Лариса Миллер - Накануне не знаю чего
«Когда вечерело…»
Когда вечерело, когда вечерело,И лампочка под абажуром горела,И ручка по белой бумаге бежала,И тень на листе моём белом лежала,Пришла тишина, тишина наступилаИ разом квартиру мою затопила,И ручка бежать по листу перестала,И я поняла, что смертельно устала.
«А посреди земного ада…»
А посреди земного адаЗвучала звонкая рулада,Пылали маки в том аду,Цвела кувшинка на пруду.Кувшинка на пруду белела,А сердце всё равно болело,Господь о помощи просил,И жить едва хватало сил.
«Августовский день нарядный…»
Августовский день нарядный,Ненаглядный, ненаглядный,Ты помедленней теки.Наша жизнь есть факт отрадный.Луч касается щекиАккуратно, осторожно.Нынче жить совсем не сложно.Сверху синь, внизу трава.Всё говорено, и можноБольше не искать слова.
«Читай в незримом букваре…»
Читай в незримом букваре,Как облака плывут горе,Плывут небесные овечки, —Шепчи простейшие словечки.Читай, губами шевеля,Но только медленно: «Земля,Осенней паутины нитка...»Уже которая попыткаВсю эту азбуку прочесть.Читай сначала. Время естьПока. А если даже нету,Читай, присев поближе к свету.
«Всё пройдёт, пройдёт, ей-богу…»
Всё пройдёт, пройдёт, ей-богу,Потихоньку, понемногу.Я пройду, и ты, и он —Всё пройдёт: и явь и сон.И не надо трепыхаться,От обиды задыхаться.Жизнь, конечно же, не мёд,Но она пройдёт, пройдёт.
«Эта горестная нота…»
Эта горестная нота...Время краткого полётаНиоткуда никуда.Сад осенний шепчет что-то,Бормочу в ответ: «О, да...»,Хоть его невнятны речи.Поживём. Ещё не вечер.Полетаем, поживём.Ярко вспыхивают свечи...Слава Богу, мы вдвоём.Слава Богу, время длится,Нам один и тот же снитсяЗолотой летучий сон...В старом доме сладко спитсяПод шуршанье жёлтых крон.
«Я уже плохой ходок…»
Я уже плохой ходок.Утки, озеро, ледок,Небосвод пустой и серый,Старый лаз забит фанерой.И не деться никуда.Осень, стылая вода.Шагом медленным, усталымПрохожу по листьям палым.
«Поведай, что же ты открыл…»
Поведай, что же ты открылПод вечный шум небесных крыл.Открыл, что жизнь не мёд, не млекоИ золотого нету века.Открыл, что с каждым днём больнейИ жить, и расставаться с ней —С неповторимой жизнью этой,И с бедной сумрачной планетой.
«А я, как глухая тетеря…»
А я, как глухая тетеря,Токую: «Потеря, потеря», —Тоскуя с зари до заката,Токую: «Утрата, утрата...»А жизнь мне другое пророчитИ щёку легонько щекочетЛучом, что и нежен, и ярок,И шепчет: «Подарок, подарок».
«Ничего с тобой не будет…»
Ничего с тобой не будет:Помелькаешь – пропадёшь.Этот мир тебя забудет,А другого не найдёшь.
Впрочем, всё это догадки.Может, будет всё не так...Гаснет день январский краткий,Дальше темень, дальше мрак.
Дальше, дальше, что там дальше?Говорят, что тишина...Белый снег идёт тишайший,Снега белая стена.
Тишиной всё завершится...Длится хлопьев снежный бал...Так легко всего лишиться,Чем едва ли обладал.
«Жизнь меня морочила…»
Жизнь меня морочила, жизнь меня манила,Окунала перышко в синие чернилаИ писала набело, вовсе без запинки,Все свои послания строго по старинке,Чтобы я читала их, шевеля губами,Как когда-то азбуку я читала маме...Неостановимое перышко скрипело,И синица вешняя за окошком пела.
«А день, ничем не омрачённый…»
А день, ничем не омрачённый,Обласканный и золочёный, —Он жив и светится пока.Дорога, облако, река.
И все в нём могут разместиться:Здесь мы с тобой, а выше птица,А ниже множество теней —Та покороче, та длинней.
«И всё, что за день жизнь накопит…»
И всё, что за день жизнь накопит,Она в ночи глубокой топит,В ночи глубокой, как в пруду.И что же завтра я найду?Я день найду лучистый, новый,Просторный, ко всему готовый.
