Булат Окуджава - Посвящается вам
Душевный разговор с сыном
Мой сын, твой отец — лежебока и плутиз самых на этом веку.Ему не знакомы ни молот, ни плуг,я в этом поклясться могу.
Когда на земле бушевала войнаи были убийства в цене,он раной одной откупился сполнаот смерти на этой войне.
Когда погорельцы брели на востоки участь была их горька,он в теплом окопе пристроиться смогна сытную должность стрелка.
Не словом трибуна, не тяжкой киркойна благо родимой страны —он все норовит заработать строкойтебе и себе на штаны.
И все же, и все же не будь с ним суров(не знаю и сам, почему),поздравь его с тем, что он жив и здоров,хоть нет оправданья ему.
Он, может, и рад бы достойней прожить(далече его занесло),но можно рубаху и паспорт сменить,да поздно менять ремесло.
1974
Песенка
Совесть, благородство и достоинство —вот оно, святое наше воинство.Протяни ему свою ладонь,за него не страшно и в огонь.
Лик его высок и удивителен.Посвяти ему свой краткий век.Может, и не станешь победителем,но зато умрешь как человек.
Работа
Жест. Быстрый взгляд. Движение души.На кончике ресницы — влага.Отточены карандаши,и приготовлена бумага.
Она бела, прохладна и гладка.Друзья примолкли сиротливо.А перспектива так сладкав зеленом поле объектива.
Определяю день и час,события изобретаю,как ворон, вытаращив глаз,над жертвою очередной витаю.
Нелепо скрючена рука,искажены черты и поза…Но перспектива как сладка!Какая вызревает проза!
Уж целый лист почти совсем готов,и вдруг как будто прозреваю:как нищ и беден мой улов,не те цветы ищу я и срываю.
И жар ловлю не от того огня,и лгу по мелочам природе…Что стоит помолиться за меня?Да нынче вам не до молитвы вроде.
И вновь: Я. Злость. И трепет у виска.И пот… Какой квартет отличный!А перспектива так близка,и сроки жизни безграничны.
«В день рождения подарок преподнес я сам себе…»
* * *
В день рождения подарок преподнес я сам себе.Сын потом возьмет, озвучит и сыграет на трубе.Сочинилось как-то так, само собоючто-то среднее меж песней и судьбою.
Я сижу перед камином, нарисованным в углу,старый пудель растянулся под ногами на полу.Пусть труба, сынок, мелодию сыграет…Что из сердца вышло — быстро не сгорает.
Мы плывем ночной Москвою между небом и землей.Кто-то балуется рядом черным пеплом и золой.Лишь бы только в суете не доигрался…Или зря нам этот век, сынок, достался?
Что ж, играй, мой сын кудрявый, ту мелодию в ночи,пусть ее подхватят следом и другие трубачи.Нам не стоит этой темени бояться,но счастливыми не будем притворяться.
«У Спаса на кружке забыто наше детство…»
* * *
У Спаса на кружке забыто наше детство.Что видится теперь в раскрытое окно?Все меньше мест в Москве, где можно нам погреться,все больше мест в Москве, где пусто и темно.
Мечтали зло унять и новый мир построить,построить новый мир, иную жизнь начать.Все меньше мест в Москве, где есть о чем поспорить,все больше мест в Москве, где есть о чем молчать.
Куда-то все спешит надменная столица,с которою давно мы перешли на «вы»…Все меньше мест в Москве, где помнят наши лица,все больше мест в Москве, где и без нас правы.
«Былое нельзя воротить, и печалиться не о чем…»
* * *
Былое нельзя воротить, и печалиться не о чем,у каждой эпохи свои подрастают леса…А все-таки жаль, что нельзя с Александром Сергеичемпоужинать в «Яр» заскочить хоть на четверть часа.
Теперь нам не надо по улицам мыкаться ощупью.Машины нас ждут, и ракеты уносят нас вдаль…А все-таки жаль, что в Москве больше нету извозчиков,хотя б одного, и не будет отныне… А жаль.
Я кланяюсь низко познания морю безбрежному,разумный свой век, многоопытный век свой любя…А все-таки жаль, что кумиры нам снятся по-прежнемуи мы до сих пор все холопами числим себя.
