Александр Големба - Я человек эпохи Миннезанга: Стихотворения
ЛЕВОБЕРЕЖЬЕ
I. «Возвращусь в ветвей безбрежья...»
Возвращусь в ветвей безбрежья,в ненаглядные края,где лежит Левобережье,жизнь моя и смерть моя.Вспомню всё, что было прежде,всё, что в дымке бытия,всё, в чем спит Левобережье,жизнь моя и смерть моя!Возвращусь туда, где трефыопостылевших ветвей,где с платформами Мерефыслит усталый соловей.Возвращусь туда, где сноваможно жить без полумер,где на станции Основа –Квитка, харьковский Гомер!Был монахом этот Квитка,а потом танцором стал,а потом – такая пытка! –не залез на пьедестал.Ах, услуга! Ох, медвежья!Эх, блеснула колея!Чернозем. Левобережье.Нет, не смерть, а жизнь моя!
II. «Левобережье. Нет другого...»
Левобережье. Нет другого.Теряю счет годам.Левобережье. Этот говоря рельсам передам.Левобережье. Мимо, мимо.Дорога далека.И только в сердце – горечь дымада исповедь гудка.Левобережье. Зорко, зорковпишись в былые дни —и, ежели мешает шторка,смахни иль отверни!Воспой иные побережья,но всё, но всё равно:глядит мое Левобережьев раскрытое окно.В листвы взъерошенной мятеж яуткнусь в чужом окне,и всё ж мое Левобережьевсё будет сниться мне:тот край, где годы – как минуты,где быль – как синь-туман,тот край, где суржик пресловутыймил слуху поселян!
УЛИЦА ШЕКСПИРА
Прозвучи, моя шальная лира,доблестью, и лаской, и тоской!Я рожден на улице Шекспира,в центре Украины Слободской.
Не хочу плутать в неточных датах,но столетья поступь узнаю:верно, на заре годов двадцатыхтак назвали улицу мою.
Ах, Шекспир! Задира и проказник!Можно ли забыть, что исконитворчество – неумолимый праздник,что и мы ему слегка сродни!
Что слова приходят к пантомимам,оглашая пестрый балаган:в зеркальце, как смерть неумолимом,облик свой увидел Калибан.
В ямбах осязаемых и жесткихчеловек творит свой правый суд.Гамлет умирает на подмостках,капитаны Гамлета несут.
Вот бы нам гореть такою страстьюдо черты последней, до конца;если б нам с такой безумной властьючеловечьи потрясать сердца!
В нас твои отрады и печали,шар земной, летящий в тучах тьмы!Были б мы пустыми рифмачами,если б о тебе забыли мы!
Если б наше сердце не искало,без дорог, на ощупь, наизусть,мужества высокого накала,слова, побеждающего грусть!
Пышная словесная порфира,зашурши над каждою строкой!Я рожден на улице Шекспира,в центре Украины Слободской.
«Шло время…»
Шло времяв умерщвленьях и зачатьях,в соцветьях радуг,в скрипе колеса;мерцали купола,и на Крещатикседыеопускались небеса.Летела славапо горам и долам,столетиястирали ржавый грим,и золотые звездынад Подоломсветили мнеи прадедам моим.
«Предки, предки, и вы отошли в мир иной…»
Предки, предки, и вы отошли в мир иной,привиденьями зыбкими стали!Вы носили жилетки с атласной спинойи на пряжках из кованой стали.
И усов ваших фиксатуар-бриолинбыл тождественен вечному лоску;отдаленней теперь, чем кольчуги былин,ваши штучные брюки в полоску.
Трепыхался футбол и мигало кино,предвещая истории славу;в Черном море мотались, с судьбой заодно,то ли «Гебен», а то ли «Бреслау».
А потом вы на дачах играли в крокет,и носили толстовки с кокеткой,и, откушав в столовке свой постный обед,отличались наивностью редкой.
Годы шли. И уже созидалось метро.Дождь ложился на вмятины фетра.Вы тогда уже были, простите, «ретро »,или, может быть, правильней «ретро»?!
Отошла вашей жизни большая тщета,только дышат еще и доселеувеличенных ваших портретов устаи карманных часов карусели.
Я, потомок ваш бледный,прославить хочу вас в своем поэтическом раже, –ведь эпоха вам всё же была по плену,как титанам в седом Эрмитаже.
Я прославить хочу ваш лаун-теннис в жаруи тяжелые ваши ракетки,потому что всё ж честно вели вы игру,вы, мои незабвенные предки!
Что вам НЭП, шмендефер и рулетка с пти-шво!Были вы в адамантовом стиле,и врагам не прощали вы впрямь ничего,но и вам ничего не простили.
ДЫМ ОТЕЧЕСТВА
Над селеньями людскими,деловит и нелюдим,сродный милой пантомиме,домовитый вьется дым.
В нем твоих очей бездонность,всем соблазнам вопреки,и святая отрешенностьхореической строки.
И окутан в дымку света,вдалеке от всех морей –позабытый кем-то где-тогород юности моей.
Мне знаком здесь каждый угол,и подъем, и поворот,и парад бетонных пугалвозле парковых ворот,
и отрада человека —снежных хлопьев белизна,и семнадцатого векамонастырская стена.
Как инкогнито и некто,все бы в сердце уберечь:даже грубость диалекта,даже грусть разлук и встреч.
Уплывает пантомимав снеговую пелену.«Слаще нет родного дыма», —говорили в старину.
Я от сердца отрываюэтот каменный фасад,эти синие трамваии заиндевелый сад,
и покрытый ранней славой,в голубой одетый дым,милый месяц моложавыйнад пристанищем моим.
«Шаланды у прибрежных сел…»
Шаланды у прибрежных селпокачивает ветер резкий,и постаревший режиссербредет по улице одесской.
Он, лысый, скучный человек,шагает — к смерти ли? ко сну ли?…Летел бумажный жалкий снег,эскадры странные тонули.
Фанера, доски и картон,шеренга дев неграциозных;глотнуть бы пересохшим ртомвесь этот непродажный воздух!
И умирает старый шутво всем ветрам открытом зале.И неба синий парашютвисит над улицей Лассаля.
МОРСКАЯ СЫРОСТЬ
Бывает, барахлит забвеньямгла подобно полевому телефону…Таинственная женщина плылапо расписному синему плафону.
А пламя подымало языкии в сновиденья странные тянуло,где отзвуки и нисхожденья гула,где комнаты как в сказке высоки.
Пожалуй, что тогда мне было десять,во мне еще не накопилась злость,не в пушкинской, а в ильфовской Одессемне проживать в ту осень довелось.
Там было даже и кафе Фанкони,нарпитовское стойбище мужей,и небоскребы в восемь этажей,но речь пойдет о расписном плафоне.
Летела – в складках, в драпировках вся,очами похотливыми кося,но сверх того не ведая корысти, –мадам, должно быть, итальянской кисти.
Бинокль к глазам прильнет, как соль ко рту,и сразу в приближеньи многократном –бетонный мол, сродни рассветным пятнам,и трубы разноцветные в порту.
Так сочетался этот Мир-навыростс грядущим… Впрочем, это ничего!Но более, но более всегомне памятна тех дней морская сырость.
Она была повсюду и всегда,цвела в подъездах животворной тенью,сродни испепеленью и томленьюи некой сладковатостью горда.
С тех пор прошло немало лет и льдов,но сырость эта ждет в мечтах опальных,на лестницах приморских городови в тусклом свете комнат умывальных.
Но непрерывен времени поход,он движется по месяцам угаслым…Нагретым маслом пахнет теплоходи вся судьба нагретым пахнет маслом.
Машинным маслом. Что за толчеянам подтверждает непреложность мига!Морская сырость – вотчина твоя,Одесса, Феодосия и Рига.
Чем пахнет на заре Восточный Крым?Чем пахнет на заре Бассейн Донецкий?Чем пахнет время? Спячкою мертвецкойиль пробужденьем? Мы – поговорим…
Был старый дом. О время, не тревожьосколков воронцовского уюта!Еще мне снится душная каюта,Где с морем обручен Одесский Дож!
Во мне еще накапливалась злостьи ожиданий тщетное величье, –не смог Всего Грядущего Обличьепровидеть я. Но кое-что сбылось.
КАТОК «ПЕЧАТНИК»
