Владимир Набоков - Стихотворения, не вошедшие в сборники

<Январь 1931>

ПОМПЛИМУСУ

Прекрасный плод, увесистый и гладкий,ты светишься, как полная луна;глухой сосуд амброзии несладкой,душистый холод белого вина.

Лимонами блистают Сиракузы,Миньону соблазняет апельсин,но ты один достоин жажды Музы,когда она спускается с вершин.

<24 января> 1931

ИЗ КАЛМБРУДОВОЙ ПОЭМЫ "НОЧНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ"

От Меррифильда до Ольдгроваоднообразен перегон:всё лес да лес со всех сторон.Ночь холодна, луна багрова.Тяжелым черным кораблемпроходит дилижанс, и в немспят пассажиры, спят, умаясь:бессильно клонится челои вздрагивает, поднимаясь,и снова никнет тяжело.И смутно слышатся средь мракаприливы и отливы снов,храпенье дюжины носов.

В ту ночь осеннюю, однако,был у меня всего одинпопутчик: толстый господинв очках, в плаще, в дорожном пледе.По кашлю судя, он к беседебыл склонен, и пока рыдванкатился грузно сквозь туман,и жаловались на ухабыколеса, и скрипела ось,и все трещало и тряслось,разговорились мы.

     "Когда бы(со вздохом начал он) меняиздатель мой не потревожил,я б не покинул мест, где прожилвсе лето с Троицына дня.Вообразите гладь речную,березы, вересковый склон.Там жил я, драму небольшуюписал из рыцарских времен;ходил я в сюртучке потертом,с соседом, с молодым Вордсвортом,удил форелей иногда(его стихам вредит вода,но человек он милый), — словом,я счастлив был — и признаюсь,что в Лондон с манускриптом новымбез всякой радости тащусь.

В лирическом служенье музе,в изображении стихийлюблю быть точным: щелкнул кий,и слово правильное в лузе;а вот изволь-ка, погрузясьв туман и лондонскую грязь,сосредоточить вдохновенье:все расплывается, дрожит,и рифма от тебя бежит,как будто сам ты привиденье.Зато как сладко для душив деревне, где-нибудь в глуши,внимая думам тиховейным,котенка за ухом чесать,ночь многозвездную вкушатьи запивать ее портвейном,и, очинив перо острей,все тайное в душе своейпевучей предавать огласке.

Порой слежу не без опаскиза резвою игрой стиха:он очень мил, он просит ласки,но далеко ли до греха?Так одномесячный тигренокпо-детски мягок и пузат,но как он щурится спросонок,какие огоньки сквозят…Нет, я боюсь таких котят.

Вам темным кажется сравненье?Пожалуй, выражусь ясней:есть кровожадное стремленьеу музы ласковой моей —пороки бичевать со свистом,тигрицей прядать огневой,впиваться вдруг стихом когтистымв загривок пошлости людской.Да здравствует сатира! Впрочем,нет пищи для нее в глухомжурнальном мире, где хлопочеммы о бессмертии своем.Дни Ювенала отлетели.Не воспевать же, в самом деле,как за крапленую статьюпобили Джонсона шандалом?Нет воздуха в сем мире малом.Я музу увожу мою.Вы спросите, как ей живется,привольно ль, весело? О, да.Идет, молчит, не обернется,хоть пристают к ней иногдасомнительные господа.К иному критику в немилостья попадаю оттого,что мне смешна его унылость,чувствительное кумовство,суждений томность, слог жеманный,обиды отзвук постоянный,а главное — стихи его.Бедняга! Он скрипит костями,бренча на лире жестяной,он клонится к могильной ямеадамовою головой.И вообще: поэты многоо смерти ныне говорят;венок и выцветшая тога —обыкновенный их наряд.Ущерб, закат… Петроний новый,с полуулыбкой на устах,с последней розой бирюзовойв изящно сложенных перстах,садится в ванну. Все готово.Уж вольной смерти близок час.Но погоди! Чем резать жилу,не лучше ль обратиться к мылу,не лучше ль вымыться хоть раз?"………………………………..Сей разговор литературныйне занимал меня совсем.Я сам, я сам пишу недурно,и что мне до чужих поэм?Но этот облик, этот голос…Нет, быть не может…     Между темзаря с туманами боролась,уже пронизывала тьму,и вот к соседу моемулуч осторожный заструился,на пальце вспыхнуло кольцо,и подбородок осветился,а погодя и все лицо.Тут я не выдержал: "Скажите,как ваше имя?" Смотрит они отвечает: "Я — Ченстон".

