Гарри Гордон - Птичьи права

ПЕРЕМЕНА

По коридору туда и обратно,Нет конца большой перемене,В буфете шумно едят пельмени,С маслом и уксусом, вероятно.

В углу первоклассники скользят,Кто-то носом в стенку зарылся.Даже к окну подойти нельзя —Там плачет учительница рыса.

ОДИН

Опущены темные шторы,И заперты двери на ключ.В тарелке зажег помидорыШуршащий пылинками луч.

За окнами блики и лужи,Звенит, громыхает, рябит…Наказан или простужен,А может быть, просто забыт.

БАНЯ

Беседу, приблизившись лбами,Родители тайно ведут.На улице Княжеской — баня,Меня в эту баню ведут.

Там серые мыльные клочья,Там шайка гремит об ушат.Избавившись от оболочек,Бесшумные папы кишат.

СКВОЗНЯК

Слякоть на улице. В комнате мутнойДымная сырость и липкий обед.Кто так устроил, чтоб ежеминутноДверь открывалась сама по себе!

Громкие ведра застряли в проходе,Лампа сочится, как кровь из десны.Первая, робкая старость приходит,Волосы гладит и горло теснит.

ТРАМВАЙ

Трамвай приближается. Вот онУже огибает вокзал,Уже за вторым поворотомПропели его тормоза.

А дворник вдогонку хохочет,Печальные листья метет:Куда ты торопишься, хлопче,Трамвай от тебя не уйдет!

НА ПЛЯЖЕ

Майского пляжа зыбкая свежесть,Плавных купальщиц цветные очки,Море дрожит, раздражает и режетПерепуганные зрачки.

Что мне на этой свободе делать?Ноги поджать и майку надеть,Или свое голубое телоПрятать, синея, в холодной воде?

КЕРОСИН

Керосиновая бочка у ворот.Керосиновая лошадь молча ждет.Тот же самый незнакомый продавец,Снисходительный и тихий, как мертвец.

Я легко поднял бидон и отошел,Муха медная повисла над ковшом.Банки, ведра и канистры не гремят,Керосиновый снотворный аромат.

КАШТАН

А. Виноградовой

В прохладных кронах день клубилсяС шипеньем сельтерской воды.Каштан сорвался с высотыИ возле ног остановился.

В сомнении, почти болея,Стою: поднять иль не поднять…О, как он тяготит меняБесцельной красотой своею.

В ПРАЗДНИК

Все дома, не о ком скучать.Не надо бодрствовать упрямо,И переглядываться с мамойНа осторожный клев ключа.

Ненастный день второго мая,Чай праздничный уже испит,Уходит в угол стул, хромая,И — тише, тише — папа спит.

УТРО

Из-за угла, издалека,Пряжкой сверкая по моде,Лебединский, Кока,К окнам моим подходит.

Прячась в солнечных пятнах,Постоял и пошел обратно.

В птичьем стеклянном гамеБрови серые хмурит,Не по росту большими шагамиИдет и в пригоршню курит.

ЛИВЕНЬ

Небо с утра зарастало дремой.В сумерки стало еще тоскливей.Что-то капнуло возле дома.И внезапный отвесный ливень

Шумит, потрескивая, снизу вверх,Свежий и серый, как будто пламя,Застревая в густой травеПирамидальными тополями.

Я забрался под одеяло,И не смел обратить лицаВ угол, где странная мягкость стоялаВ затененном лице отца.

БОЛЕЗНЬ

Шалью прикрыли поверх одеяла,Ходят по комнате взад и вперед.Господи, Боже, — мама сказала.И я закрываю глаза, и рот

Приоткрываю. И пятясь, пятясь,Плечом толкаю воздух ночной,Пока распростертые объятьяНе станут с бабочку величиной.

СТАРУХА

Соседка, старая карга,Меня рассматривает косо,В ее груди поет орган,В зубах белеет папироса.

Старуха пела за стеной,Вздыхала шумно, хлеб глотая,И смерть моя была со мной,Еще такая молодая.

КОПТИЛКА

Заправлена маслом коптилка,Отец потянулся и лег,И тени, ломаясь в затылке,Пригнули к столу потолок.

И что-то на миг ослепило,И стало понятно на миг,Что все уже в точности было:И этот лежащий старик,

И зыбкое пятнышко света,И небо с зеленой луной,И это чудовище где-тоСклонялось уже надо мной.

НА БУЛЬВАРЕ

Ни зги, ни души на бульваре,И глиняный берег размок,Лишь капля в макушку ударит,Да щелкнет далекий замок,

Да вскрикнет, капризно и звонко,Буксир, подскочив на волне.А дома все та же клеенка,Все тот же пейзаж на стене.

ПЕРЕД СНОМ

Из сундука, комода и диванаДостали необъятные постели.Приподнятые локти завладелиВсей комнатой. Отец кричит из ванной,Качнулся абажур. И бахрома тенейРастаскивает зренье по стене.Морозное стекло, и лед на раме гладкий,И мама морщит лоб, И складки, складки…

У ОКНА

В волнах озона кот изумленныйЗамер и смутно копилкой белел,Голос Шульженко темно-зеленый,Ясные струи по черной земле.

Запах октавы, глубокой и чистой,С привкусом сладким далекого ада.Завтра опять ничего не случится.Ну и не надо. Ну и не надо.

ТЕПЛЫЙ СНЕГ

А. Королеву

Поблескивает мрак за занавеской,Ползет, виясь, по вымокшей коре,И теплый снег, садовый, королевскийЗаносит отраженье фонарей.

Относит прочь от камеры обскурыКругом, в обход недвижной головы,То белые, то черные фигуры,Дышать в затылок холодом живым.

Светлеет снег и колосится гуще,Тьму затопила илистая мгла.Запотевает, чей-то нос расплющив,Прямоугольник чистого стекла.

АБАЖУР

Скрипящих фонарей панический полетПо черному пальто, по мертвому киоску,По краю неба, голого, как лед.А между ставнями оставлена полоска.Да вряд ли кому в голову придет,Приблизившись, увидеть стол и скатерть,И маму у стола в коричневом халате,И неподвижный теплый абажур.Я неизвестно где. Я поздно прихожу.

В ПАРКЕ

Над раковиной тлело танго.И, напряженнее травы,Я был ковбоем и мустангомИ называл ее на «Вы».

Я был бесстрашен, словно турок,Но от волненья сильно взмок,И воробей клевал окурокРастоптанный у стройных ног.

А там где на разлив давали,И ситцы реяли, пьяня,Друзья мои негодовалиИ отрекались от меня.

ГУДОК

Светлее стало и свежейОт дальнего гудка.По стеклам верхних этажейПоплыли облака.

Всю ночь оконный переплетБросал на стену тень,Где мама валерьянку пьет,Нашарив в темноте.

Я сунусь в темное окноПовинной головой.А дома спят давным-давно,Не знают ничего…

ПОЛНОЛУНИЕ (1965–1970)

«И вот рука, племянница души…»

И вот рука, племянница души,Помягче ищет на столе карандашиИ натыкается на кисти винограда,Который, как взволнованная речь,Ни логики не может уберечь,Ни привести грамматику в порядок…

ЭХО