Александр Пушкин - Евгенiй Онѣгинъ

XXIX.

Ея прогулки длятся долѣ.Теперь то холмикъ, то ручейОстановляютъ поневолѣТатьяну прелестью своей.Она, какъ съ давними друзьями,Съ своими рощами, лугамиЕще бѣсѣдовать спѣшитъ,Но лѣто быстрое летитъ,Настала осень золотая.Природа трепетна, блѣдна,Какъ жертва, пышно убрана...Вотъ сѣверъ, тучи нагоняя,Дохнулъ, завылъ — и вотъ самаИдетъ волшебница Зима.

XXX.

Пришла, разсыпалась; клокамиПовисла на сукахъ дубовъ;Легла волнистыми коврамиСреди полей, вокругъ холмовъ;Брега съ недвижною рѣкоюСравняла пухлой пеленою;Блеснулъ морозъ. И рады мыПроказамъ матушки Зимы.Не радо ей лишь сердце Тани.Нейдетъ она зиму встрѣчать,Морозной пылью подышатьИ первымъ снѣгомъ съ кровли баниУмыть лицо, плеча и грудь:Татьянѣ страшенъ зимній путь.

XXXI.

Отъѣзда день давно просроченъ,Проходитъ и послѣдній срокъ.Осмотрѣнъ, вновь обитъ, упроченъЗабвенью брошенный возокъ.Обозъ обычный, три кибиткиВезутъ домашніе пожитки,Кастрюльки, стулья, сундуки,Варенье въ банкахъ, тюфяки,Перины, клѣтки съ пѣтухами,Горшки, тазы et cetera,Ну, много всякаго добра.И вотъ въ избѣ между слугамиПоднялся шумъ, прощальный плачъ:Ведутъ на дворъ осмнадцать клячъ,

XXXII.

Въ возокъ боярскій ихъ впрягаютъ,Готовятъ завтракъ повора,Горой кибитки нагружаютъ,Бранятся бабы, кучера.На клячѣ тощей и косматойСидитъ форрейторъ бородатый.Сбѣжалась челядь у воротъПрощаться съ барами. И вотъУсѣлись, и возокъ почтенный,Скользя, ползетъ за ворота.«Простите, мирныя мѣста!«Прости, пріютъ уединенный!«Увижу ль васъ?....» И слезъ ручейУ Тани льется изъ очей.

XXXIII.

Когда благому просвѣщеньюОтдвинемъ болѣе границъ,Современемъ (по расчисленьюФилософическихъ таблицъ,Лѣтъ чрезъ пять сотъ) дороги вѣрноУ насъ измѣнятся безмѣрно:Шоссе Россію здѣсь и тутъ,Соединивъ, пересѣкутъ.Мосты чугунные чрезъ водыШагнутъ широкою дугой,Раздвинемъ горы, подъ водойПророемъ дерзостные своды,И заведетъ крещеный міръНа каждой станціи трактиръ.

XXXIV.

Теперь у насъ дороги плохи42,Мосты забытые гніютъ,На станціяхъ клопы да блохиЗаснуть минуты не даютъ;Трактировъ нѣтъ. Въ избѣ холоднойВысокопарный, но голоднойДля виду прейскурантъ виситъИ тщетный дразнитъ апетитъ,Межъ тѣмъ, какъ сельскіе циклопыПередъ медлительнымъ огнемъРоссійскимъ лечатъ молоткомъИздѣлье легкое Европы,Благословляя колеиИ рвы отеческой земли.

XXXV.

За то зимы порой холоднойѢзда пріятна и легка.Какъ стихъ безъ мысли въ пѣснѣ модной —Дорога зимняя гладка.Автомедоны наши бойки,Неутомимы наши тройки,И версты, тѣша праздный взоръ,Въ глазахъ мелькаютъ какъ заборъ.43Къ несчастью, Ларина тащилась,Боясь прогоновъ дорогихъ;Не на почтовыхъ, на своихъ,И наша дѣва насладиласьДорожной скукою вполнѣ:Семь сутокъ ѣхали онѣ.

XXXVI.

Но вотъ ужъ близко. Передъ нимиУжъ бѣлокаменной Москвы,Какъ жаръ крестами золотымиГорятъ старинныя главы.Ахъ, братцы! какъ я былъ доволенъ,Когда церквей и колоколенъ,Садовъ, чертоговъ полукругъОткрылся предо мною вдругъ!Какъ часто въ горестной разлукѣ,Въ моей блуждающей судьбѣ,Москва, я думалъ о тебѣ!Москва.... какъ много въ этомъ звукѣДля сердца Русскаго слилось!Какъ много въ немъ отозвалось!

XXXVII.

