Константин Левин - Признание. Стихи
1945
«Сейчас мои товарищи в Берлине пляшут линду…»
Сейчас мои товарищи в Берлине пляшут линду.Сидят мои товарищи в венгерских кабачках.Но есть еще товарищи в вагонах инвалидныхС шарнирными коленями и клюшками в руках.Сейчас мои товарищи, комвзводы и комбаты —У каждого по Ленину и Золотой Звезде —Идут противотанковой профессии ребята,Ребята из отчаянного ОИПТД[1]Достали где-то шпоры все, звенят по Фридрихштрассе,Идут по Красной площади чеканным строевым.А я сижу под Гомелем, с зубровкой на террасе,И шлю им поздравления по почтам полевым.
1945
ЛЮБОВЬ КАК САМОЛЮБИЕ
На мысли позорной себя ловлю:Оказывается — люблю…Пытаюсь эту мысль отогнать —Спасаюсь от огня.Я говорю, что это бредПоэта в декабре.Но новый год и даже февральДоказывают, что я — враль.Однако ж сердце твое — не дот?Любовь — не анекдот?И, к вашему сведенью, я не тот,Кто знает, что все пройдет.Но конкурировать и пламенеть —Вот это уж не по мне.И путь сопернику уступить —Не значит отступить.Я буду сторицею награжденВ апрельский день с дождем:В тот день я увижу тебя с ним вдвоем!И встретятся серые наши глаза —И их отвесть нельзя.И выдадут руки твои тебя,Плащ затеребя.И выдавят вздох пресловутый любвиПравдивые губы твои.Злораден и мелочно-самолюбив,Пройду я, улыбки не скрыв.
1945
ПАМЯТИ ПИЛОТА
В средней школе, зубря по ВитверуГеографию смежных стран,Ты гадал ли, что ты там вытворишь,Ты слыхал ли слово «таран»?
Над какою ж там деревенькою,У оранжевых потолков,Рассыпается, бьет об ВенгриюТвой обугленный «Петляков»?
И за душу твою за вернуюПривезут твою старую матьЗолотую Звезду у Шверника,Словно крестик твой, принимать.
1946
«Батальонный комиссар Вачнадзе у костра ведет политбеседу…»
Батальонный комиссар Вачнадзе у костра ведет политбеседу.Дело происходит в сорок первом. Фрицы позади и впереди.Говорит Вачнадзе командиру: — Если будем живы — будем седы…Но звезда вовеки будет красной на твоей и на моей груди.
Не прорвался комиссар Вачнадзе, зашатался, за звезду схватившись,Прохрипел бойцам: — Ребята, кройте!.. — И навек запомнил этот лес:У сырой сосны лежит товарищ. Стал моложе вдруг и как-то тише…В это время по шоссе пылила пятая дивизия СС.
Над могилой ранней комиссара лишь сосна приметой и осталась.Даже и звезды фанерной нету — малый холмик, больше ничего.Глухо кличет птица фронтовая, и по-человечески усталоНе чинара, а сосна склонилась над могилой сына своего.
1949
«Ты возвратился в город свой унылый…»
Ты возвратился в город свой унылыйИ пробуешь старинный свой рояль.Твои комвзводы неспроста трунили,Что шашель пощадит его едва ль.
На твой балкон летят из мокрой рощиДва черные сыча на рандеву.Единственный на город весь настройщикЛежит за синагогою во рву.
1946
РЕКВИЕМ ВАЛЕНТИНУ СТЕПАНОВУ
Твоя годовщина, товарищ Степанов,Отмечается в тишине.Сегодня, небритый, от горя пьяный,Лежу у моря, постлав шинель.
Все пьют тут просто — и я без тостовГлотаю желтый коньяк в тоске,Черчу госпитальной тяжелой тростью«Сорокапятку» на песке.
Сейчас ударит сквозь репродуктор«Вечною славою» Левитан.Над черной феодосийской бухтойЧетыре дня висит туман.
На контуры воспоминаний вначалеЯ нанесу Уральский хребет.Не там ли «нулевкой» нас обкорнали,По норме девятой сварили обед?
Не там ли морозим щеки на тактике,Не там ли пристреливаем репераИ вместе сидим на «губе»? И так-такиУтром однажды приходит: «Пора».
Свежей кирзой запахнет в каптерке.Сорок курсантов, сорок мужчинПогоны нацепят на гимнастерки —Дорого стоящий первый чин…
И ты усмехнешься мне: «Ясно-понятно,Фронт — не миниатюр-полигон».Младшие новенькие лейтенанты,Вместе влезаем в телячий вагон.
И он сотрясается той же песней,Какой нас год донимал старшина.Армянские анекдоты под ПензойСменяют дебаты про ордена.
Еще наши груди таких не знали.Лишь Васька Цурюпа, балтийский бес,Отвинчивает с гимнастерки «Знамя»,Мелком и суконкой наводит блеск.
В артиллерийских отделах кадровРастут анкетные холмы.С пустой кобурою и чистой картойВ свои батареи приходим мы.
Мы наступаем Манштейну на пятки,И, педантичны, как «ундервуд»,Щелкают наши «сорокапятки»,Что «прощай, Родина» в шутку зовут…
Тогда-то на эти координаты,На этих юных, стойких орлятСпускают приземистых «фердинандов» —Надежду и копию фатерланд.
Самоуверенны, методичны —Единый стиль и один резонанс, —Железная смертная мелодичностьС холмов накатывает на нас.
И понял я: все дорогие останки,Родина, долг, офицерская честь, —Сошлись в этом сером тулове танка,Пойманном на прицеле шесть………………
Неделю спустя, в бреду, в медсанбате,Закованный в гипс, почти как в скафандр,В припадке лирических отсебятинЯ требовал коньяку и «гаван».
И только в лазоревом лазаретеПрошу сестру присесть на кровать.И начинаю подробности этиШтабистским слогом ей диктовать.
О нет, никогда таким жалким и скуднымЕще не казался мне мой словарь.Я помню: в эти слепые секундыЯ горько жалел, что я бездарь.
Но все-таки я дописал твоей маме,Чей адрес меж карточек двух актрисНашел я в кровавом твоем кармане,В памятке «Помни, артиллерист».
Но где-то, Валя, на белом свете,Охрипши, оглохши, идут в походМладшие лейтенанты эти —Тридцать восьмой курсантский взвод.
Россию стянули струпья курганов,Европа гуляет в ночных кабаре —Лежат лейтенанты, лежат капитаныВ ржавчине звездочек и кубарей…
Сидят писаря, слюнят конверты(Цензура тактично не ставит штамп),И треугольные вороны смертиСлетаются на городской почтамт.
И почтальонши в заиндевелых,В толстых варежках поскорейСуют их в руки остолбенелыхИ непрощающих матерей.
И матери рвут со стены иконы,И горькую черную чарку пьют,И бьют себя в чахлую грудь, и дракономОшеломленного бога зовут.
Один заступник у их обиды —Это «эрэсов»[2] литой огонь!Богиня возмездия НемезидаЕще не сняла полевых погон…
1945–1947
«А где-нибудь сейчас в Румынии…»
А где-нибудь сейчас в РумынииПо-прежнему светает рано,И как упал на поле минное,Так и лежит мой друг Степанов.
Лежит, под Яссами схороненный,Двумя шинелями покрытый…Но не забытый нашей Родиной,Своей Россией не забытый.
И, на гулянье пригорюнившисьИ в круг веселый не вступая,О нем, о русском храбром юноше,Поет румынка молодая.
Не надо громких слов, товарищи,Не надо реквиемов черных:Боль и без них неостывающейВ сердцах пребудет непокорных.
И все-таки хотел бы в старостиПриехать снова в те пределы,Где нашей юности и яростиСуровая звезда горела!
Где шла моя большая РодинаТвою судьбу спасать, Европа.Ты сосчитала ль — сколько рот онаВ твоих оставила окопах?
Так пусть вовек не забывается,Ни за какою сединою,Тот час, тот бой, что называетсяОтечественною Войною.
1950
