Пьер де Ронсар - О вечном. Избранная лирика

ЭЛЕГИИ

А.-Ж. ЮРО, ГОСПОДИНУ ДЕ ЛЯ ПИТАРДЬЕРУ

Веселые, мой друг, настали времена,Хмельные от любви, шальные от вина,Спешит помолодеть земля, так отчего жеИ нам, подобно ей, не сделаться моложе!Взгляни на голубей, на ласточек взгляни:Топорщат перышки, целуются они,Садятся парами на ветки и на крышу,Весь день завидное я воркованье слышу.Взгляни на древний дуб и юную лозу,Что тянется к ветвям могучим, а внизу,Скользя среди травы, младенчески зеленой,По мшистому стволу змеится плющ влюбленный,Целуя теплую шершавую кору.Или не слышишь ты, как плачет ввечеруЭгейский соловей, певец печали вечной,Как жалуется он на грех бесчеловечныйТерея и всю ночь над зеленью кустовПогибель Итила оплакивать готов.Он свищет, щелкает, гремит, рыдает, стонет,То песню оборвет, то в новых трелях тонет,Никем не выучен искуснейшей игре,Тоскует о своей загубленной сестре.Или не видишь ты, как травы луговыеМеняют свой наряд, пестрят, горят впервыеЗа этот год, — взгляни: наяды у водыСбирают урожай фиалок, а садыУже гудят от пчел, и легким хороводомКружатся бабочки под тихим небосводом,И крылья тонкие проворных мотыльковСрывают аромат весенних лепестков…Нам в эти месяцы, когда прошли невзгоды,Грешно не обмануть завистливые годы.До дряхлой старости осталось полшага,Ты слышишь, Смерть бредет, проклятая брюзга,И надо ей назло продлить наш праздник шумный,Пока цветущий май, повеса неразумный,Нам душу веселит, и от его речейВ усталом сердце кровь вскипает горячей.А стукнет семьдесят, совсем иное дело,Но чтоб уныние тобой не овладело,Займись пасьянсами, поигрывай в триктрак,Нас годы приведут в страну, где вечный мрак,И не покинуть нам загробную пещеру,Или солгал Катулл? — я принял все на веру.Я знаю, ты к себе взыскателен и строг,Какой однажды мне ты преподал урок! —Твой благородный лоб не бороздят морщины,И в целом мире нет галантнее мужчины:При виде барышень или пикантных дамСпешишь ты выказать презрение к годам.Ты Аполлону друг, он кровь твою торопит,И кубок Бахуса еще тобой не допит,И в этом схожи мы: я прочь гоню хандруИ лицемерную бесчестную игру,Покорность Бахусу храню и Цитерее,Но Фебовой стрелы не видывал острее,И если оступлюсь, не я тому виной:Ведь так заведено Природой, а не мной.

В полубеспамятстве, дышать и то не в силах,Я жаждал смерти, — кровь остановилась в жилах,Вконец измученный любовною борьбой,В изнеможении лежал я пред тобой.Язык мой высохший как будто слипся с нёбом,«Прощай, — подумал я, — мы встретимся за гробом», —В ушах — зловещий звон, перед глазами — мгла,На грудь твою рука бессильная легла,Казалось, в проклятом исчезну я Эребе,В краю, где царствовать Плутону выпал жребий,Куда не попадет вовеки свет дневной,И вот уже ладья Харона предо мной.Я умирал, но ты к губам моим припала,Блаженной смерти ты меня не уступала,Был долог поцелуй, лишь смех дразнящий твойНа миг прервал его, и я, полуживой,Воспрянул, ощутив живительные токи,И змейкою вился твой язычок жестокий,Вливая в грудь мою сжигающий бальзам:Он солнце щедрое вернул моим глазам,И лодка Старика, что перевозит души,Должна теперь без нас уплыть к счастливой суше,Оставленной для тех, кто подлинно влюблен,Так поцелуем был навек я исцелен.И все ж, любимая, в тот час, когда насквозь яПронизан сумраком, когда пылает ПесьяЗвезда, молю тебя, подобною ценойНе утоляй мой пыл и мой пафосский зной.О перемирии взываю я в надеждеОт смерти уберечь обоих нас, но прежде,Не философствуя, сказать тебе позволь:От наслаждения неотделима боль.

