Джордж Байрон - Лара
XII
Вот полночь. Всюду спят. Ночник в углуЕдва-едва одолевает мглу.В покоях Лары шепот вдруг возник,Какой-то говор, голос; резкий крик,Ужасный вопль, — и смолкло сразу. ЛишьРаскаты эха повторяла тишь.Вскочили все; страх подавляя, — в зал,Туда, где вопль о помощи взывал.Бегут с огнем едва зажженных свеч;В ножнах, с испуга, всякий тащит меч.
XIII
Там навзничь, холоден, как мрамор плит,Бледней луча, что по лицу скользит,Простерся Лара; меч, полу-в-ножнах,Как видно, выбил сверхприродный страхИз рук его, — но видом грозен он,И вызов на лице напечатлен.Бесчувствен он, но в очертанье ртаУгроза смертью с ужасом слита:Отчаявшейся гордости печать,Стремление убить и проклинать.Сквозь обморок застылый взор хранитВ спокойствии зловещем прежний вид:В нем (пусть его подернул тусклый сон)Гнев гладиатора изображен…Его несут. Чу: дышит! прошептал!Румянец темный снова заиграл;Вновь губы алы; взор блуждает, дик,И трепет жизни в теле вновь возник,И странные бегут слова: их звукЧужд языку, звучащему вокруг.Они звучны, раздельно могут течь,Но слугам ясно: то чужая речь.А тот, к кому стремился их поток,Не слышал их, да и — увы! — не мог!
XIV
Паж подошел; казалось, он одинУсвоил, что промолвил господин,Но, изменясь в лице, он дал понять,Что смысл речей не станут открыватьНи он, ни Лара; и казался онВсем происшедшим мало удивлен:Склонясь над Ларой, он заговорил,И тот язык родным, как видно, былЕму, — и Лара внемлет нежный тон,Что отгоняет полный страха сон,Коль этот сон мог овладеть душой,Что не нуждалась в муке сверхземной.
XV
Дурной ли сон, иль призрак он видал,Он никому о том не рассказал,Все в сердце скрыв. В измученную грудьОбычный день вновь силы смог вдохнуть.Ни врач не нужен был, ни духовник:Вернулось все — и поступь и язык;Возобновив занятья прежних дней,Он не был ни угрюмей, ни грустней;А если стал ему полночный часНерадостен, он это скрыл от глазТой страшной ночью потрясенных слуг,Что не могли свой позабыть испуг:Они, вдвоем лишь (одному нельзя),Крадутся, мимо залы той скользя;Все: звук шагов, стук двери, флага плеск,Завес шуршанье, старых балок треск,Деревьев тени, вспорх нетопырей,Ночная песня ветра у дверей,Все их страшит, едва лишь мрак ночнойСгущается над серою стеной.
XVI
Напрасный страх! Зловещей тайны часНе повторился, и для зорких глазКазался Лара все забывшим вдруг,Но тем сильнее поражал он слуг.Как? Он, очнувшись, все забыл? Ни взгляд,Ни слово, ни движенье не хранятТех ощущений? Ничего в нем нет,Что должен был безумный вызвать бред?Не сон ли все? Его ли дикий крикИх разбудил в ужасный этот миг?Его ли сердце замерло от мук?Его ли взор в их души влил испуг?Как мог забыть страдалец обо всем,Коль те дрожат, кто был тогда при нем?Иль он безмолвен, ибо сросся с нимТот страх, — неизъясним, неизгладим,И будет жить в тлетворной тайне той,Что сгложет душу, скрытая душой?Нет, с ним не так! Ни следствий, ни причинВ нем зритель не постигнет ни один:У смертного для дум, для тайн такихСлова — все слабы; мысли душат их.
XVII
В нем было странно разное слито:Манило это, отвращало то;Его судьба была темней всего;Кто порицал, кто восхвалял его,Но, споря, все в него вперяли взгляд,И жизнь его узнать был всякий рад.Кто он? Зачем ворвался он в их круг,Нося лишь имя, всем известный звук?Он — враг людей? Но всякий знал о том,Что он веселым был с весельчаком;А глянуть ближе, говорят одни,Улыбка та — насмешке злой сродни:Смех губы лишь кривил — и застывал,И никогда во взоре не сиял.Все ж этот взор и мягким был порой,Не с черствой, значит, он рожден душой;Но тут же он хладел, как бы стыдясьТой слабости, что в гордость пролилась,Не снисходя сомненья разогнатьВ тех, кто его боялся уважать.Он сам терзал то сердце, что в быломОт нежности изнемогало в нем;На страже скорби, он в душе растилЛишь ненависть — за то, что так любил.
