Анна Ахматова - Поэма без героя
Факелы гаснут, потолок опускается. Белый (зеркальный) зал[16] снова делается комнатой автора. Слова из мрака:
Смерти нет – это всем известно,Повторять это стало пресно,А что есть – пусть расскажут мне.
Кто стучится?Ведь всех впустили.Это гость зазеркальный? ИлиТо, что вдруг мелькнуло в окне…
Шутки ль месяца молодого,Или вправду там кто-то сноваМежду печкой и шкафом стоит?
Бледен лоб и глаза открыты…Значит, хрупки могильные плиты,Значит, мягче воска гранит…
Вздор, вздор, вздор! – От такого вздораЯ седою сделаюсь скороИли стану совсем другой.
Что ты манишь меня рукою?!
За одну минуту покояЯ посмертный отдам покой.
ЧЕРЕЗ ПЛОЩАДКУ
Интермедия
Где-то вокруг этого места («…но беспечна, пряна, бесстыдна маскарадная болтовня…») бродили еще такие строки, но я не пустила их в основной текст:
«Уверяю, это не ново…Вы дитя, синьор Казанова…»«На Исакьевской ровно в шесть…»
«Как-нибудь побредем по мраку,Мы отсюда еще в «Собаку»[17]…«Вы отсюда куда?» —«Бог весть!»
Санчо Пансы и Дон-КихотыИ, увы, содомские Лоты[18]Смертоносный пробуют сок,
Афродиты возникли из пены,Шевельнулись в стекле Елены,И безумья близится срок.
И опять из Фонтанного Грота[19],Где любовная стонет дремота,Через призрачные воротаИ мохнатый и рыжий кто-тоКозлоногую приволок.
Всех наряднее и всех выше,Хоть не видит она и не слышит —Не клянет, не молит, не дышит,Голова Madame de Lamballe,
А смиренница и красотка,Ты, что козью пляшешь чечетку,Снова гулишь томно и кротко:«Que me veut mon PrinceCarnaval?»[20]
И в то же время в глубине залы, сцены, ада или на вершине гетевского Брокена появляется. Она же (а может быть – ее тень):
Как копытца, топочут сапожки,Как бубенчик, звенят сережки,В бледных локонах злые рожки,Окаянной пляской пьяна, —
Словно с вазы чернофигурнойПрибежала к волне лазурнойТак парадно обнажена.
А за ней в шинели и в каскеТы, вошедший сюда без маски,Ты, Иванушка древней сказки,Что тебя сегодня томит?
Сколько горечи в каждом слове,Сколько мрака в твоей любови,И зачем эта струйка кровиБередит лепесток ланит?
ГЛАВА ВТОРАЯ
Иль того ты видишь у своих колен,Кто для белой смерти твой покинул плен?
1913Спальня Героини. Горит восковая свеча. Над кроватью три портрета хозяйки дома в ролях. Справа она – Козлоногая, посредине – Путаница, слева – портрет в тени. Одним кажется, что это Коломбина. другим – Донна Анна (из «Шагов Командора»). За мансардным окном арапчата играют в снежки. Метель. Новогодняя полночь. Путаница оживает, сходит с портрета, и ей чудится голос, который читает:
Распахнулась атласная шубка!Не сердись на меня, Голубка,Что коснусь я этого кубка:Не тебя, а себя казню.
Все равно подходит расплата —Видишь там, за вьюгой крупчатой,Мейерхольдовы арапчатаЗатевают опять возню.
А вокруг старый город Питер,Что народу бока повытер(Как тогда народ говорил), —
В гривах, в сбруях, в мучных обозах,В размалеванных чайных розахИ под тучей вороньих крыл.
Но летит, улыбаясь мнимо,Над Мариинскою сценой prima,Ты – наш лебедь непостижимый, —И острит опоздавший сноб.
Звук оркестра, как с того света(Тень чего-то мелькнула где-то),Не предчувствием ли рассветаПо рядам пробежал озноб?
И опять тот голос знакомый,Будто эхо горного грома, —Ужас, смерть, прощенье, любовь…
Ни на что на земле не похожий,Он несется, как вестник Божий,Настигая нас вновь и вновь.
Сучья в иссиня-белом снеге…Коридор Петровских Коллегий[21]Бесконечен, гулок и прям
(Что угодно может случиться,Но он будет упрямо снитьсяТем, кто нынче проходит там).
До смешного близка развязка;Из-за ширм Петрушкина маска[22],[23]Вкруг костров кучерская пляска,Над дворцом черно-желтый стяг…
Все уже на местах, кто надо;Пятым актом из Летнего садаПахнет… Признак цусимского адаТут же. – Пьяный поет моряк…
Как парадно звенят полозьяИ волочится полость козья…Мимо, тени! – Он там один.
