Константин Симонов - Жди меня (стихотворения)
* * *
Я в эмигрантский дом попалВ сочельник, в рождество.Меня почти никто не знал,Я мало знал кого.
Хозяин дома пригласилВсех, кого мог созвать, —Советский паспорт должен былОн завтра получать.
Сам консул был. И, как ковчег,Трещал японский дом:Хозяин – русский человек, —Последний рубль ребром.
Среди рождественских гостей,Мужчин и старых дам,Наверно, люди всех мастейСо мной сидели там:
Тут был игрок, и спекулянт,И продавец собак,И просто рваный эмигрант,Бедняга из бедняг.
Когда вино раз пять сквозь залПрошлось вдоль всех столов,Хозяин очень тихо всталИ так стоял без слов.
В его руке бокал винаДрожал. И он дрожал:– Россия, господа... Она...До дна!.. – И зарыдал.
И я поверил вдруг ему,Хотя, в конце концов,Не знал, кто он и почемуПокинул край отцов.
Где он скитался тридцать лет,Чем занимался он,И справедливо или нетОн был сейчас прощен?
Нет, я поверил не слезам, —Кто ж не прольет слезы! —А старым выцветшим глазам,Где нет уже грозы,
Но, как обрывки облаков,Грозы последний след,Иных полей, иных снеговВдруг отразился свет;
Прохлада волжского песка,И долгий крик с баржи,Неумолимая тоскаПо василькам во ржи.
По песне, петой где-то там,Уже бог весть когда,А все бредущей по пятамВ Харбин, в Шанхай, сюда.
Так плакать бы, закрыв лицо,Да не избыть тоски,Как обручальное кольцо,Что уж не снять с руки.
Все было дальше, как всегда,Стук вилок и ножей,И даже слово «господа»Не странно для ушей.
И сам хозяин, как ножомПроткнувший грудь мою,Стал снова просто стариком,Всплакнувшим во хмелю.
Еще кругом был пир горой,Но я сидел в углу,И шла моя душа босойПо битому стеклу
К той женщине, что я видалВсегда одну, одну,К той женщине, что покидалЯ, как беглец страну,
Что недобра была со мной,Любила ли – бог весть...Но нету родины второй,Одна лишь эта есть.
А может, просто судеб судЕсть меж небес и вод,И там свои законы чтутИ свой законов свод.
И на судейском том столеЕсть век любить законТу женщину, на чьей землеТы для любви рожден.
И все на той земле не так,То холод, то пурга...За что ж ты любишь, а, земляк,Березы да снега?
А в доме открывался бал;Влетев во все углы,За вальсом вальс уже скакал,Цепляясь за столы.
Давно зарывший свой талант,Наемник за сто иен,Тапер был старый музыкант —Комок из вспухших вен.
Ночь напролет сидел я с ним,Лишь он мне мог помочь,Твоим видением томимЯ был всю эту ночь.
Был дом чужой, и зал чужой,Чужой и глупый бал,А он всю ночь сидел со мнойИ о тебе играл.
И, как изгнанник, слушал я,Упав лицом на стол,И видел дальние краяИ пограничный столб.
И там, за ним, твое лицоОпять, опять, опять...Как обручальное кольцо,Что уж с руки не снять.
Я знаю, ты меня самаПыталась удержать,Но покаянного письмаМне не с кем передать.
И, все равно, до стран чужихТвой не дойдет ответ,Я знаю, консулов твоихТут не было и нет.
Но если б ты смогла понятьОтчаянье мое,Не откажись меня принятьВновь в подданство твое.
1946
* * *
Трубка после обеда,Конец трудового дня.Тихая победаДомашнего огня.
Крыши над головоюРук веселых твоих —Над усталой толпоюВсех скитаний моих.
Дров ворчанье,Треск сучков,Не обращай вниманья,Я здоров.
Просто я по привычке —Это сильней меня —Смотрю на живые стычкиДерева и огня.
Огонь то летит, как бедствие,То тянется, как лишение,Похожий на путешествие,А может быть, на сражение.
Похожий на чьи-то странствия,На трепет свечи в изгнании,Похожий на партизанскиеКостры на скалах Испании.
Дров ворчанье,Треск сучков,Не обращай вниманья,Я здоров.Я просто смотрю, как пылают дрова.А впрочем, да, ты права.
Сейчас я не здесь, я где-тоУ другого огня,У костра.Ну, а если как раз за этоТы и любишь меня. А?
1947
В корреспондентском клубе
Опять в газетах пишут о войне,Опять ругают русских и Россию,И переводчик переводит мнеС чужим акцентом их слова чужие.