Книга вторая
А мир творится и творится...
2006
«Дитя лежит в своей коляске…»
Дитя лежит в своей коляске.Ему не вырасти без ласки,Без млечной тоненькой струи.О Господи, дела твои.
Тугое новенькое тельцеМладенца, странника, пришельца,Который смотрит в облака,На землю не ступив пока.
«Придумали себе рубеж…»
Придумали себе рубеж.А хорошо б остаться межМинувшим годом и грядущимИ жить во времени текущем,Где этот свет и этот мракНе обозначены никак,Где нет ни имени, ни даты.И если крикнут мне: «Куда ты?», —Скажу: «Спешу я к той заре,Которой нет в календаре».
«Нельзя так мчаться и мелькать…»
Нельзя так мчаться и мелькать.Зачем вы так летали,Года мои? Хочу вникатьВ подробности, в детали.
Хочу, чтоб миг, крылом шурша,Присел на подоконник.Хочу всё утро, не спеша,Читать старинный сонник.
Хочу, чтоб белый, белый деньСтоял – не шелохнулся,И чтобы всяк, ушедший в тень,Когда-нибудь вернулся.
«Франциск с овечкой говорит…»
Франциск с овечкой говорит,Молитву тихую творит.Он дышит воздухом прозрачнымИ говорит с цветком невзрачным,Шепча: «Господь тебя храни».Текут его земные дни,Молитва длится, длится, длится,И горлинка на грудь садится.
«А мир творится и творится…»
А мир творится и творится,И день, готовый испариться,Добавил ветра и огня.И вот уж залетела птицаВ пределы будущего дня.
И не кончается творенье,Как не кончается пареньеПолётом одержимых птиц,И что ни утро – озареньеПодъятых к небу светлых лиц.
«”День добрый”, – шепчу я…»
«День добрый, – шепчу я. – День добрый», – шепчуИ жмусь к твоему, мой любимый, плечу.День добрый. Он милостив. Он пощадит.Он столько счастливых мгновений родит.Он нас приласкает весенним лучом,И мы не попросим его ни о чём.
«А художник сказал, что тоска остаётся…»
А художник сказал, что тоска остаётся.От неё не спастись. Без неё не поётся.Без неё на холсте осыпаются краски.Вот подсолнух пылает в неистовой пляске.Кисть танцует, дика. Живописец тоскуетИ от острой тоски задохнуться рискует.
«На облако белое, как молоко…»
На облако белое, как молоко,Прищурясь взгляну и вздохну глубоко.Так пахнет апрелем, и льдистой водой,И призрачным счастьем, и близкой бедой.Живу, заклиная: «О, если бы мог,О, если бы мог Ты», – и в горле комок.
«До того как в землю ляжем…»
До того как в землю ляжем,Полюбуемся пейзажем.Ранний снег лежит на ветке,На которой листья редки.Ствол поваленный чернеет.День кончается. Темнеет.Только ягоды рябиныПламенеют, как рубины.
«Живу, тоску превозмогая…»
Живу, тоску превозмогая...Качнулась веточка нагаяНа старом дереве сухом...Тоска считается грехом.Я во грехе уже полвекаЖиву, и облачное млекоНад головой моей течёт,И золотой июньский мёдСтекает по губам и мимо.И всё-таки я здесь любима,И давний грех мой мне прощён,И день лучами позлащен.
«Что делать с этим белым днём…»
Что делать с этим белым днём,С его лучами и тенями,С его небесными краями,Как позаботиться о нём,Чтоб не расстроился, не сник,Уйдя ни с чем во тьму и морок,Чтоб знал, что и любим, и дорогЕго меняющийся лик?
«С чем проснулась?..»
С чем проснулась?С печалью, с печалью.День манил ослепительной далью,Той, которой для смертного нет,И слепил этот божеский свет,Свет несбыточный, свет небывалый,Переменчивый, розовый, алый,Золотые на синем мазки —Цвет тревоги моей и тоски.
«А соловей, влетевший в сад…»
А соловей, влетевший в сад,Поёт так дивно.Гляди вперёд. Глядеть назадБесперспективно.
Белым-бело. И темнотыПочти что нету.Придёт зима, и будешь тыСкучать по лету.
Ну а сегодня рай земной,И завтра тоже.Сирень стоит живой стеной.Её тревожа,
Несильный дождик шелестит,Листвой играя.И никогда не улетитДуша из рая.
«Время кончилось…»