ПОЭМЫ

РЕЧЬ ПРОТИВ ФОРТУНЫ

Одэ Колиньи, кардиналу Шатильонскому

Вам, дорогой Одэ, пожалуюсь я ныне,Своей Фортуны лик явив, как на картине;Вам, бывшему ко мне заботливей отцаВ благодеяниях, которым нет конца.Столь мудрой доброте горячность не пристала,Не станет отличать она кого попало,А если отличит, едва ли оттолкнетНа следующий день! — чужд ветрености тот,В ком сочетаются по склонности природнойУм попечительный с душою благородной.Вам, вам я жалуюсь, любезный Меценат,Как много прихоти Фортуны мне вредят, —Фортуны лживой, злой, враждебно исступленной,Тупой, бессовестной, безбожной, беззаконной,Что бродит по Земле, прельщая и маня,Но от достойных душ бежит, как от огня,Дабы, найдя Порок, упасть ему в объятья, —Недаром в женское она одета платье.Случится ли кому под власть ее попасть,Слепая бестия натешится им всласть:Раздразнит выгодой, разгорячит успехом —А за спиной предаст его с глумливым смехом,Возвысить посулит и вознести до звезд,И точно, вознесет — на площадной помост!Не столько даже тем Фортуна докучает,Кто в хрупком корабле удары бурь встречаетИ, жаждой золота заморского объят,Рискует в поисках заветных Эльдорад;Ни тем, бесчисленным, кто обречен нуждоюВлачиться целый век унылой бороздоюИ, не жалея сил для черствого куска,Стрекалом погонять ленивого быка;Нет, ополчается она на сильных мира,Злодейку не смутят ни скипетр, ни порфира,Она свергает в прах монархов и владык,Ей любо унижать того, кто был велик,Прав, почестей, богатств лишать в мгновенье ока.Как эта фурия коварна и жестока,Изведал до конца ваш благородный дом,Лишь добродетели и стойкости щитомОборонявшийся от всех ударов лютых,Но духом не склонясь в гонениях и смутах.А мне, несчастному, с ней справиться невмочь,Фортуна злобная не только день и ночьГлумится надо мной, но, как бретонец дюжий,Тяжелой лапою, большой и неуклюжейПодмявший карлика, — меня свалила с ног,Притиснула к земле и гнет в бараний рог.Как в дымной кузнице, у раскаленной пещи,Вулкана-кузнеца чудовищные клещиХватаются за край гвоздя или скобы,Так горло сжала мне тупая длань Судьбы.Не в силах вырваться, я в муках изнываюИ к вам, бесценный друг, о помощи взываю.С тех пор как жребий мой, к несчастью иль к добру(По совести сказать, и сам не разберу),Меня представил вам, — в раздумье беспристрастномЯ жребий свой зову счастливым и несчастным.Счастливым, ибо мне он друга подарил,Который на меня поток щедрот пролил,Являя тысячи мне знаков доброхотства,Расположения, любви и благородства,Наставника, чей ум и утонченный вкусВлекут к нему толпой жрецов наук и муз, —Несчастным, ибо сей поток благодеянийРазбередил во мне тьму суетных желаний.Дотоле, чужд пустым волненьям и страстям,Питомец аонид, я мог по целым днямГулять в лесах, в полях иль у речной излукиБродить, не ведая ни устали, ни скуки.Замечу ли родник — из пригоршни напьюсь,Увижу ли утес — на самый верх взберусь,Пещеру ли найду — облазить не премину,Соскучусь по цветам — спущусь на луговину.Золотокудрый Феб мне лиру передал,Пан, козлоногий бог, под мой напев скакал,И вслед за ним плясать сбегались на поляныНасельники лесов — дриады и сильваны.