Хорхе Андраде - Вести с моря и суши
Эквадорец у подножия Эйфелевой башни
Стальное дерево над плесом века,под синей кроной размером с небо.Насквозь прогрызли автомобилижелезный комель огромной сейбы[2].
Глаза к лазури спешат взобратьсяпо переплету железной рамы.
Над черепичной долиной кровелькачает шеей стальная лама.
В прозрачных складках воздушной ткани,в подвесках бликов белее пенывыходит башня ночной пороюна звездно-черный песок арены.
Пробив локтями созвездий млечность,стальная мачта таранит вечность.
На ней растянут шатер незримыйна перекрестке ночной вселенной.Рисуют контур ее галактикогни и звезды попеременно.
Зачин астрального алфавита,стальная башня в зенит воздета.Надежда, вставшая на ходули,ты — гимн железу, триумф скелета.
Клеймо для тучной коровы-тучи,а веку — вышка сторожевая.Ржавеет тихо в прибое ветра,в прибое неба стальная свая.
Еще раз об окнах
Окно — это грань графина,который всегда наполненпарным молоком рассветаили лимонным полднем.
Как светится синеглазохрустальная эта ваза!
О чистый ее передникдробятся лучи рассветарасцвеченным опереньем.
А белый крест переплета —как мраморное надгробьелиловой ливневой туче,взирающей исподлобья.
Зеркало в столовой
Бродит луч по лекалусеребрящихся точек.Это чертит в столовойнаше зеркало-зодчий.
И крылом стрекозиным,слюдяною полоскойинтерьер рассекаетневесомая плоскость.
Будто циркуль мерцаньяизмеряет предметымерой дробного света.
Биссектрисой стекляннойперебиты графины,и стекает, сверкая,на пол струйка рубина.
Словно в пруд, силуэтыв это зеркало вмерзли,и беседуют тихоблики азбукой Морзе.
Рвется свет, как петардаили протуберанец.Луч ресницами гладитграни лаковый глянец.
А по диагоналивертикального плесаотражения стынут,будто знаки вопросов.
В мире, одушевленномизлучением смысла,бродят тени предметов,словно зримые мысли.
За зеркальной границейочень четкие грани:соль познанья — солонка,уксус — воспоминанья.
Виноградные льдинки —это наледь дыханья.Кофе — это раздумье.Сахар — белый архангел.
Девушка из Панамы
В бухте лоснится лунное масло,коже смуглянки вечер сродни.В сумраке дальнем судно увязло,в глянцевом море моя огни.
Черные лица мелом-улыбкойкто-то внезапно разрисовал.Это мулатка поступью зыбкойпересекает черный квартал.
Лед о стаканы бьется со звоном.Груди упругой ходят волной.Веер соседки пахнет лимоном,пахнет ванилью душ ледяной.
В черной пролетке черная дама.Кучер смеется, черный как смоль.На черепице чертит рекламачеткую надпись «Клуб Метрополь».
Зала казалась больше вокзала.Публики было — не продохнуть.То ли мулатка вся танцевала,то ли же только бедра и грудь.
Нет, ворожило, а не плясалотело мулатки под барабан.На берегу голубого бокалазрел у меня с ней краткий роман.
Обнаженная девушка
Пульсом и дрожьюв кровь врываясь,ты претворяешьвремя в радость.
Запах забытый память тревожит:детством пропахлаюная кожа.
Запах ли моря?Запах травы ли?Запах, пронзившийдушу навылет.
Руки — скрещеньем солнечных линий —глаже, чем галька,слаще, чем дыня.
Ангел, горящий с песнею белойв белом костреобнаженного тела.
2°48 южной широты
Желтая пристань. Как самородки,лежат ананасы — некуда класть.К свае привязана желтая лодка;в лодке — простая рыбачья снасть.
Бочонки джина — горою шаткой.Сложены ящики кое-как.Укус гадюки на голой пяткевсем демонстрирует старый моряк.
Груды бананов возле сарая.Пахнет медом табачный лист.Из бочки высунулся, зевая,еще не проспавшийся в ней метис.
Лишь в полночь стихнет многоголосье,и желтая пристань вроде бы спит,и только бродят по ней матросыс глазами, цветом в бесцветный спирт.
Гамма
Ветер корсарский нить разговоравырвал у нас и унес на Азоры.
— Видишь, — сказал я, — позолотилиночь океана рыбы-светильни.
Тихо коснулся коралла губами…Судно Азорскими шло островами.
Плыли, качаясь, глаза ее рядом.Юные пряди плыли, ныряя.
Так и осталось: очи-озерана широте полуночных Азоров.
Ночной порт
В бочках дубовых вина угрюмы:очень печально им на причале.Бочки мечтают ночью о трюмах.Пахнет щемяще устрицей ветер.Полночь — рыбачьи мокрые сети.
Спиннинги-мачты ловят созвездья;бакены-лодки в лунном асбесте.
Вспыхнул фонарик на полубаке,взвившись, как факел рыбы летучей;льются чешуйки света во мраке.
На горизонте контур шаланды, —словно команда сгинувшей шхуныпереправляет смерть контрабандой.
Судьба
Глядя на мачты из-под ладони,корпусом всем подавшись вперед,где-то в Голландии незнакомойменя незнакомая женщина ждет.
Пристань, каналы в каменных плитах,мельница с черным крестом на горбувыйдут навстречу, перевернувшитак неожиданно мне судьбу.
Старому саду стану хозяин,станет хозяином мне огород.Буду ласкать фруктовые губы,глядя, как яблоней сын растет.
С трубкой, набитой травой забвенья,выучившись вечера коротать,утром однажды взойду по трапуна мокрую палубу я опять.
Глядя на мачты из-под ладони,корпусом всем подавшись вперед,мне с рубежа незабытого молаженщина молча косынкой махнет.
Клара фон Рейтер
Как яблоко в вазе, сиропом облитый,твой голос взлетает на пятый этажв прозрачном кубике лифта.
Метро укачало подземное ложе,но в темном тоннеле вагон озаренсвеченьем твоей апельсиновой кожи.
Автобус струит на проспекты столицыпод взмахом твоих серповидных очейтвои золотисто-ржаные ресницы.
И легче, чем тонкая нота колибри,в стеклянной тетради крутящейся дверимелькает твой профиль — изящный экслибрис.
Одна из версий земли
