Вячеслав Воробьев - ЛиПа

хоть и предчувствуя беду,

врубаюсь я в литературу,

как будто просеку веду.

Строка легко бежит под горку,

ведь я пером махать здоров

и твёрдо верю в поговорку:

чем дальше в лес — тем больше дров!

Настоящие жёны

повымирали, как мамонты.

(Сергей Давыдов. Избранное)

Женщина — это икона!

Но поняли это не скоро.

Земля жила по законам

естественного отбора.

Сначала исчезли ящеры

вместе с пещерными львами.

Одних доконали пращуры,

другие скончались сами.

Вымерли постепенно

мамонты и бизоны,

и в прошлое, как в легенду,

ушли настоящие жёны.

Прошла лишь секунда в сравнении

с космическими часами,

но этих жён, к сожалению,

мы не застали с вами.

Историю не подправите.

Но как без них одиноко!

А если осталась парочка

где-нибудь на Ориноко —

не засидятся в невестах,

нет повода для кручины —

их в самом безлюдном месте

найдёт настоящий мужчина!

Я хожу по планете, как ходит мужчина —

нараспашку ковбойка,

затянутый в пояс...

А меж тем, я чувствую: я — вершина.

Я седею, как Полюс!

(Даниил Долинский. Вторая половина дня)

Я хожу по земле,

как поэты простые —

вся душа нараспашку,

смеюсь и вздыхаю...

А, меж тем, я чувствую: я — пустыня.

И мозги высыхают!

Мне бы в гору пора.

Путь к вершине не близкий.

И меня обгоняют

знакомые птицы...

А, меж тем, я чувствую: я — Долинский.

Надо б ниже спуститься!

Стал мой ум, словно полюс,

холодным и мудрым.

Я — вселенской поэзии

дух и предтеча...

А, меж тем, я чувствую: я — как в тундре

на читательских встречах!

Я над степью подняться

хотел необъятной,

Чтоб меня услыхали

и в юрте, и в хате...

А, меж тем, я чувствую: это — вряд ли.

Видно, Элисты хватит!

Названия стихов:

"Надпись на рукописи"

"Надпись на музыкальной программе"

"Добавление к указателю на перекрёстке"

"Надпись на атомном реакторе"

(Михаил Дудин. Полюс)

Отвечу честно, чем наш жребий плох:

Когда в дороге, в поле, в разговоре

Стихи застанут голову врасплох,

Тогда пиши хоть прямо на заборе.

Всё время начеку! Забудь покой!

Иначе прозеваешь то мгновенье.

Когда блокнота нету под рукой,

Причудливы капризы вдохновенья.

Оно растает, как в воде круги.

Но мужественно я влачу вериги

И оставляю надписи свои

Порою между строчек чьей-то книги.

Бывает, что некстати осенит,

И, не найдя в кармане ни бумажки,

Пишу в программке ЦСКА—ЗЕНИТ

И на манжетах выходной рубашки,

На вывесках, афишах и панно,

На парапетах, портиках и арках,

На спинке кресла где-нибудь в кино,

На скатертях и на дорожных знаках...

Никто не возмущался, не ворчал.

Я благодарен всем за чувство такта.

Но вот своим объектом сгоряча

Избрал я как-то атомный реактор.

Как перед бурей, стих огромный зал...

При всём народе, вспыхнув, словно порох,

Мне главный энергетик тут сказал

Те самые слова, что на заборах.

Я тоже в Москву в лапоточках пришла

За рыбным обозом из дали безвестной.

(Ольга Ермолаева. Товарняк)

Я мыслю стихами, и этим грешна.

На станции Бира пустынно и тесно.

Лаптишки обув, я в столицу пошла

За рыбным обозом, чтоб стать поизвестней.

Меня по Сибири повлёк "Товарняк".

Крестьянки кормили и хлебом, и салом.

Не тронул в дороге недремлющий враг,

И кончился путь Ярославским вокзалом.

Но что ни редактор, то полный профан.

Мой голос сорвался, и давит усталость.

Покрылся заплатами мой сарафан,

И лучшие лапти в приёмных стоптались.

Я, верно, признанья в Москве не найду.

По-детски всплакнёт огорчённая лира.

В последних лаптях я обратно уйду

С порожним обозом на станцию Бира.

Но верю: когда-то настанет пора —

Поэты с Печоры, Амура и Волги,

Надев лапоточки на кончик пера,

Пойдут по стопам Ермолаевой Ольги.

Как бы в стихии превращений,

хочу, хочу, хочу до слёз,

чтобы на гребень поощрений

вдруг и меня мой стих вознёс!

(Василий Журавлёв. Скупая щедрость)

Чтоб наконец меня признали,

сказали пару добрых слов,

я взял стих из «Белой стаи»

и подписался:

– Журавлёв!

Пусть попрекают каждой строчкой,

ещё посмотрим, чья взяла.

Не зря нашёл во мне Высоцкий

«заряд нетворческого зла».

Отныне я известен снова,

как никакой другой поэт.

Насчёт себя у Иванова

я видел не один сюжет.

Теперь — вперёд и выше, други!

Пора, пора для новых благ

подумать крепко на досуге,

чем мне полезен Пастернак!

Не знаю,

когда этот вирус проник.

Не знаю,

не знаю,

не знаю.

Но чувствую — заболеваю:

В метро,

в самолёте,

в трамвае,

И ночью, и днём,

Каждый час, каждый миг

Стихи и твержу

И стихи сочиняю.

(Юрий Журавлёв. Осенние охоты)

Врачи от догадок

сбиваются с ног.

Причины

болезни

не знают.

На всех перекрёстках

российских дорог

сегодня

стихи сочиняют.

В такси,

в самолётах,

в метро,

в поездах

твердят их порою до хрипу.

Такая вот вдруг накатила

беда

на смену

гонконгскому гриппу.

Инфекция

распространяется вмиг.

Да,

вирус смертельно опасен.

Он чуть ли не в каждого

нынче проник,

и вид заражённых

ужасен.

Скорей заполняйте

больничный листок!

Опознан

бациллоноситель:

поэт Журавлёв!

Адрес — Владивосток!

Покуда не поздно —

спасите!

Лишите контактов!

Кладите в кровать!

И от изголовья —

ни шагу!

А главное —

в руки ему не давать

чернила,

перо

и бумагу!!

Чашку яда в дверях выпивая,

Ты катил на работу в трамвае...

Мне в груди рукоятка кинжала

По утрам одеваться мешала.

(Ирина Знаменская. Дальний свет)

…А с работы зимою и летом

Ты меня поджидал с пистолетом.

Вечерами тебя с головою

Мыла в ванне с кипящей смолою.

Чтоб совсем довести до экстаза,

Подпускала я порцию газа...

И глядели соседи с участьем

На семейное тихое счастье.

А может, мне похвастаться резон?

На празднике земли моей исконной

Среди немногих был провозглашён

Почётным гражданином Пошехонья.

(Александр Иванов. Вечно здравствуй!)

Так распирает — не могу молчать!

Теперь любая высота по силам.

Ведь в Пошехонье местная печать

Мои стихи с портретом поместила.

Вот праздник! Со страниц и из витрин

Струится взгляд мой, словно свет в оконце.

Жаль, что не дожил Салтыков-Щедрин!