Юнна Мориц - Лицо

Орел титана жрет, как настоящий, и

брызжет в мощный пах слюной орлиной.

Титан не видит ни орла, ни плена,

он видит, как спускается со склона

Кентавр, смертельно раненный в колено.

О дьявол! В благородного Хирона

стрела врубилась, как топор в полено,

он почернел от боли, как ворона,

и пена пышным облачным обводом

усугубляет существа продольность.

Он просит смерти, но бессмертен родом -

будь проклят рок, бессмертья подневольность!

Такая мука в нем, такая больность!..

Титан колотит по небесным сводам, -

Выходит Зевс: — Чего тебе, ворюга? -

Титан диктует: — Сокруши порядок

и смерть мою перепиши на друга,

чтоб светел был отход его и сладок:

Кентавру пусть — нежнейшая из грядок,

а мне — его бессмертья центрифуга, -

ты понял? — Зевс кивнул ему невольно

и удалился ублажать титана.

Кентавру больше не было так больно,

его зарыл Геракл в тени платана.

Орел терзал титана неустанно,

въедаясь в печень. Но как раз об этом

известно всем и сказано довольно.

1973

«Черемуха, дай надышаться…»

Черемуха, дай надышаться

На осень, на зиму вперед -

Ведь надо на что-то решаться

Все время, всю жизнь напролет!

Загульная! В пьяной раскачке,

Щекой прижимаясь к щеке,

Станцуем свой вальс, как босячки -

Средь барышень на пятачке!

Уже приударили скрипочки,

И дух упирается в плоть,

И цыпочки встали на цыпочки

И взяли батисты в щепоть!

Скорей свои кудри-каракули

Роняй же ко мне на плечо,

Чтоб мы танцевали и плакали,

Друг друга обняв горячо.

Нам есть от чего переплакаться

И переплясаться с тобой!

Мы выросли обе из платьица

В простор наготы голубой,

А всюду намеки туманные,

Что будем… ах, страшно сказать!

Я — черная, буду я черной землицей,

Ты — белая, будешь черемухой виться

И черную землю сосать,

И пьяные, белые, пряные

Цветы на дорожку бросать…

Черемуха, дай надышаться

На осень, на зиму вперед -

Ведь надо на что-то решаться

Все время, всю жизнь напролет!

1976

ПОРА ДОЖДЕЙ И УВЯДАНЬЯ

Чем безнадежней, тем утешнее

Пора дождей и увяданья,

Когда распад, уродство внешнее

— Причина нашего страданья.

Тоска, подавленность великая

Людей тиранит, словно пьяниц, -

Как если б на углу, пиликая,

Стоял со скрипкой оборванец!

Но явленна за всеми бедствами,

За истреблением обличья,

Попытка нищенскими средствами

Пронзить и обрести величье.

Во имя беспощадной ясности

И оглушительной свободы

Мы подвергаемся опасности

В определенный час природы,

Когда повальны раздевания

Лесов и, мрак усугубляя,

Идут дожди, до основания

Устройство мира оголяя.

Но, переваривая лишнее

Перед глазами населений,

Художника лицо всевышнее

Оставит голой суть явлений:

Любови к нам — такое множество,

И времени — такая бездна,

Что только полное ничтожество

Проглотит это безвозмездно.

1968

«Снег фонтанами бьет на углу…»

Снег фонтанами бьет на углу,

Наметая сугробы крутые.

В облаках, наметающих мглу,

Бьют фонтаны лучей золотые.

Тайный блеск и сверканье вокруг!

Веет в воздухе свежим уловом.

Если кто-нибудь явится вдруг,

Мглистым я задержу его словом.

Я такие снопы развяжу,

На такой положу его клевер,

Головою к такому чижу,

К звездам, так облучающим север,

Что к моим облакам головой,

Головой к моим таинствам алым,

Он поклянчит в ладье гробовой

Плыть со мной под одним покрывалом.

Я отвечу на это, смеясь,

Я убью этот замысел шуткой, -

Ведь любая застывшая связь

Отвратительна пошлостью жуткой!

Нет, скажу я, останься волной -

Друг на друга мы с пеньем нахлынем!

Будь со мною — и только со мной! -

Но сверкай одиночеством синим.

Да, сверканье — вот главное в нас!

Обнажая его неподдельность,

Блещет близости острый алмаз,

Углубляющий нашу отдельность.

Тайный блеск — это жизнь, это путь

(Это — голая суть, я согласна!), -

Потому и раздвоена грудь,

Что не все до конца мне тут ясно.