На стене его твердый профиль.Гавриил или МефистофельТвой, красавица, паладин?
Демон сам с улыбкой Тамары,Но такие таятся чарыВ этом страшном дымном лице —
Плоть, почти что ставшая духом,И античный локон над ухом —Всё таинственно в пришлеце.
Это он в переполненном залеСлал ту черную розу в бокалеИли все это было сном?
С мертвым сердцем и мертвым взоромОн ли встретился с Командором,В тот пробравшись проклятый дом?
И его поведано словом,Как вы были в пространстве новом,Как вне времени были вы, —
И в каких хрусталях полярных,И в каких сияньях янтарныхТам, у устья Леты – Невы.
Ты сбежала сюда с портрета,И пустая рама до светаНа стене тебя будет ждать.
Так плясать тебе – без партнера!Я же роль рокового хораНа себя согласна принять.
На щеках твоих алые пятна;Шла бы ты в полотно обратно;Ведь сегодня такая ночь,Когда нужно платить по счету…А дурманящую дремотуМне трудней, чем смерть, превозмочь.
Ты в Россию пришла ниоткуда,О мое белокурое чудо,Коломбина десятых годов!
Что глядишь ты так смутно и зорко,Петербургская кукла, актерка,Ты – один из моих двойников.
К прочим титулам надо и этотПриписать. О подруга поэтов,Я наследница славы твоей,
Здесь под музыку дивного мэтра —Ленинградского дикого ветраИ в тени заповедного кедраВижу танец придворных костей…
Оплывают венчальные свечи,Под фатой «поцелуйные плечи»,Храм гремит: «Голубица, гряди!»[24]
Горы пармских фиалок в апреле —И свиданье в Мальтийской капелле[25],Как проклятье в твоей груди.
Золотого ль века виденьеИли черное преступленьеВ грозном хаосе давних дней?
Мне ответь хоть теперь: неужелиТы когда-то жила в самом делеИ топтала торцы площадейОслепительной ножкой своей?…
Дом пестрей комедьянтской фуры,Облупившиеся амурыОхраняют Венерин алтарь.
Певчих птиц не сажала в клетку,Спальню ты убрала как беседку,Деревенскую девку-соседкуНе узнает веселый скобарь[26].
В стенах лесенки скрыты витые,А на стенах лазурных святые —Полукрадено это добро…
Вся в цветах, как «Весна» Боттичелли,Ты друзей принимала в постели,И томился драгунский Пьеро, —
Всех влюбленных в тебя суевернейТот, с улыбкой жертвы вечерней,Ты ему как стали – магнит.
Побледнев, он глядит сквозь слезы,Как тебе протянули розыИ как враг его знаменит.
Твоего я не видела мужа,Я, к стеклу приникавшая стужа…Вот он, бой крепостных часов…
Ты не бойся – дома не мечу, —Выходи ко мне смело навстречу —Гороскоп твой давно готов…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Ведь под аркой на Галерной…
А. АхматоваВ Петербурге мы сойдемся снова,Словно солнце мы похоронили в нем.
О. МандельштамТо был последний год…
М. ЛозинскийПетербург 1913 года. Лирическое отступление: последнее воспоминание о Царском Селе. Ветер, не то вспоминая, не то пророчествуя, бормочет:
Были святки кострами согреты,И валились с мостов кареты,И весь траурный город плыл
По неведомому назначенью,По Неве иль против теченья, —Только прочь от своих могил.
На Галерной чернела арка,В Летнем тонко пела флюгарка,И серебряный месяц яркоНад серебряным веком стыл.
Оттого, что по всем дорогам,Оттого, что ко всем порогамПриближалась медленно тень,
Ветер рвал со стены афиши,Дым плясал вприсядку на крышеИ кладбищем пахла сирень.
И царицей Авдотьей заклятый,Достоевский и бесноватый,Город в свой уходил туман.
И выглядывал вновь из мракаСтарый питерщик и гуляка,Как пред казнью бил барабан…
И всегда в духоте морозной,Предвоенной, блудной и грозной,Жил какой-то будущий гул…
Но тогда он был слышен глуше,Он почти не тревожил душиИ в сугробах невских тонул.
Словно в зеркале страшной ночиИ беснуется и не хочетУзнавать себя человек, —
А по набережной легендарнойПриближался не календарный —Настоящий Двадцатый Век.
А теперь бы домой скорееКамероновой ГалереейВ ледяной таинственный сад,Где безмолвствуют водопады,Где все девять[27] мне будут рады,Как бывал ты когда-то рад.Там за островом, там за садомРазве мы не встретимся взглядомНаших прежних ясных очей,Разве ты мне не скажешь сноваПобедившее смерть словоИ разгадку жизни моей?
ГАВА ЧЕТВЕРТАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ
