Предисловие к Мирозданию - Саша Немировский
Если хотите, там на полке есть стаканы.
Вы не из тех людей, что ни в какую
из горла не пьют?
Бард:
Вернувшись
с кухни, он подносит ей бутылку.
Она срывает крышку,
жадно пьёт, но поперхнувшись,
кашляет ему в лицо.
Его рубашка мокрая до нитки
на груди. Концом
салфетки он стирает капли.
Исабель:
Ах, как неловко. Извините, не хотела.
Пабло:
Не беспокойтесь. Где-то была тряпка.
Я потом найду.
Вода, такое дело,
не оставляет пятен.
А пока
позвольте сделать ваши снимки. Вот так —
с рукой отставленной, как будто на лету.
Теперь чуть поднимите подбородок,
смотрите на меня. Теперь на потолок,
теперь в окно, там вдалеке скопленье лодок
видно. У вас глаза меняют цвет
в зависимости от того, куда глядите!
Придется в краску домешать пастели.
Я не встречал такой эффект
ни у кого и никогда, лишь у Адели.
Вы извините,
я тут чушь плету.
Бывает переменным цвет у глаз.
Всё. Фотографий хватит.
Исабель:
Ну, я тогда пойду. Почти подсохла блуза.
До следующей недели?
Да, Пабло, вот конверт с оплатой, нате,
держите. Жаль, не застала я Адель,
но, может, в другой раз.
Я познакомлюсь с вашей музой,
когда я буду забирать заказ.
Бард:
Она встает. Идёт на выход,
Собака поднимается и, изогнувши в стойке тело,
тихо
про себя ворчит.
Ключи,
щелчок замка, стук двери.
Мастерская опустела.
Часы по-прежнему показывают первый
час.
II.
Бард:
Ничем неприметная многоэтажка.
Кирпичные стены, старая краска,
стеклянная дверь подъезда.
Через окно в столовой – столики,
кухонная плита, витрина,
над ними стяжка
потолка (конец на роликах),
к ней вытяжка, прикрепленная вместо
хо́мута, верёвкой или леской,
не разобрать. Ссутулив спину,
в кресле —
каталке – старушка.
Баллон для кислорода, про вод, дыхательная
маска сдвинута куда-то в бок. Подложена подушка
под тоненькую шею.
Адель, в халатике
медперсонала, сидит напротив с нею
за одним столом.
И уговаривает на решенье
что-то съесть
сейчас, не оставляя на потом.
Отодвигая вилку,
рукою с ложечкой старательно
ко рту бабули подносит смесь
специально перетёртых компонентов.
Та шевелит рукой, показывая – хватит,
что лучше бы воды – запить.
При этом
сама берёт бутылку,
делает глоток и отставляет, опуская руку,
разглядывает пристально Адель, приняв её в халате
за старую подругу,
вздыхая, начинает говорить.
Рая:
Ну что, Марленочка, туман сегодня низкий,
наверное, распространяет вирус.
В дом престарелых не пускают даже внуков.
Всё развалилось.
А ты, как в детстве, снова в группе риска —
при встрече, значит, ни щеку, ни руку
не подставить. И слова не с кем. Всё по-английски.
Что эпидемия?
Видали много хуже!
За окнами, снаружи —
зима, а всё светло, и видно, как тени
выросших деревьев на тротуарах —
дрожа, теряют листьев кружево.
Несовместимость траура
людей с природой тем объёмней,
тем контрастней, что, кроме
опустевших улиц да пешеходов в масках,
особых признаков у смерти-то и нет.
Марленочка, нам столько лет.
Война, разруха, ласки,
твой с импозантным выцветший портрет.
Мы глазки
строили. А сколько же нам было?
Семья, заботы, дети – как у всех.
Немного пыла
ещё осталось. Вкус на ужин, на смех
с подругой, на книжку перед сном.
В ответ
на страх мы заперты листом
указа на стеклянной двери,
ведущей в комнат ряд.
Всё без толку. Должно быть, первый
случай уже давно. Лишь нам не говорят.
Искусственное легкое, поверьте,
такая гадость. Трубка внутрь.
Какой-то грипп. Ни поскользнуться с выси,
ни упасть на кухне, разбивая утварь.
Ни даже случай под трамваем.
Да, так бывает,
что развязка смерти
не тянет на масштабность жизни.
Бард:
Адель по доброте душевной
не спорит со старушкой,
а лишь кивает, соглашаясь с наблюденьем,
а также с тем,
что имя поменяла, и теперь проходит
за её подружку,
у которой морщинки под глазами и тени
с недосыпа.
Адель, усталая,
похожа, вроде,
на старость
больше чем на юность, без сомненья.
Она заканчивает с ложечки кормленье,
и, ссыпав
крошки на тарелку, передает старушку санитару,
который отвезёт её в палату.
Сама ж встаёт, рукою по халату,
проводит,
чтоб разгладить складки,
и вот уже, стучась, заходит
в комнату напротив,
где на автоматической кровати
полусидит седой старик:
худые скулы в пергаменте
обтягивающей кожи,
рот, будто скошенный
на крик.
Адель:
Как мой герой?
Как чувствует себя всё тот же мизантроп?
Лежит, надеется, само растает тело?
Вот поплывёт по воздуху и прямо в рай?
Жизнь надоела,
я понимаю, что декабрь – не май,
но всё же? Сегодня лучше, вижу, – лоб
сухой.
Моше́:
– Я уйду на рассвете, внезапно, весной.
Молчи, не перебивай.
Так знаю.
Поднимется ветер. Задышит листвой
прошлогодней, промчится долиною горной,
на хребте поломает секвойю
и уйдет к океану.
Не страшно. Я по́жил.
Что не понял, то принял.
Теперь уж покорно,
без самообмана.
Нет, ещё не сегодня, да, таблеток не надо пока.
По коже
ещё пробегает волна
ощущений, и с ними
