Илья Эренбург - Избранное

1938 или 1939

152. «Сбегают с гор, грозят и плачут…»

Сбегают с гор, грозят и плачут,Стреляют, падают, ползут.Рассохся парусник рыбачий,И винодел срубил лозу.Закутанные в одеяла,Посты застыли начеку.Война сердца освежевалаИ выпустила в ночь тоску.Рука пощады не попросит.Слова врага не обелят.Зовут на выручку колосья,Родные жадные поля.Суров и грозен боя воздух,И пулемета голос лют.А упадешь — земля и звезды,И путь один — как кораблю.

1938 или 1939

153. «Не здесь, на обломках, в походе, в окопе…»

Не здесь, на обломках, в походе, в окопе,Не мертвых опрос и не доблести опись.Как дерево, рубят товарища, друга.Позволь, чтоб не сердце, чтоб камень, чтоб                  угольРаботать средь выстрелов, виселиц, пытокИ ночи крестить именами убитых.Победа погибших, и тысяч, и тысяч —Отлить из железа, из верности высечь, —Обрублены руки, и, настежь отверсто,Не бьется, врагами расклевано, сердце.

Февраль 1939

154. «Жилье в горах — как всякое жилье…»

Жилье в горах — как всякое жилье:До ночи пересуды, суп и скука,А на веревке сушится белье,И чешется, повизгивая, сука.Но подымись — и сразу мир другой,От тысячи подробностей очищен,Дорога кажется большой рекойИ кораблем — убогое жилище.О, если б этот день перерастиИ с высоты, средь тишины и снега,Взглянуть на розовую пыль пути,На синий дым последнего ночлега!

1939

Савойя

155. «По тихим плитам крепостного плаца…»

По тихим плитам крепостного плацаРазводят незнакомых часовых.Сказать о возрасте? Уж сны не снятсяА книжка — с адресами неживых.Стоят, не шелохнутся часовые.Друзья редеют, и молчит беда.Из слов остались самые простые:Забота, воздух, дерево, вода.На мир гляжу еще благоговейней —Уж нет меня. Покоя тоже нет —Чужое горе липнет, как репейник,И я не в силах дать ему ответ.Хожу, твержу, ищу такое слово,Чтоб выразить всю тишину, всю больЧужого мне, родного часовогоС младенчества затверженный пароль.

1939

156. «Есть перед боем час — всё выжидает…»

Есть перед боем час — всё выжидает:Винтовки, кочки, мокрая трава.И человек невольно вспоминаетРазрозненные, темные слова.Хозяин жизни, он обводит взоромСвой трижды восхитительный надел,Всё, что вчера еще казалось вздором,Что второпях он будто проглядел.Как жизнь недожита! Добро какое!Пора идти. А может, не пора?..Еще цветут горячие левкои.Они цвели… Вчера… Позавчера…

1939

157. «Всё простота: стекольные осколки…»

Всё простота: стекольные осколки,Жар августа и духота карболки,Как очищают от врага дорогу,Как отнимают руку или ногу.Умом мы жили и пустой усмешкой,Не знали, что закончим перебежкой,Что хрупки руки и гора поката,Что договаривает всё граната.Редеет жизнь, и утром на постоеПрипоминаешь самое простое:Не ревность, не заносчивую славу —Песочницу, младенчества забаву.Распались формы, а песок горячийНи горести не знает, ни удачи.Осталась жизни только сердцевина:Тепло руки и синий дым овина,Луга туманные и зелень бука,Высокая военная порука —Не выдать друга, не отдать без бояНи детства, ни последнего покоя.

1939

158. «О той надежде, что зову я вещей…»

О той надежде, что зову я вещей,О вспугнутой, заплаканной весне,О том, как зайчик солнечный трепещетНа исцарапанной ногтем стене.(В Испании я видел, средь развалинРожала женщина, в тоске крича,И только бабочки ночные знали,Зачем горит оплывшая свеча.)О горе и о молодости мира,О том, как просто вытекает кровь,Как новый город в Заполярье выросИ в нем стихи писали про любовь,О трудном мужестве, о грубой стуже,Как отбивает четверти беда,Как сердцу отвечают крики ружейИ как молчат пустые города,Как оживают мертвые маслины,Как мечутся и гибнут облакаИ как сжимает ком покорной глиныНеопытная детская рука.