Вотъ, окруженъ своей дубравой,Петровскій за́мокъ. Мрачно онъНедавнею гордится славой.Напрасно ждалъ Наполеонъ,Послѣднимъ счастьемъ упоенной,Москвы колѣнопреклоненнойСъ ключами стараго Кремля:Нѣтъ, не пошла Москва мояКъ нему съ повинной головою.Не праздникъ, не пріемный даръ,Она готовила пожаръНетерпѣливому герою.Отселѣ, въ думу погружёнъ,Глядѣлъ на грозный пламень онъ.

XXXVIII.

Прощай, свидѣтель падшей славы,Петровскій за́мокъ. Ну! не стой,Пошолъ! Уже столпы заставыБѣлѣютъ: вотъ ужъ по ТверскойВозокъ несется чрезъ ухабы.Мелькаютъ мимо бутки, бабы,Мальчишки, лавки, фонари,Дворцы, сады, монастыри,Бухарцы, сани, огороды,Купцы, лачужки, мужики,Бульвары, башни, казаки,Аптеки, магазины моды,Балконы, львы на воротахъ.И стаи галокъ на крестахъ.

XXXIX. XL.

Въ сей утомительной прогулкѣПроходитъ часъ, другой, и вотъУ Харитонья въ переулкѣВозокъ предъ домомъ у воротъОстановился. Къ старой теткѣ,Четвертый годъ больной въ чахоткѣ,Онѣ пріѣхали теперь.Имъ настежь отворяетъ дверьВъ очкахъ, въ изорванномъ кафтанѣ,Съ чулкомъ въ рукѣ, сѣдой Калмыкъ.Встрѣчаетъ ихъ въ гостиной крикъКняжны, простертой на диванѣ.Старушки съ плачемъ обнялись,И восклицанья полились.

XLI.

Княжна, mon ange! — Pachette! — Алина!— Кто бъ могъ подумать? — Какъ давно!На долго ль? — Милая! Кузина!Садись — какъ это мудрено!Ей Богу, сцена изъ романа...— А это дочь моя, Татьяна. —Ахъ, Таня! подойди ко мнѣ —Какъ будто брежу я во снѣ....Кузина, помнишь Грандисона? —Какъ, Грандисонъ?... а, Грандисонъ!Да, помню, помню. Гдѣ же онъ? —«Въ Москвѣ, живетъ у Симеона;Меня въ сочельникъ навѣстилъ:Недавно сына онъ женилъ.

XLII.

А тотъ... но послѣ все раскажемъ.Не правда ль? Всей ея роднѣМы Таню завтра же покажемъ.Жаль, разъѣзжать нѣтъ мочи мнѣ;Едва, едва таскаю ноги.Но вы замучены съ дороги;Пойдемте вмѣстѣ отдохнуть...Охъ, силы нѣтъ...устала грудь...Мнѣ тяжела теперь и радость,Не только грусть...душа моя,Ужъ никуда не годна я...Подъ старость жизнь такая гадость...»И тутъ, совсѣмъ утомлена,Въ слезахъ раскашлялась она.

XLIII.

Больной и ласки и весельеТатьяну трогаютъ; но ейНе хорошо на новосельѣ,Привыкшей къ горницѣ своей.Подъ занавѣскою шелковойНе спится ей въ постелѣ новой,И ранній звонъ колоколовъ,Предтеча утреннихъ трудовъ,Ее съ постели подымаетъ.Садится Таня у окна.Рѣдѣетъ сумракъ, но онаСвоихъ полей не различаетъ:Предъ нею незнакомый дворъ,Конюшня, кухня и заборъ.

XLIV.

И вотъ: по родственнымъ обѣдамъРазвозятъ Таню каждый деньПредставить бабушкамъ и дѣдамъЕя разсѣянную лѣнь.Роднѣ, прибывшей издалеча,Повсюду ласковая встрѣча,И восклицанья, и хлѣбъ-соль.«Какъ Таня выросла! Давно льЯ, кажется, тебя крестила?А я такъ на руки брала!А я такъ за уши драла!А я такъ пряникомъ кормила!»И хоромъ бабушки твердятъ:«Какъ наши годы-то летятъ!»

XLV.

Но въ нихъ не видно перемѣны;Все въ нихъ на старый образецъ:У тетушки Княжны ЕленыВсе тотъ же тюлевый чепецъ;Все бѣлится Лукерья Львовна,Все то же лжетъ Любовь Петровна,Иванъ Петровичъ также глупъ,Семенъ Петровичъ также скупъ,У Пелагѣи НиколавныВсе тотъ же другъ, мосье Финмушъ,И тотъ же шпицъ, и тотъ же мужъ;А онъ, все клуба членъ исправный,Все также смиренъ, также глухъ,И также ѣстъ и пьетъ за двухъ.

XLVI.