Вячеслав Иванов - Стихотворения, не входившие в прижизненные сборники

    На ниве просторной,

    Народ чудотворный,

    Поминаючи верных и смелых.

Крепко надейся и веруй;

Что небывалое будет.

    Чу, петел будит

    Под мглою серой

    Уснувших глухо!

    Мужайся: не мерой

    Дает Бог Духа,

    И Солнце Земли не забудет.

ТРИЗНА КРЕЗА

Солнце слитки дней моих пылит;

Солнце дней моих пышнее Креза:

Я потопом пламенным облит.

Мой костер — мой трон… А Смерть железа

На ногах у пленника пилит.

Дни мои — златая тризна Креза.

Злато — жар, а тело не болит;

Злато — пыль и, рея, не палит.

Веющей пилой мои желем —

Мне чело лобзая — Смерть пилит.

ОМ

В дыханьи каждом — всё: века, и младость,

       И рай, и радость,

       И жизнь, и боль,

Огонь и воздух, вод текучих сладость

       И черной глыбы соль…

       Лишь приневоль

Свой взор, потерянный блаженно в целом,

       Стать на одном —

И вспыхнет, лирник-лебедь, в гимне белом

       Луч Брамы — Ом.

ВЛАДЫЧИЦА ДЕБРЕНСКАЯ

Во темном сыром бору

Семь ключей повыбило.

На чистой прогалине

Студенец серебряный —

Студенец серебряный

Владычицы Дебренской,

Во темном сыром бору

Семь ключей повыбило:

Собирались семь ключей,

Сотекались семь живых

На чистой прогалине

В студенец серебряный.

По заветну бережку

Мурава нетоптана,

По лугу нехожему

Травушка некошена,

Мурава шелковая,

Цветики лазоревы.

Во темном сыром бору

Семь ключей повыбило.

На чистой прогалине

Студенец серебряный,

По-над яром хижинка,

Поодаль лачужинка.

Не святой затворничек

В келье затворяется:

Затворилась Схимница

Под схимой лазоревой.

Выглянет — повызвездит

По синю поднебесью.

Хижина безвестная —

Царицы Небесныя,

Девы неневестныя

Владычицы Дебренской.

Живет Матерь Дебренска

За старцем-обручником.

А старцу-обручнику,

Духову послушнику,

Горенка молельная —

Церковь самодельная,

Почивальня райская —

Ветхая лачужинка.

На чистой прогалине

Студенец серебряный;

По заветну бережку

Шелкова муравушка,—

По заветну бережку

Владычицы Дебренской.

Во темном сыром бору

Семь ключей повыбило.

Собирались семь ключей,

Собирались семь живых

В кладезь Богородичен

Владычицы Дебренской.

БАЛЬМОНТУ

    Всем пламенем, которым я горю,

    Всем холодом, в котором замерзаю,

    Тоской, чьим снам ни меры нет, ни краю,

    Всей силой, что в мирах зажгла зарю,

    Клянусь опять найти дорогу к Раю:

    Мне Бог — закон, и боль — боготворю.

Люблю тебя — за то, что ты горишь,

За то, что, гость из той страны Господней,

Чье имя Соеlum Cordis,[1] — преисподней

Ты принял боль и боль боготворишь;

За то, что разрушаешь, что творишь,

Как зодчий Ветр; за то, что ты свободней,

Бездумней, и бездомней, и безродней,

Чем родичи семьи, где ты царишь.

Весь пытка, ты горишь — и я сгораю;

Весь музыка, звучишь — и я пою.

Пей розу, пей медвяную мою!

Живой, чье слово «вечно умираю»,

Чей Бог — Любовь, пчела в его рою,

Ты по цветам найдешь дорогу к раю.

29 января 1915

Москва

ПАМЯТИ В.Ф. КОММИССАРЖЕВСКОЙ

Словно ласточка, металась

    До смертной истомы;

По верхам кремлей скиталась,

    Покинувши домы,

Обшел иней город зимний

    Туманностью дольней;

Твердь звала гостеприимней

    Из мглы — колокольней.

С вешним щебетом мелькала

    Вещунья над нами,

В высоте гнезда искала

    На солнечном храме,—

Новозданного чертога

    Для сердца живого

В тонком веянии Бога

    Гнезда золотого.

