Юнна Мориц - Лицо
Не в силах были напустить тумана
И мглой мои окутать жернова
И замыслы бурлящего вулкана.
Так Бог помог мне в свиту не попасть
Ни к одному из патриархов Музы,
Не козырять его любовью всласть,
Не заключать хвалебные союзы,
Не стать добычей тьмы и пустоты
В засиженном поклонниками зале…
Живи на то, что скажешь только ты,
А не на то, что о тебе сказали!
1979
АНТИЧНАЯ КАРТИНА
Славно жить в Гиперборее,
Где родился Аполлон,
Там в лесу гуляют феи,
Дует ветер аквилон.
Спит на шее у коровы
Колокольчик тишины,
Нити мыслей так суровы,
Так незримы, так нежны.
Толстоногую пастушку
Уложил в траву Сатир.
Как ребенок погремушку,
Он за грудь ее схватил.
А в груди гремит осколок
Темно-красного стекла.
А вблизи дымит поселок,
Ест теленка из котла.
Земляничная рассада
У Сатира в бороде,
И в глазах не видно взгляда,
Он — никто, и он — нигде.
Он извилистой рукою
Раздвигает юбок стружки,
Пустотою плутовскою
Развлекая плоть пастушки.
А она пылает чудно
Телом, выполненным складно.
Все творится обоюдно, -
То им жарко, то прохладно.
А корова золотая
Разрывает паутину,
Колокольчиком болтая,
Чтоб озвучить всю картину.
1973
«Я — хуже, чем ты говоришь…»
Я — хуже, чем ты говоришь.
Но есть молчаливая тайна:
Ты пламенем синим горишь,
Когда меня видишь случайно.
Ты в синем-пресинем огне
Живучей влюбленности пылкой
Ворочаешь с горькой ухмылкой
Плохие слова обо мне.
Я — хуже, чем ты говоришь.
Но есть молчаливая тайна:
Ты пламенем синим горишь,
Когда меня видишь случайно.
И этот костер голубой
Не я ли тебе подарила,
Чтоб свет не померк над тобой,
Когда я тебя разлюбила?
Я — хуже, чем ты говоришь.
Но есть молчаливая тайна:
Ты пламенем синим горишь,
Когда меня видишь случайно.
Но жгучую эту лазурь
Не я ль разводить мастерица,
Чтоб синие искры в глазу
Цвели на лице твоем, рыцарь?
Я — хуже, чем ты говоришь.
Но есть молчаливая тайна:
Ты пламенем синим горишь,
Когда меня видишь случайно.
Так радуйся, радуйся мне!
Не бойся в слезах захлебнуться,
Дай волю душе улыбнуться,
Когда я в дверях и в окне.
Я — хуже, чем ты говоришь.
Но есть молчаливая тайна:
Ты пламенем синим горишь,
Когда меня видишь случайно.
1977
«С какого-то грозного мига…»
С какого-то грозного мига,
С какого-то слезного кома
Влечет меня звездная книга,
Как странника — письма из дома.
И, множество жизней прожив на земле,
Читаю не то, что лежит на столе,
А то, что за облаком скрыто
И в странствиях крепко забыто.
1977
«Есть беспощадное условье…»
Есть беспощадное условье
Для всех небес, для всех лесов:
Лицо — не птичье, не воловье,
А отклик на далекий зов,
Прорыв путями потайными
Сквозь безымянность, забытье,
Возврат дыхания на имя,
На собственное, на свое.
Из безымянности туманной
Нас к жизни вызвал сильный свет.
И отклик, отклик постоянный -
Вот что такое наш портрет!
1978
РОЖДЕНИЕ КРЫЛА
Все тело с ночи лихорадило,
Температура — сорок два.
А наверху летали молнии
И шли впритирку жернова.
Я уменьшалась, как в подсвешнике.
Как дичь, приконченная влет.
И кто-то мой хребет разламывал,
Как дворники ломают лед.
Приехал лекарь в сером ватнике,
Когда порядком рассвело.
Откинул тряпки раскаленные,
И все увидели крыло.
А лекарь тихо вымыл перышки,
Росток покрепче завязал,
Спросил чего-нибудь горячего
И в утешение сказал:
— Как зуб, прорезалось крыло,
Торчит, молочное, из мякоти.
О Господи, довольно плакати!
С крылом не так уж тяжело.
1964
ТЕ ВРЕМЕНА
Ему было семь лет.
И мне — семь лет.
У меня был туберкулез,
А у бедняги нет.
В столовой для истощенных детей
Мне давали обед.
У меня был туберкулез,
А у бедняги нет.