В те дни мои стихи твердил любой француз;Ведь те, кого мы чтим за просвещенный вкус —Парнасские жрецы — должны признать без спора(Понеже ревность им не застилает взора),Что никому, как мне, досталась эта честь —Муз греческой земли во Францию привесть,Чтоб по-французски петь они учились нынеВзамен эллинского наречья и латыни.Скажу без скромности, что я впервые смогПридать своим стихам античный строй и слог.Тропой нехоженой, не убоявшись терний,Под вопли ярые невежественной черниЯ шел; и чем сильней был шум ее и глум,Тем мужественней мой воспламенялся умЖеланием скорей проникнуть к тайным грудамСокровищ древних книг, скрывавшимся под спудом.Я верил истине, я знал свои права:Искал, изобретал и обновлял слова —Назло завистникам с их непременной данью:Злоречьем, тупостью, насмешками и бранью.Так, дорогой Одэ, и жил я без тревог,Не чая лучшего, вдали придворных склокИ честолюбия, что мучит мукой вечной, —В покое, в здравии — веселый и беспечный.Но с той поры, как вам случилось, монсеньор,На мне остановить свой благосклонный взор,И ваша доброта (которой равных нету)Уверенность питать позволила поэту,С тех пор я возмечтал о высших степенях,Уж мне мерещились в честолюбивых снахЧины, епархии, аббатства и приорства.Я изумлял Камен, смотревших на проворство,С каким из честного поэта-школяраЯ превратился вдруг в просителя Двора,В проныру нового. Вот честолюбья плата!Уже я при Дворе привычный стал ходатай.И вскоре выучил, насилуя свой нрав,Заядлого льстеца обычай и устав.Встает ли мой патрон или ко сну отходит,Я возле — тут как тут; из дома он выходит,Я по пятам за ним. Короче говоря,Преобразился я, как Главк из рыбаря —В морское чудище, или Астольф былинный —В дуб, заколдованный волшебницей Альсиной.Угрюмо на меня косился Аполлон;Мой ум, интригами всечасно развлечен,К занятьям не лежал — и, брошено без дела,Досужее перо тихонько плесневело.Я, прежде жаждавший творить и познавать,Отныне лишь мечтал копить и обладать;Я навык приобрел ловчить и притворяться,Шнырять, следить, внимать, вакансий дожидатьсяПо смерти чьей-нибудь… Великий срам и грехНа смерти ближнего свой возводить успех!И вот, уязвлены моим пренебреженьемИ праведным в душе пылая возмущеньем,Явились девять Муз к Фортуне и рекли:«О ты, владычица и моря, и земли!Ты возжигаешь свет созвездий путеводных,Ты правишь судьбами созданий земнородных,Богиня мощная! под этою ЛунойВсе сущее тебе покорствует одной;Велишь ты — и цари сражаются с царями,И корабли плывут, одевшись парусами,И пахарь дотемна на пашне спину гнет,Купец торгуется, солдат на смерть идет;По прихоти твоей ведутся в мире войны,Мятутся и кипят народы беспокойны;О ты, во всех краях у всех земных племенИздревле чтимая под тысячью именТо щедрой, то скупой, то праведной богини, —Внемли, заступница, и помоги нам ныне.Когда-то нами был на воспитанье взят,Взлелеян меж сестер, взращен, как младший брат,Безвестный юноша Ронсар, вандомец родом;Он доступ получил к священным нашим водам,Он упражняться мог на арфе золотой;Счастливец! он не раз уверенной стопойВзбирался на Парнас. Веселий наших зритель,Он лавровый венок носил, как победитель,И, влагой чистых струй кастальских упоен,На травах при луне пускался в пляску он.И этот наш Ронсар, певец неблагодарный,Наивно соблазнясь приманкою коварнойПридворных милостей (несчастный дуралей!),Стал домогаться вдруг чинов и должностей.А наших ласк бежит, пренебрегает нами,Ничуть не дорожит парнасскими дарами,Отрекся от Камен, страшится, как чумы,Священных тех высот, где обитаем мы.Кастальского ключа забыл он вкус блаженный,И арфу разломал рукою дерзновенной.Внемли, Богиня, нам, и пусть твой грозный бичСумеет дерзкого отступника настичь;Иль безнаказанной останется обида,Что смертный учинил нам, дочерям Кронида,Богиням девственным, кому со всех концовВозносятся хвалы бесчисленных жрецов?!Припомни, что и ты своею славой громкойОбязана лишь нам, — иначе для потомкаНе сохранился бы, запечатленный в стих,Правдивый перечень превратностей твоих;Никто не верил бы в самодержавный Случай,Не почитал тебя богинею могучей.Пообещай же нам, что все его мечты,Как дым, развеются, бесплодны и пусты,Что жизнь его пройдет в одних надеждах тщетных,В тенетах неудач, в заботах беспросветных,Что просьбами его наскучит МеценатИ в гневе от него отворотит свой взгляд.Богиня, сделай так; в твоей же это власти —На грешника навлечь все беды и напасти».Умолкнул Музы глас; Фортуна внемлет ейИ к просьбе снизойти стремится поскорей.Уже вокруг нее разнузданно и дикоТеснится и шумит чудовищная кликаЛихих приспешников, готовых — лишь скажи! —Сорваться и лететь по знаку ГоспожиБез колебания, куда б ни повелела,На дело доброе иль на худое дело.Меж ними — страсть, дуэль и ненадежный друг,И немощь бледная, и гложущий недуг,И буря грозная, и кораблекрушенье,И беспощадный бой, сулящий пораженье,Досада жгучая, что не дает уснуть,Отчаянье, клинок направившее в грудь,Измена суженой, имения утрата,Проклятие отца, потеря друга, брата,Обида лютая, опала без причин —И тысячи других напастей и кручин.Короче говоря, все лихо и все горе,Что стережет людей на суше и на море,Толпою окружив своей царицы трон,Как стража грозная, стоит со всех сторон.А между этих зол — утехи и забавы,Приманки роскоши, богатства, власти, славы —Тех выгод, что всегда на ниточках висятПод сводом царственных сверкающих палат,На ниточках простых, двойных или крученых,Порою шелковых, порою золоченых,Которые Судьба, слепая госпожа,Срезает наугад в единый взмах ножа,И вот, кто был в парче, бредет в лохмотьях грязных…Так много жребиев вокруг разнообразныхСтолпилось, как весной былинок на лугу,Как желтого песка на Нильском берегу.И вот, из всей своей неисчислимой дворниФортуна выбрала того, что попроворней,Лакея верного, что промаха не дастИ службу сослужить для Госпожи горазд.Призвав его, велит: «Злосчастье, собирайся;Незримым обернись и мигом отправляйсяВ Париж; там силою своих коварных чарПроникни в малого по имени Ронсар.Явись к нему с утра, когда он спит в постели,И поселись тайком в его душе и теле,В глазах, в ушах, в устах, чтоб он нигде не зналУдачи, чтоб, о чем бедняга ни мечтал,Чего б ни затевал, все было зря. Лети жеС попутным облаком, чтоб завтра быть в Париже!»Так молвила Судьба, давая свой наказЗлосчастью ловкому, пролазе из пролаз.В тот ранний час, когда встает заря младая,Пифона старого на ложе покидая,И утренний певец, под небосвод взлетев,Над крышею Дора заводит свой напев,Злосчастье гнусное ко мне в окно влетело,Легло со мной в постель, в мое проникло тело,Быстрее молнии пронзив меня насквозь, —И, словно черный яд, по жилам растеклось.Я пробудился вдруг, неясную истомуНа сердце чувствуя, и, выходя из дому,Споткнулся о порог — первейший знак, что злоВ то утро по пятам уже за мною шло.Вдруг, невесть отчего, мороз прошел по коже,Я книгу выронил от зябкой в пальцах дрожи,На солнце яркое с надеждою взглянул,Хотел было чихнуть, — но так и не чихнул.С того дурного дня я весь погряз в заботах,В корыстных хлопотах, в завистливых расчетах;Злосчастье, что ни день, мытарило меня,Кормя посулами, надеждами дразня.Вас, дорогой Одэ, я утомил собою,Наскучил королю вседневною мольбою —И милостью его давно бы стал богат,Когда б не спутник мой, незримый супостат.Но на мою беду, Злосчастье не дремалоИ случай ухватить никак мне не давало.Возникни при Дворе какой-то ложный слух —Я первый узнаю, чтоб мчаться во весь духЗа мнимой выгодой; а верное известьеМеня конечно же не застает на месте.Иль участи иной мне сроду не дано;Иль небесами так, должно быть, суждено,Чтоб выгода всегда Поэзии бежала,Чтоб лира, в роскоши дряхлея, не лежала,Но, бросив шумный Двор, звенела средь полей,Вдали от почестей, вдали от королей.Но не одно меня Злосчастье притесняет —Надежда ложная мне муки причиняет —Злодейка, что всегда морочит род людскойИ за нос водит нас предательской рукой.Кто произвел на свет обманщицу надежду,Посеял семя зла, ужаснейшего междуНеисчислимых зол, напастей, мук и бед,От коих нам, увы, нигде спасенья нет.Пандора, для чего с запретного сосудаТы крышку не сняла подалее отсюда,Надежду лживую оставя про запасНа небе, в Тартаре — но только не у нас?Под вечер, перед сном она ко мне заходит,Лукавая лиса, и разговор заводит;Опять меня влечет приманкою пустой,Воспламеняет ум несбыточной мечтой,Ревнует за меня, жалеет, как о друге,Толкует про мои достоинства, заслугиИ шепчет вкрадчиво, смущая мой покой:«Неужто ты забыл, Ронсар, кто ты такой?»И отвечаю я назойливой Надежде:«При славном короле, что нами правил прежде,Надеяться я мог: французский государьБыл милостив и щедр, и Музе на алтарьОн приносил дары с великою охотойИ тех, кто ей служил, не оставлял заботой.А ныне — самому выпрашивать даров?Но я ж не стременной, не псарь в конце концов,Не прыткий каменщик, стяжавший три аббатства, —Столь низким способом искать себе богатства!Ступай же от меня и зря не обольщай:Ты надоела мне, пришелица. Прощай!»Порою, монсеньор, мне хочется подальшеСбежать от злой судьбы, ее вражды и фальши —В Тоскану или в Рим, за грань альпийских скал,Где гнусный взор ее меня б не отыскал.Глупец, что вздумал я? Злосчастье сбить со следу!Оно всегда со мной. Границу перееду,Помчусь во весь опор… Глядь, позади меняОно пристроилось на крупе у коня.Порою тянет вдаль, по океанским водамУплыть в Антарктику, к далеким антиподам —Туда, где замышлял Виллеганьон свой рай(И вашим именем почтил безвестный край).Но если бы достать и сил, и прыти юной,Чтоб бороздить моря, — с моею злой фортунойИ там не разойтись; она помчит за мной,Волной гремящею вскипая за кормой.Ты заблуждаешься, Виллеганьон ученый,Мечтая изменить и сделать просвещеннойЖизнь простодушную бразильских дикарей,Что бродят по лесам Америки своейНагие, дикие, не зная, есть на свете льПодобные слова: «порок и добродетель,Сенат и государь, налоги и закон»,Лишь воле собственной покорны испокон,Лишь гласу естества послушные душою;Не отягченные ни страхом, ни виною,Как мы, живущие под гнетом чуждых воль;Там каждый сам себе — сенатор и король.