Мы обнялись.

1 июля 1931

"Сам треугольный, двукрылый, безногий…"

Сам треугольный, двукрылый, безногий,но с округленным, прелестным лицом,ижицей быстрой в безумной тревогекомнату всю облетая кругом,

страшный малютка, небесный калека,гость, по ошибке влетевший ко мне,дико метался, боясь человека,а человек прижимался к стене,

все еще в свадебном галстуке белом,выставив руку, лицо отклоня,с ужасом тем же, но оцепенелым:только бы он не коснулся меня,

только бы вылетел, только нашел быэто окно и опять, в неземнойлаборатории, в синюю колбусел бы, сложась, ангелочек ночной.

2 сентября 1932

"Иосиф Красный, — не Иосиф"

Иосиф Красный, — не Иосифпрекрасный: препре —красный, — взгляд бросив,сад вырастивший! Вепрь

горный! Выше гор! Лучше ста Лин —дбергов, трехсот полюсовсветлей! Из под толстых усовСолнце России: Сталин!

(Марина Цветаева, пародия) 

1937 г.

"Вот это мы зовем луной"

Вот это мы зовем луной.Я на луне, и нет возврата.Обнажена и ноздревата…А, здравствуйте — и вы со мной.

Мы на луне. Луна, Селена.Вы слышите? Эл, у, эн, а…Я говорю: обнажена,как после праздника арена.

Иль поле битвы: пронеслисьтут бегемоты боевые,и бомбы бешено впились,воронки вырыв теневые.

И если, мучась и мыча,мы матовые маски снимем,потухнет в этом прахе синеми ваша, и моя свеча.

Наш лунный день не будет дологсреди камней и гор нагих.Давайте ж, если вы геолог,займемся изученьем их.

В ложбине мрак остроугольныйползет по белизне рябой.У нас есть шахматы с собой,Шекспир и Пушкин. С нас довольно.

1942

РУСАЛКА

Заключительная сцена к пушкинской "Русалке"

Берег

Печальные, печальные мечтывчерашняя мне встреча оживила.Отец несчастный! Как ужасен он!Авось опять его сегодня встречу,и согласится он оставить леси к нам переселиться…

Русалочка выходит на берег.

     Что я вижу!Откуда ты, прелестное дитя?

Из терема.

   Где ж терем твой? Отсюдадо теремов далече.

   Он в реке.

Вот так мы в детстве тщимся бытиесравнять мечтой с каким-то миром тайным.А звать тебя?

   Русалочкой зови.

В причудливом ты, видно, мастерица,но слушатель я слишком суеверный,и чудеса ребенку впрок нейдутвблизи развалин, ночью. Вот тебесеребряная денежка. Ступай.

Я б деду отнесла, да мудреноего поймать. Крылом мах-мах и скрылся.

Кто — скрылся?

        Ворон.

     Будет лепетать.Да что ж ты смотришь на меня так кротко?Скажи… Нет, я обманут тенью листьев,игрой луны. Скажи мне… Мать твояв лесу, должно быть, ягоду сбиралаи к ночи заблудилась… иль попавна топкий берег… Нет, не то. Скажи,ты — дочка рыбака, меньшая дочь,не правда ли? Он ждет тебя, он кличет.Поди к нему.

     Вот я пришла, отец.

Чур, чур меня!

   Так ты меня боишься?Не верю я. Мне говорила мать,что ты силен, приветлив и отважен,что пересвищешь соловья в ночи,что лань лесную пеший перегонишь.В реке Днепре она у нас царица;"Но, говорит, в русалку обратясь,я все люблю его, все улыбаюсь,как в ночи прежние, когда бежала,платок забывши впопыхах, к немуза мельницу".

   Да, этот голос милыймне памятен. И это все безумье —и я погибну…

    Ты погибнешь, еслине навестишь нас. Только человекбоится нежити и наважденья,а ты не человек. Ты наш, с тех поркак мать мою покинул и тоскуешь.На темном дне отчизну ты узнаешь,где жизнь течет, души не утруждая.Ты этого хотел. Дай руку. Видишь,луна скользит, как чешуя, а там…

Ее глаза сквозь воду ясно светят,дрожащие ко мне струятся руки!Веди меня, мне страшно, дочь моя…

Исчезает в Днепре.