Ты откуда с вестью чуда,

    Душа, заблудилась?

Мнила ль: в блеске изумруда

    Земля пробудилась?

Мнила ль: близок пир венчальный

    Долин с высотою?

Мир печальный — обручальный

    Спасен красотою?

Стала в небе кликом ранним

    Будить человека:

«Скоро ль, мертвые, мы встанем

    Для юного века?»

От креста к кресту чертила

    В лазури изломы,—

Заждалась и загрустила

    До смертной истомы.

АФРОДИТА ВСЕНАРОДНАЯ И АФРОДИТА НЕБЕСНАЯ

Как лебедь белую из влаги возмущенной,

Так незапятнанной и не порабощенной

Божественную плоть спасает Красота

Из бездн растления,- невинна и чиста

На пиршестве срамном и в смрадном лупанаре.

Порок неистовый, в сходящем свыше даре

Нетленные черты бессильный исказить,

В рабыне жертвенной богиню мнит пронзить;

Но в миг, когда обол блудницы похищает,

Он Всенародную Небесной возвращает.

«Светает марта день двадцатый…»

Светает марта день двадцатый.

Крылатой Музы медлит дар.

Сниму-ка барбитон звончатый

С гвоздя, как говорил Пиндар.

Не дожидаясь гордой девы,

И, как умею, сердца дань

Замкну в домашние напевы

Старинной спутнице, за грань

Неведомо какого лета

Переступивший в этот день,

Закат медлительный поэта

Перегоняющий, как тень.

Поклон, родная, благодарный!

Вам, неотлучная, поклон!

Сегодня на помост алтарный,

Страстей седмицы чтя закон,

Мы станем оба исповедать

Пред Богом душу. Суждено

Нам вместе труд и радость ведать —

И через узкое окно

В лазурь и вечность детским взором

Глядеть, подъемля от стола,

Покрытого бумажным сором,

Два осребренные чела.

Внезапно Муза мне: «Довольно!

Пусть кроет повседневный лед

Слова, что выговорить больно,

Хоть сладок их небесный мед.

Пусть дни бегут чредой летучей,

В тревоге пестрой и живой,

Пускай заносит их сыпучий

Песок клепсидры роковой.

Но лишь прошел, не облюбован

Вниманьем сердца, скудный миг…»

Он Богом втайне знаменован,

Как втайне плещет мой родник.

«Как жутко-древне и до грусти живо…»

С. Г.

Как жутко-древне и до грусти живо

Я ночи южной ощутил потемки

В твоих стихах!.. Еще ль цикады громки,

И царственна звезда, и длится диво?

К полудням новым тянется пугливо

Случайная трава, и стебли ломки

На том пласту наносном, что обломки

Минувшего хоронит молчаливо.

Приемлю я с послушным удивленьем

Души земной и душ земные ласки;

И за твою — я робко благодарен.

Быть может, Лазарь, уронив повязки,

Был так же умилен родным селеньем…

Вот отчего напев мой светозарен!

ЖАР-ПТИЦА

Песни устали

В легкие дали

Реять за даром

Райских плодов,—

С огненным шаром,

Ношей орлиной,

Вечной первиной

Звездных садов,

В клюве могучем,

Ловчими света,

В лоно поэта

Бурно слетать,—

Ливнем гремучим

Лире на струны

Сеять перуны,

Луны метать.

Лучшего хочет,

Чудо пророчит

Рощи лавровой

Трепет и тьма:

Скоро Жар-птица

В рощу примчится

С песнею новой,

Песня сама.

НАД ОКОПАМИ

Над окопами белеется,—

       Сотворил молитву страж:

То сберется, то рассеется,

       Словно северный мираж.

Не грохочет медь ревучая,

       Не шелохнутся бойцы.

Полыхает мгла зыбучая —

       И плывут во мгле венцы…

Ты гляди, дозорный, в сторону —

       Не ползет ли тать из тьмы,

Что крылом, подобно ворону,

       Прикрывает вражьи тьмы.

ВИНОГРАДАРЬ

У Возлюбленного моего был виноградник на вершине утучненной горы.