Владимир Маяковский - Хорошо!
4
Петербургские окна. Синё и темно.Город сном и покоем скован.Ноне спит мадам Кускова.Любовь и страсть вернулись к старушке.Кровать и мечты розоватит восток.Ее воло́с пожелтелые стружкипричудливо склеил слезливый восторг.С чего это девушка сохнет и вянет?Молчит… но чувство, видать, велико́.Ее утешает усатая няня,видавшая виды, — Пе Эн Милюков.«Не спится, няня… Здесь так душно…Открой окно да сядь ко мне».— Кускова, что с тобой? — «Мне скушно…Поговорим о старине».— О чем, Кускова? Я, бывало,хранила в памяти немалостаринных былей, небылиц —и про царей и про цариц.И я б, с моим умишкой хилым,—короновала б Михаила.Чем брать династию чужую…Да ты не слушаешь меня?! —«Ах, няня, няня, я тоскую.Мне тошно, милая моя.Я плакать, я рыдать готова…»— Господь помилуй и спаси…Чего ты хочешь? Попроси.Чтобы тебе на нас не дуться,дадим свобод и конституций…Дай окроплю речей водоюгорящий бунт… — «Я не больна.Я… знаешь, няня… влюблена…»— Дитя мое, господь с тобою! —И Милюков ее с мольбойкрестил профессорской рукой.— Оставь, Кускова, в наши леталюбить задаром смысла нету.—«Я влюблена»,— шептала сновав ушко профессору она.— Сердечный друг, ты нездорова —«Оставь меня, я влюблена».— Кускова, нервы,— полечись ты…—«Ах, няня, он такой речистый…Ах, няня-няня! няня! Ах!Его же ж носят на руках.А как поет он про свободу…Я с ним хочу,— не с ним, так в воду».Старушка тычется в подушку,и только слышно: «Саша! — Душка!»Смахнувши слезы рукавом,взревел усастый нянь: — В кого?Да говори ты нараспашку! —«В Керенского…» — В какого? В Сашку? —И от признания такоголицо расплы́лось Милюкова.От счастия профессор о́жил:— Ну, это что ж — одно и то же!При Николае и при Сашемы сохраним доходы наши.—
Быть может, на брегах Невыподобных дам видали вы?
5
Звякая шпорами довоенной выковки,аксельбантами увешанные до пупов,говорили адъютант (в «Селекте» на Лиговке)и штабс-капитан Попов.«Господин адъютант, не возражайте, не дам,—скажите, чего еще поджидаем мы?Россию жиды продают жидам,и кадровое офицерство уже под жидами!Вы, конешно, профессор, либерал,но казачество, пожалуйста, оставьте в покое.Например, мое положенье беря,это… черт его знает, что это такое!Сегодня с денщиком: ору ему — эй,наваксь щиблетину, чтоб видеть рыло в ней! —И конешно — к матушке, а он меня к моей,к матушке к свет к Елизавете Кирилловне!»«Нет, я не за монархию с коронами, с орлами,но для социализма нужен базис.Сначала демократия, потом парламент.Культура нужна. А мы — Азия-с!Я даже — социалист. Но не граблю, не жгу.Разве можно сразу? Конешно, нет!Постепенно, понемногу, по вершочку, по шажку,сегодня, завтра, через двадцать лет.А эти? От Вильгельма кресты да ленты.В Берлине выходили с билетом перронным.Деньги штаба — шпионы и агенты.В Кресты бы тех, кто ездит в пломбированном!»«С этим согласен, это конешно,этой сволочи мало повешено».«Ленина, который смуту сеет,председателем, што ли, совета министров?Что ты?! Рехнулась, старушка Рассея?Касторки прими! Поправьсь! Выздоровь!Офицерам Суворова, Голенищева-Кутузоваблагодаря политикам ловкимбыть под началом Бронштейна бескартузого,какого-то бесштанного Лёвки?!Дудки! С казачеством шутки плохи́ —повыпускаем их потроха…»И все адъютант — ха да хи —Попов — хи да ха.—«Будьте дважды прокляты и трижды поколейте!Господин адъютант, позвольте ухо:их …ревосходительство …ерал Каледин,с Дону, с плеточкой, извольте понюхать!Его превосходительство… Да разве он один?!Казачество кубанское, Днепр, Дон…»И всё стаканами — дон и динь,и шпорами — динь и дон.Капитан упился, как сова.Челядь чайники бесшумно подавала.А в конце у Лиговки другие словаподымались из подвалов.«Я, товарищи,— из военной бюры.Кончили заседание — то́ка-то́ка.Вот тебе, к маузеру, двести бери,а это — сто патронов к винтовкам.Пока соглашатели замазывали рты,подходит казатчина и самокатчина.Приказано питерцам идти на фронты,а сюда направляют с Гатчины.Вам, которые с Выборгской стороны,вам заходить с моста Литейного.В сумерках, тоньше дискантовой струны,не галдеть и не делать заведенья питейного,Я за Лашевичем беру телефон,—не задушим, так нас задушат.Или возьму телефон, или вониз тела пролетарскую душу.С а м приехал, в пальтишке рваном,—ходит, никем не опознан.Сегодня, говорит, подыматься рано.А послезавтра — поздно.Завтра, значит. Ну, не сдобровать им!Быть Кере́нскому биту и ободрану!Уж мы подымем с царёвой кроватиэту самую Александру Федоровну».
6
