Александр Владимирович Соболев - Бухенвальдский набат
1972
ИКС
Будил огромный лайнер высоту.Сто двадцать пассажиров на борту.Был среди нихчиновник важный Никс.Он не смотрел в иллюминатор вниз.В подобном ранге был он там один.Но туповат был этот господин.И о добре он понаслышке знал.В удобном кресле сладко чин дремал.А прочие — худые, толстяки,по большей части были добряки,и каждый жил заботами о том,чтоб Землю украшать своим трудом.Вот лайнер завершает свой полет.Но что-то плохо рассчитал пилот.Был роковым посадочный пробег,и... ни один не выжил человек.
Кричала пресса, и гудел эфир,молниеносно извещен был мир:«Вчера погибчиновник важный Никс!»А прочиесто девятнадцать? —Икс!..
1972
ЕЩЕ ОДИН
В глухой тишибольницы Хиросимыизмученный,с поникшей головой,еще один —Якио Иосима —ждал смерти от болезни лучевой.Он не стонал,не звал врачей на помощь,тускнели отрешенные глаза.Над Хиросимойпроплывала полночь,слезою капляпо стеклу текла...Он понимал:от смерти нет спасенья,и, как ни странно,хорошо, что нет...Смерть по пятамза ним тащилась тенью,не отставая,много черных лет.Он вспоминал (в сознании покуда)год сорок пятый, августовский сад...Огонь и гром!И за одну минутунет Хиросимы —есть кромешный ад!Нет светлых улиц,скверов нет зеленых...Один разряд,всего один лишь взрыв!Но сколько горожаниспепеленных!А он, Якио,он остался жив...
И вот он мертв,его сомкнулись веки.Ждет погребенья Иосимы прах.— Войне проклятье!Миру —мир навеки! —
застыло крикомна его губах.
1972
* * *
Меж облаков все реже просинь,пожухла кое-где трава.Не за горами, значит, осень.Она войдет в свои права.И сменит лето, словно прозапоэзию сменяет вдруг.Спадет жара, погаснут грозы,потянут журавли на юг...В леса ворвется свежий ветер,раздует лиственный пожар.И первый иней на рассветекак соль на острие ножа...
1972. Озеры
* * *
Что быль, что небылицапромчался старый год.И новый, яснолицый,у матушки-столицыраспахнутых ворот.Декабрь, а ни снежинки,да и теплынь притом.А мне на Соколинке,по давнишней тропинкевстречать его стихом.
Расстегивай овчину,вспотевший Дед Мороз!Ты, верно, молодчина,а ну-ка для починачего ты мне принес?
Намаялся я слишкомв минувшие года...Ко мне идешь ты с книжкоймалюсенькой под мышкой —такому рад всегда!
Прошедший бородатыйусердно мне служил.Я стал лауреатомжурнала «Крокодил»,меня печатал в «Правде»,водил меня в эфир.А ты скажи по правде,я получу награду —медаль «Борец за мир»?
Не получу — так что же...Здоровья лучше мне,как говорят, дай Боже,и канарейкам тоже,и теще, и жене...
Пора поставить точку.Дай, Новый год, обет:чтобы рождались строчкисчастливые, «в сорочке»,и вылетали в свет.
31 декабря 1972
НАША МАМА
Наша мама — полемистка,но она — не резонер.С ней нельзя сравнить и близкоумниц изо всех Озер.Мама держится солидно.Не в любой вступает спор.У нее весьма завидныйи широкий кругозор:от симфоний до прелюдий,от поэм до оперетт.Лучше всех готовит блюдаот ватрушек до котлет.Слава маминым соленьям,выше всех они похвал!Что касается варенья —не скажу, не разобрал.
1973
* * *
Не то мне это снится,а может, наяву:который день в больницея пленником живуи к незавидной новипривыкнуть не могу....А были сгустки крови,как маки на снегу.Испуганные взоры,и день, как мрак в ночи,приезд нескорой «скорой»,и сестры, и врачи...А было опасенье —вот-вот сомкнется круг,тревога,полубденье:а вдруг?а вдруг?а вдруг?..
Что было — миновало,Всевышнему хвала!И снова сил немалона трудные дела.Да, впереди метелии прочее сполна!
Но нынче птицы пелио солнечном апреле...Да здравствует весна!
1973
* * *
Уже весна плетет узоры,деревьев проясняя суть.Опять зовут меня Озеры,пора, пора в недальний путь.
Ни капли нови в старой фляге,и все там для меня старо.Но вдохновенней там перои «просится перо к бумаге».
1972
* * *
Я отмечаю день рожденьясвоей рифмованной строкой.Года — не к старости ступении не дорога на покой.Года — ступени восхожденьяк мечте от суеты мирской,реки извечное теченьемеж берегов в простор морской,полет не в темень, а к свеченью!..
А иначек чему рожденье?
1973
* * *
Мальчонка на игрушечном конетихонько едет где-то в стороне...
А я лечу на резвом скакуне,живом, горячем — им залюбоваться!Но, как ни странно, не под силу мнес тем маленьким наездникомтягаться.
Промчусь я, словно ветер, много верст,хоть на плечах — заботы и тревоги,но где-то впереди — провисший мост.И рухнет он.Конец моей дороге!..
Ползет мальчонка.Мой неистов бег.Но он —не я —прибудет в новый век!..
ДЕТСТВО ПОЭТА
Стихотворение в прозе
Детство мое... Как хотелось бы мне назвать тебя золотым, детство мое. Помню золото и багрянец осеннего сада у отчего дома, червонное золото листьев, звенящих на прохладном осеннем ветру...
Помню золотой диск луны, отраженный в зеркала тихого пруда. Диск чуть дрожит у самого берега. Маленькими ладонями, сложенными в ковшик, я хочу зачерпнуть это золото, но в ковшик почему-то попадает] лишь вода, простая бесцветная вода.
...Позолоченный бокал, до краев наполненный душистым вином. Он торжественно и одиноко стоит на белой скатерти в пасхальную ночь, предназначенный волшебному гостю — Илье Пророку. Я не сплю в эту ночь, безлунную темную ночь. Я мечтаю увидеть Пророка... Каждый шорох меня настораживает, необъяснимой тревогой сжимает сердце...
Вдруг словно гром загрохотал!.. Кто-то непрерывно барабанил в дверь дома... Я еще не знал тогда, что! такое безумный страх. Впервые увидел его той ночью при свете керосиновой лампы, зажженной дрожащей рукой матери: простоволосая, бледная, в длинной ночной сорочке, она походила на покойницу... Долговязый отец белыми губами испуганно повторял: «Кто там?] Кто там?..» За дверью срывающимся, приглушенным! голосом кто-то крикнул: «Гайдамаки в соседнем селе режут евреев!..»
Ночь пасхальная, темная страшная ночь. Я в телеге сижу и дрожу на перине, закутанный в два одеяла. Мать, ко мне прижимаясь влажной щекой, шепчет тихо: «Усни,мой сыночек, усни...»
Я не сплю, слышу цокот копыт лошадей, запряженных в телегу, кони резво бегут, а отец погоняет: «Живей, ну живей же, проклятые клячи!..»
Почему и куда их торопит отец? Не пойму. И зачем мы бежали в ночи из уютного доброго дома? Может, это не явь, может, сон, жуткий сон в эту темную ночь? Moжет быть, я проснусь и увижу: Пророк позолоченный поднял бокал, пьет искристый напиток во здравие наше, и сияние исходит из ясных и добрых Пророковых глаз...