Я выносила в платке носовом
Одну из двух котлет.
У меня был туберкулез,
А у бедняги нет.
Он брал мою жертву в рот,
Делал один глоток
И отмывал в церковном ручье
Мой носовой платок.
Однажды я спросила его,
Когда мы были вдвоем:
— Не лучше ли съесть котлету в шесть,
А не в один прием?
И он ответил: — Конечно, нет!
Если в пять или в шесть,
Во рту остается говяжий дух -
Сильнее хочется есть.
Гвоздями прибила война к моему
Его здоровый скелет.
У меня был туберкулез,
А у бедняги нет.
Мы выжили оба, вгрызаясь в один
Талон на один обед.
И два скелетика втерлись в рай,
Имея один билет!
1965
УТРОМ
Если проснуться — действительность видно сквозь иней,
Сквозь кристаллически синий осадок оконный.
Дождик осенний играет на лире на синей,
Женщина в парке бренчит на гитаре зеленой.
Мысленный взор за пределами зримого мира
Быстро включает метафор передние фары -
Мимо проносится дождика синяя лира,
Женщина в ботах и с гирей зеленой гитары!
Хруст неизвестности слышен и рядом, и выше.
В сердце — прохлада и жуткая тишь снегопада,
Кто-то оркестрам вселенной скомандовал: «Тише!
Если не можете тише — так вовсе не надо!»
Замерли черные галки в небесной прогулке,
Позами Гамлета выстолбив ярусы сосен.
В цинке рассвета, как прачка, синя переулки,
Желтое с синим вгоняет в зеленое осень.
Сердце, взломай глухоту герметической тары,
Хором судьбы разразись на линейках клавира!
Женщина держит зеленую гирю гитары,
Мимо проносится дождика синяя лира.
Женщина в ботах бренчит на гитаре зеленой,
Дождик, осенний играет на лире на синей.
Сколько же можно давиться слезою соленой
И, холодея, разжевывать утренний иней!
Женщина в ботах и с гирей зеленой гитары,
Дождик осенний с голубенькой лирой в обнимку, -
Я выключаю метафор передние фары!
Я не хочу до поры превратиться в травинку.
1975
НА СМЕРТЬ ДЖУЛЬЕТТЫ
Опомнись! Что ты делаешь, Джульетта?
Освободись, окрикни этот сброд.
Зачем ты так чудовищно одета,
Остра, отпета — под линейку рот?
Сестра моя, отравленная ядом
Кровавой тяжбы, скотства и резни, -
Одумайся, не очерняй распадом
Судьбы своей блистательные дни!
Нет слаще жизни — где любовь крамольна,
Вражда законна, а закон бесстыж.
Не умирай, Джульетта, добровольно!
Вот гороскоп: наследника родишь.
Не променяй же детства на бессмертье
И верхний свет на тучную свечу.
Все милосердье и жестокосердье
Не там, а здесь. Я долго жить хочу!
Я быть хочу! Не после, не в веках,
Не наизусть, не дважды и не снова,
Не в анекдотах или в дневниках -
А только в самом полном смысле слова!
Противен мне бессмертия разор.
Помимо жизни, все невыносимо.
И горя нет, пока волнует взор
Все то, что в общем скоротечней дыма.
1966
«Та ведь боль еще и болью не была…»
Та ведь боль еще и болью не была,
Так… сквозь сердце пролетевшая стрела.
Та стрела еще стрелою не была,
Так… тупая, бесталанная игла.
Та игла еще иглою не была,
Так… мифический дежурный клюв орла.
Жаль, что я от этой боли умерла.
Ведь потом, когда воскресла, путь нашла, -
Белый ветер мне шепнул из-за угла,
Снег, морозом раскаленный добела,
Волны сизого оконного стекла,
Корни темного дубового стола, -
Стали бить они во все колокола:
«Та ведь боль еще и болью не была,
Так… любовь ножом по горлу провела».
1977
«Когда мы были молодые…»
Когда мы были молодые
И чушь прекрасную несли,
Фонтаны били голубые
И розы красные росли.
В саду пиликало и пело -
Журчал ручей и цвел овраг,
Черешни розовое тело
Горело в окнах, как маяк.
С тех пор прошло четыре лета.
Сады — не те, ручьи — не те.
Но живо откровенье это
Во всей священной простоте:
Когда мы были молодые
И чушь прекрасную несли,
Фонтаны били голубые
И розы красные росли.
Тетрадку дайте мне, тетрадку -
Чтоб этот мир запечатлеть,
Лазурь, сверканье, лихорадку!
Давясь от нежности, воспеть