1978

СЛЕД В МОРЕ

В том городе мне было двадцать лет.

Там снег лежал с краев, а грязь — в середке.

Мы на отшибе жили. Жидкий свет

Сочился в окна. Веял день короткий.

И жил сверчок у нас в перегородке,

И пел жучок всего один куплет

О том, что в море невозможен след,

А все же чудно плыть хотя бы в лодке.

Была зима. Картошку на обед

Варили к атлантической селедке

И в три часа включали верхний свет.

В пятиугольной комнате громадной,

Прохладной, словно церковь, и пустой,

От синих стен сквозило нищетой,

Но эта нищета была нарядной

По-своему: древесной чистотой,

Тарелкой древней, глиной шоколадной,

Чернильницей с грустившей Ариадной

Над медной нитью, как над золотой.

И при разделе от квартиры той

Достались мне Державин, том шестой,

И ужас перед суетностью жадной.

Я там жила недолго, но тогда,

Когда была настолько молода,

Что кожа лба казалась голубою,

Душа была прозрачна, как вода,

Прозрачна и прохладна, как вода,

И стать могла нечаянно любою.

Но то, что привело меня сюда,

Не обнищало светом и любовью.

И одного усилья над собою

Достаточно бывает иногда,

Чтоб чудно просветлеть и над собою

Увидеть, как прекрасна та звезда,

Как все-таки прекрасна та звезда,

Которая сгорит с моей судьбою.

1968

«Мята в твоем зеленеет глазу…»

Мята в твоем зеленеет глазу,

Верба мерцает и вереск.

Заговор знаю — он мелет бузу,

Чушь, околесицу, ересь,

Воду он пестиком в ступе толчет,

Вечно темнит и туманит,

Враз не заманит — так вмиг завлечет,

Не завлечет — так заманит!

Вот и узнаешь, как было легко

Всем, кто летали со мною!

Что за трехглазое пламя влекло

Крепко забыть остальное?!.

Вот и узнаешь, какая тоска

Ветром каким прознобила

Всех, кого раньше брала в облака,

Всех, кого брать разлюбила.

Я отрываюсь легко от земли -

Дай только повод серьезный!

Плащ мой — в серебряной звездной пыли,

Путь мой — в черемухе звездной!

Это летают мои корабли

В глубь неизвестности грозной.

Плащ мой — в серебряной звездной пыли,

Путь мой — в черемухе звездной.

Это меня не узнал ты вчера

В молниях, в огненном шлеме.

Сириус — брат мой, Венера — сестра,

Ты — мое лучшее время.

1977

«Мое созвездье — Близнецы…»

Мое созвездье — Близнецы,

Моя стихия — воздух.

Меркурий, сердолик, среда

Приносят мне удачу.

И, как считают мудрецы,

Такой расклад на звездах -

Что в среду или никогда

Я что-нибудь да значу.

Меркурий плавает во мгле,

А сердолик — в Тавриде,

А на земле — моя среда

Приносит мне удачу.

И в среду — я навеселе,

Я в среду — в лучшем виде,

Ах, в среду или никогда

Я что-нибудь да значу!

И если кто-нибудь отверг

В издательстве мой сборник,

Когда была я молода

И жизнь вела собачью, -

Так значит, было то в четверг,

В четверг или во вторник, -

Ведь в среду или никогда

Я что-нибудь да значу.

Когда в один из прочих дней

Я стану легким светом,

Где в роге Млечного Пути

Пылает спирт созвездий, -

Тогда я напишу ясней

Об этом же, об этом, -

Откройся, третий глаз,

прочти Мои благие вести!

1978

ТАВРИДА

Там цвел миндаль. Сквозило море

Меж кровель, выступов, перил.

И жизни плавали в просторе,

И чей-то шепот говорил

Об этом. Нежно пахло летом,

Небесной влагой, огурцом.

Душа, стесненная скелетом,

Такое делала с лицом,

Что облик становился ликом

Судьбы. Торчали из резьбы

Черты в изломе полудиком:

Жаровней — глаз, скула — калмыком,

И сушь растресканной губы. Над миндалем

Бахчисарая, Где скифы жарили форель,

Носилось время, пожирая

Аквамариновый апрель,

Меня с тобой, и всех со всеми,

Со всех сторон, с нутра, извне.

Всепожирающее время,

Неумирающее время

Вертело вертел на огне.

Но мне еще светила младость -

Послаще славы эта радость,

Крупней бессмертия вдвойне.

Пускай случится что угодно, -

Я счастлива была, свободна,