Победы свои мы ковали не зря и вынашивали,мы все обрели: и надежную пристань, и свет…А все-таки жаль — иногда над победами нашимивстают пьедесталы, которые выше побед.
Москва, ты не веришь слезам — это время проверило.Железное мужество, сила и стойкость во всем…Но если бы ты в наши слезы однажды поверила,ни нам, ни тебе не пришлось бы грустить о былом.
Былое нельзя воротить… Выхожу я на улицу.И вдруг замечаю: у самых Арбатских воротизвозчик стоит, Александр Сергеич прогуливается…Ах, нынче, наверное, что-нибудь произойдет.
1964
Краткая автобиография
Не укрыть, не утаить, а напротив, пусть несмело,тайну сердца, тайну жизни вам доверить я хотел,откровенный свой рассказ прерывая то и дело,ночь пока не отгорела, дождь пока не отшумел.
Но за этот подвиг мой без притворства и коварстваи за это вдохновенье без расчета и враньяслишком горькая на вкус, как напрасное лекарство,эта поздняя надежда отказалась от меня.
И осталось, как всегда, непрочитанное что-тов белой книге ожиданий, в черной книге праздных дел…Тонких листьев октября позолота. Жить охота,жизнь пока не облетела, свет пока не отгорел.
Мой отец
Он был худощав и насвистывал старый, давно позабытый мотив,и к жесткому чубчику ежеминутно его пятерня прикасалась.Он так и запомнился мне на прощанье, к порогу лицо обратив,а жизнь быстротечна, да вот бесконечной ему почему-то казалась.
Его расстреляли на майском рассвете, и вот он уже далеко.Все те же леса, водопады, дороги и запах акации острый.А кто-то ж кричал «Не убий!» одинокий… И в это поверить легко,но бредили кровью и местью святою все прочие братья и сестры.
И время отца моего молодого печальный развеяло прах,и нету надгробья, и памяти негде над прахом склониться рыдая.А те, что виновны в убийстве, и сами давно уже все в небесах.И там, в вышине, их безвестная стая кружится, редея и тая.
В учебниках школьных покуда безмолвны и пуля, и пламя, и плеть,но чье-то перо уже пишет и пишет о том, что пока безымянно.И нам остается, пока суд да дело, не грезить, а плакать и петь.И слезы мои солоны и горючи. И голос прекрасен… Как странно!
1987
«Убили моего отца…»
* * *
Убили моего отцани за понюшку табака.Всего лишь капелька свинца —зато как рана глубока!
Он не успел, не закричал,лишь выстрел треснул в тишине.Давно тот выстрел отзвучал,но рана та еще во мне.
Как эстафету прежних днейсквозь эти дни ее несу.Наверно, и подохну с ней,как с трехлинейкой на весу.
А тот, что выстрелил в него,готовый заново пальнуть,он из подвала своегодомой поехал отдохнуть.
И он вошел к себе домойпить водку и ласкать детей,он — соотечественник мойи брат по племени людей.
И уж который год подряд,презревши боль былых утрат,друг друга братьями зовеми с ним в обнимку мы живем.
1966
Письмо к маме
Ты сидишь на нарах посреди Москвы.Голова кружится от слепой тоски.На окне — намордник, воля — за стеной,ниточка порвалась меж тобой и мной.За железной дверью топчется солдат…Прости его, мама: он не виноват,он себе на душу греха не берет —он не за себя ведь — он за весь народ.
Следователь юный машет кулаком.Ему так привычно звать тебя врагом.За свою работу рад он попотеть…Или ему тоже в камере сидеть?В голове убогой — трехэтажный мат…Прости его, мама: он не виноват,он себе на душу греха не берет —он не за себя ведь — он за весь народ.
Чуть за Красноярском — твой лесоповал.Конвоир на фронте сроду не бывал.Он тебя прикладом, он тебя пинком,чтоб тебе не думать больше ни о ком.Тулуп на нем жарок, да холоден взгляд.Прости его, мама: он не виноват,он себе на душу греха не берет —он не за себя ведь — он за весь народ.
Вождь укрылся в башне у Москвы-реки.У него от страха паралич руки.Он не доверяет больше никому,словно сам построил для себя тюрьму.Всё ему подвластно, да опять не рад…Прости его, мама: он не виноват,он себе на душу греха не берет —он не за себя ведь — он за весь народ.
1975