Они из-за земли не ссорятся друг с другом,Не докучают ей остролемешным плугом,Мир на «мое-твое» не делят никогда,Все общее у них, как воздух и вода.Так предоставь же их той первобытной жизни,Которую они ведут в своей отчизне;Молю, не искушай счастливых простаков,Не нарушай покой их мирных берегов.Чему научишь ты, каких подаришь истин?Дикарь усвоит счет — и станет он корыстен,Обучится письму — и станет он хитер;Начнутся тяжбы, ложь, недружество, раздор,И войн безумие, и власти притязанья —Все беды, что идут от преизбытка знанья.Оставь же их, прошу, в их веке золотом;Иначе, изощрясь податливым умомИ злобе выучась, — оравою мятежнойОни придут с огнем и лагерь твой прибрежныйРазрушат и спалят, не пощадив людей,И проклянут тебя с наукою твоейИ самый день, когда негаданно-нежданноУзрели парус твой в лазури океана.Страшись же невзначай содеять это зло,Чтоб рабское ярмо их шею облегло,Чтоб их сдавил уздой бессмысленно суровойЗакон неслыханный или властитель новый,Живи, счастливый род, без горя и тревог,Живи и радуйся! О, если б я так мог!..О, если б я так мог, я позабыл бы вскореВсе происки судьбы, все Илиады горя,Я бы очистил ум от шелухи пустойИ наслаждался бы свободой золотой!Увы, меня гнетет и мучит неотвязноСознанье, монсеньор, того, как безобразноЯ докучаю вам. Но, благородный муж,Вам ведом этот зуд незаурядных душПризнанье обрести, снискать успех и славуИ над тупой толпой возвыситься по праву;Да, над толпой невежд, в которых чувство спит,Толпой бессмысленной и хладной, как гранит,Чья мысль убогая лишь по земле влачится,Толпою, низменной по духу своему,Враждебной искони отважному уму.Но чтобы обрести признанье в наше время,Потребно честь и стыд отбросить, словно бремя.Бесстыдство — вот кумир, кому подчиненыВсе сверху донизу сословья и чины.Бесстыдство — вот талант, питающий придворных,Вояк заносчивых, горластых судей вздорных;Бесстыдство — вот таран, без коего никакНельзя продвинуться нам в свете ни на шаг;И от прямых заслуг — ни прока, ни почета,Пока бесстыдство им не распахнет ворота.Но всех бесстыднее наверняка поэт;Нет жалче существа и неотвязней нет;Как мушка к меду льнет, внезапно ставши смелой,И как ей ни грози, и что ты с ней ни делай,Кружит над мискою, пытаясь каждый разОтведать хоть чуток, юлит у самых глазИ лезет под руку, жужжа бесцеремонно,Покуда не набьет брюшко свое, сластена!Так в точности поэт, когда его влечетТакое лакомство, как слава и почет,Упорно, страстно льнет к приманке аппетитной,Присасываясь к ней пиявкой ненасытной.И вашей добротой вот так же до сих порЯ злоупотреблял. Простите, монсеньор;Сейчас я вам пишу в сердцах — как бы в припадкеБезумья иль в бреду палящей лихорадки:Порою человек, несчастьем сокрушен,Не сознает речей, что изрыгает он.Гнев, честолюбье, стыд и горькие пилюлиРаскаянья — во мне все так перевернули,Такой сумятицей отозвались в письме,Что не могу постичь, в своем ли я уме.Однако, монсеньор, мне кажется, отчастиДосаду я избыл, кляня свое несчастье.И оттого, что смог печаль в стихи облечь,Немного горести свалил с усталых плеч.

КРИСТОФЛЮ ДЕ ШУАЗЕЛЮ, МОЕМУ СТАРИННОМУ ДРУГУ