Мы у пуль пощад не просим,

Под дождем свинцовым косим.

Вам пример, молокососы!

Свищут пули, словно осы,

Гонятся, как волк за лосем…

Древний долг свершая, косим!

Мы, как смелые матросы,

Правим парус на утесы,

С русским радостным «авосем»

Мы, как ветер, косим, косим!

Живы ль будем? Прочь вопросы!

Громче хор восьмиголосый!

Все, быть может, ляжем восемь,

Всё ж господень луг мы скосим.

1917

VIA APPIA

Звучный, мерный стук копыт…

Кони бьют о камень плит,

Мчась вперед в усердьи пылком.

Мимо, с гиком, в две гурьбы,

Плети взвив, бегут рабы,

Путь в толпе деля носилкам.

Ропот, говор, шум шагов;

Пестрых столл и белых тог

Смесь и блеск; сплетенье линий,

Смена видов… Сном застыл

Через белый строй могил,

Темный свод роскошных пиний.

Кто-то крикнул…

<1916–1917>

«Тот облик вековой огромных городов…»

Тот облик вековой огромных городов,

Который видим мы, — исчезнет неизбежно;

Наследье смутное мятущихся веков,

Отброшен будет он презрительно-небрежно.

Окончится война, и вступит мир опять

На твердую стезю исканий и открытий,

Чтоб над стихиями во всем торжествовать

И властелином быть явлений и событий.

Исполнится тогда жестокая мечта

Поэтов, видевших грядущее воочью.

Земля предстанет всем — Эдемом, залита

Огнем искусственным, как в полдень, так и ночью;

Стеклянным куполом прикроется она,

И общий город-дом, вместив все миллионы

Живых существ, начнет без отдыха и сна,

Покорно выполнять их строгие законы.

Машины загудят, сокрытые от глаз,

Всем разнося тепло, свет, воздух, веду, пищу,

Авто и аэро, раз тридцать каждый час,

Всех будут подвозить послушно к их жилищу:

Незримых проволок бесчисленная сеть

Всем явит новости и в звуках и в картине…

Но будет все вокруг: стекло, сталь, камень, медь,

Железо, золото, алмаз, орк, алюминий,

Не будет ни травы, ни зелени; ничто

Не сохранит следов отвергнутой природы,

Но о живых лесах решится вспомнить кто

В дни блага общего, блаженства и свободы?

Но я еще люблю вас, города…

<1917>

В НОЧЬ ПОД НОВЫЙ ГОД

Минут годы. Станет наше время

Давней сказкой, бредом дней былых;

Мы исчезнем, как былое племя,

В длинном перечне племен земных.

Но с лазури будут звезды те же

Снег декабрьский серебрить во мгле;

Те же звоны резать воздух свежий,

Разнося призыв церквей земле;

Будет снова пениться в бокалах,

Искры сея, жгучее вино;

В скромных комнатах и пышных залах,

С боем полночи — звучать одно:

«С Новым годом! С новым счастьем!» — Дружно

Грянет хор веселых голосов…

Будет жизнь, как пена вин, жемчужна,

Год грядущий, как любовный зов.

Если ж вдруг, клоня лицо к печали,

Тихо скажет старенький старик:

«Мы не так восьмнадцатый встречали!..»—

Ту беседу скроет общий клик.

Сгинет ропот неуместный, точно

Утром тень, всплывающая ввысь…

Полночь! Полночь! бьющая урочно,