XVIII
Все презирал он, что видал вокруг,Как если б вынес худшие из мук.Он странником был в этом мире, он,Как скорбный дух, сюда был занесен.Средь черных грез он в бури сам себяКидал, случайно лишь не погубя,И не сгубил — напрасно: сам о томЖалел он, вспоминая о былом.Любить способный больше, чем любой,Кто облик носит на земле — земной,В мечтах о благе он занесся ввысь,И в холод зрелый те мечты влились.Гонясь за тенью, тратил он годаИ силы, неценимые тогда;И вихрь страстей врывался в жизнь его,В безумье не щадящий ничего;И гибли чувства лучшие в борьбеСредь диких дум о яростной судьбе.Но в гордости он не себя винил,А лишь Природу, буйство низких сил;Свои грехи он возлагал на плоть,Что червь сожрет, душе ж — не побороть.Добро со злом смешав (какой итог!),Он в актах воли рад был видеть рок;Чужд себялюбья мелкого, поройОн для другого жертвовал собой;Не долг, не жалость были в этом, нетЛишь извращенность мысли, гордый бред,Что лишь ему все можно, все равно,Что так другому делать не дано;Опасный путь: такая страсть моглаЕго вовлечь в преступные дела;Ему равны падение и взлет,Лишь бы из тех, среди кого живетИ разделять чью долю осужден,Добром иль злом мог выделиться он.Полн отвращенья, дух его больнойВвыси, над миром, трон поставил свой,И холодно он дольний мир следил,И кровь ровней бежала в недрах жил;Не знать бы ей, что значит грешный зной,И вечно течь струею ледяной!Все ж он с людьми путем обычным шелИ то же делал, те ж беседы велИ логику не рушил напролом:Безумен сердцем был он — не умом.Чужд парадоксам, он своих идейНе обнажал, чтоб не задеть людей.
XIX
Таинственный и замкнутый для глаз,При нежеланье выйти напоказ,Он знал искусство (иль рожден был с ним)Свой образ в душу заронить другим.Не то, чтобы любовь или вражду,Все, что назвать нетрудно на ходу,Внушал он, но, кто раз его видал,Тот встречи никогда не забывал;С кем говорил он, — после долго тотНебрежных слов продумывал полет;Как? — не понять, — но был неотразимДля всех он, кто водил беседу с ним;Он в сложном чувстве воплощал с тех порВ них образ свой. Пусть краток разговор,Но отвращеньем иль влеченьем вмигОн в душу (каждый чувствовал) проник.Для вас он тайна, но уже путиК вам он сумел (вдруг видите) найтиИ овладеть. С самим собой вразрезК нему вы сохраняли интерес;С тем обаяньем вам не совладать:Казалось, — запрещал он забывать!
XX
Шло празднество. Тьма рыцарей и дамВся знать, все богачи — собрались там.Был зван и Лара; знатен он; почетЕго всегда у Ото в замке ждет.Весельем потрясен блестящий зал;Все удалось — и пир, и пышный бал.Веселый танец мчит красавиц рой,Слив грацию с гармонией живой;Жар нежных рук и молодых сердецВ счастливых узах слиты наконец;При виде их в угрюмых взорах — свет:Старик припомнит радость юных лет,И грезит Юность, что с земли онаНа крыльях счастья ввысь унесена!
XXI
С приязнью их и Лара созерцал;Коль был он смутен, — значит, взором лгал|Беззвучно проносившихся пред нимКрасавиц наблюдал он, недвижим,Став у колонны, руки сжав крестом.Но странно: он не замечал притом,Что мрачный взгляд в него вперен в упор:Он дерзостью бы счел подобный взор.Но вот — заметил. Незнакомец тотЕго лишь, видно, взором стережет,Зловещ, настойчив. Обликом — пришлец,Еще таился он, — но наконецСкрестились взоры: был допрос в одномИ удивленье гневное в другом.В глазах у Лары вспыхнул огонекНеясных подозрений и тревог,А тот явил в лице тяжелом вдругСмятенье чувств, не понятых вокруг.
XXII