Шанхайский журналист, прохвост из «Чайна Ньюс»,Идет ко мне с бутылкою, наверно,В душе мечтает, что я вдруг напьюсьИ что-нибудь скажу о «кознях Коминтерна».
Потом он сам напьется и уйдет.Все как вчера. Терпенье, брат, терпенье!Дождь выступает на стекле, как пот,И стонет паровое отопленье.
Что ж мне сказать тебе, пока сюдаОн до меня с бутылкой не добрался?Что я люблю тебя? – Да.
Что тоскую? – Да.Что тщетно я не тосковать старался?
Да. Если женщину уже не ранней страстьюТы держишь спутницей своей души,Не легкостью чудес, а трудной старой властью,Где, чтоб вдвоем навек – все средства хороши,Когда она – не просто ожиданьеЧего-то, что еще, быть может, вздор,А всех разлук и встреч чередованье,За жизнь мою любви с войною спор,
Тогда разлука с ней совсем трудна,Платочком ей ты не помашешь с борта,Осколком памяти в груди сидит она,Всегда готовая задеть аорту.
Не выслушать... В рентген не разглядеть...А на чужбине в сердце перебои.Не вынуть – смерть всегда таскать с собою,А вынуть – сразу умереть.
Так сила всей по родине тоски,Соединившись по тебе с тоскою,Вдруг грубо сердце сдавит мне рукою.Но что бы делал я без той руки?
– Хелло! Не помешал вам? Как дела?Что пьем сегодня – виски, ром? – Любое. —Сейчас под стол свалю его со зла,И мы еще договорим с тобою!
1948
Футон
Чтоб ты знала жестокиеНаши мучения,Хоть мысленно съезди в ТокиоДля их изучения.
Живем в японской скворешне,Среди пожарища,Четверо: я, грешный,И три товарища.
На слово нам поверя,Войди в положение:Надпись над нашей дверью —Уже унижение.
Иероглифами три имени,Четвертое – мое,Но так и не знаем именно,Где – чье?
Где вы: Аз, Буки, Веди?Забыли мы обо всем.Живем, как зимой медведи,Лапы сосем.
У каждого есть берлога,Холодная, как вокзал.Вот, не верили в бога —Он нас и наказал.
Но чтобы тепла лишениеНе вызвало общий стон,Как половинчатое решениеПринят у нас футон.
Футоном называетсяЯпонское одеяло,Которое отличаетсяОт нашего очень мало.
Просто немножко короче,Примерно наполовину;Закроешь ноги и прочее —Откроешь спину...
А в общем, если по совестиЭтот вопрос исследовать, —Футон, он вроде повести,Где «продолжение следует».
Конечно, в сравнении с вечностью,Тут не о чем говорить,Но просто, по-человечеству,Хочется поскулить.
Особенно если конечностиМерзнут до бесконечности.
Мы вспомнить на расстоянииПросим женО нашем существовании,Положенном под футон,
Где тело еще отчастиСогреется как-нибудь,Но у души, к несчастью,Ноги не подогнуть.
1946, Япония
* * *Как говорят, тебя я разлюбил,И с этим спорить скучно и не надо.Я у тебя пощады не просил,Не буду и у них просить пощады.
Пускай доводят дело до концаПо всем статьям, не пожалев усердья,Пусть судят наши грешные сердца,Имея сами только так – предсердья.
1947
* * *Я схоронил любовь и сам себя обрекБыть памятником ей. Над свежею могилойСам на себе я вывел восемь строк,Посмертно написав их через силу.
Как в марафонском беге, не дыша,До самого конца любовь их долетела.Но отлетела от любви душа,А тело жить одно не захотело.
Как камень, я стою среди камней,Прося лишь об одном: – Не трогайте рукамиИ посторонних надписей на мнеНе делайте... Я все-таки не камень.
1948
* * *Я не могу писать тебе стиховНи той, что ты была, ни той, что стала.И, очевидно, этих горьких словОбоим нам давно уж не хватало.
За все добро – спасибо! Не считалПо мелочам, покуда были вместе,Ни сколько взял его, ни сколько дал,Хоть вряд ли задолжал тебе по чести.
А все то зло, что на меня, как груз,Навалено твоей рукою было,Оно мое! Я сам с ним разберусь,Мне жизнь недаром шкуру им дубила.
Упреки поздно на ветер бросать,Не бойся разговоров до рассвета.Я просто разлюбил тебя. И этоМне не дает стихов тебе писать.
1954
Стихи разных лет