1939

159. НА МИТИНГЕ

Судеб раздельных немота и сирость,Скопление разрозненных обид, —Не человек, но отрочество мираРуками и сердцами говорит.Надежду видел я, и, розы тоньше,Как мягкий воск, послушная руке,Она рождалась в кулаке поденщицИ сгустком крови билась на древке.

1939

Париж

160. «Ты тронул ветку, ветка зашумела…»

Ты тронул ветку, ветка зашумела.Зеленый сон, как молодость, наивен.Утешить человека может мелочь:Шум листьев или летом светлый ливень,Когда, омыт, оплакан и закапан,Мир ясен — весь в одной повисшей капле,Когда доносится горячий запахЦветов, что прежде никогда не пахли.… Я знаю всё — годов проломы, бреши,Крутых дорог бесчисленные петли.Нет, человека нелегко утешить!И всё же я скажу про дождь, про ветви.Мы победим. За нас вся свежесть мира,Все жилы, все побеги, все подростки,Всё это небо синее — на вырост,Как мальчика веселая матроска,За нас все звуки, все цвета, все формы,И дети, что, смеясь, кидают мячик,И птицы изумительное горло,И слезы простодушные рыбачек.

1939

161. «Бомбы осколок. Расщеплены двери…»

Бомбы осколок. Расщеплены двери.Всё перепуталось — боги и звери.Груди рассечены, крылья отбиты.Праздно зияют глазные орбиты.Ломкий, истерзанный, раненый каменьНевыносим и назойлив, как память.(Что в нас от смутного детства осталось,Если не эта бесцельная жалость?)В полуразрушенном брошенном залеБеженцы с севера заночевали.Средь молчаливых торжественных статуйСтонут старухи и плачут ребята.Нимф и кентавров забытая драма —Только холодный поверженный мрамор.Но не отвяжется и не покинетБелая рана убитой богини.Грудь обнажив в простоте совершенства,Женщина бережно кормит младенца.Что ей ваятели? Созданы еюХрупкие руки и нежная шея.Чмокают губы, и звук этот детскийНов и невнятен в высокой мертвецкой.

1939

162. ДЫХАНИЕ

Мальчика игрушечный корабликУплывает в розовую ночь,Если паруса его ослабли,Может им дыхание помочь,То, что домогается и клянчит,На морозе обретает цвет,Одолеть не может одуванчикИ в минуту облетает свет,То, что крепче мрамора победы,Хрупкое, не хочет уступать,О котором бредит напоследокЗеркала нетронутая гладь.

1939

163. «Самоубийцею в ущелье…»

Самоубийцею в ущельеС горы кидается поток,Ломает вековые елиИ сносит камни, как песок.Скорей бы вниз! И дни и ночи,Не зная мира языка,Грозит, упорствует, грохочет.

Так начинается река,Чтоб после плавно и ленивоКачать рыбацкие челныИ отражать то трепет ивы,То башен вековые сны.

Закончится и наше времяСреди лазоревых земель,Где садовод лелеет семяИ мать качает колыбель,Где летний день глубок и долог,Где сердце тишиной полноИ где с руки усталый голубьКлюет пшеничное зерно.

1939

164. У ПРИЕМНИКА

Был скверный день, ни отдыха, ни мира,Угроз томительная хрипота,Всё бешенство огромного эфира,Не тот обет, и жалоба не та.А во дворе, средь кошек и пеленок,Приемника перебивая вой,Кричал уродливый, больной ребенок,О стену бился рыжей головой,Потом ребенка женщина чесала,И, материнской гордостью полна,Она его красавцем называла,И вправду любовалась им она.Не зря я слепоту зову находкой.Тоску зажать, как мертвого птенца,Пройти своей привычною походкойОт детских клятв до точки — до свинца.

1939