Анна Ахматова - Стихотворения и поэмы

…жасминный куст,

Где Данте шел и воздух пуст.

Мой редактор был недоволен,Клялся мне, что занят и болен,Засекретил свой телефонИ ворчал: «Там три темы сразу!Дочитав последнюю фразу,Не поймешь, кто в кого влюблен,

Кто, когда и зачем встречался,Кто погиб, и кто жив остался,И кто автор, и кто герой, —И к чему нам сегодня этиРассуждения о поэтеИ каких-то призраков рой?»

Я ответила: «Там их трое —Главный был наряжен верстою,А Другой как демон одет, —Чтоб они столетьям достались,Их стихи за них постарались,Третий прожил лишь двадцать лет,

И мне жалко его». И сноваВыпадало за словом слово,Музыкальный ящик гремел.И над тем флаконом надбитымЯзыком кривым и сердитымЯд неведомый пламенел.

А во сне все казалось, что этоЯ пишу для Артура либретто,И отбоя от музыки нет.А ведь сон – это тоже вещица,Soft embalmer,[34] Синяя птица,Эльсинорских террас парапет.

И сама я была не рада,Этой адской арлекинадыИздалека заслышав вой.Все надеялась я, что мимоБелой залы, как хлопья дыма,Пронесется сквозь сумрак хвой.

Не отбиться от рухляди пестрой.Это старый чудит Калиостро —Сам изящнейший сатана,Кто над мертвым со мной не плачет,Кто не знает, что совесть значитИ зачем существует она.

Карнавальной полночью римскойИ не пахнет. Напев ХерувимскойУ закрытых церквей дрожит.В дверь мою никто не стучится,Только зеркало зеркалу снится,Тишина тишину сторожит.

И со мною моя «Седьмая»,Полумертвая и немая,Рот ее сведен и открыт,Словно рот трагической маски,Но он черной замазан краскойИ сухою землей набит.

Враг пытал: «А ну, расскажи-ка»,Но ни слова, ни стона, ни крикаНе услышать ее врагу.И проходят десятилетья,Пытки, ссылки и казни – петь яВ этом ужасе не могу.

И особенно, если снитсяТо, что с нами должно случиться:Смерть повсюду – город в огне,И Ташкент в цвету подвенечном…Скоро там о верном и вечномВетр азийский расскажет мне.

Торжествами гражданской смертиЯ по горло сыта. Повертье,Вижу их, что ни ночь, во сне.Отлучить от стола и ложа —Это вздор еще, но негожеВыносить, что досталось мне.

Ты спроси у моих современниц,Каторжанок, «стопятниц», пленниц,И тебе порасскажем мы,Как в беспамятном жили страхе,Как растили детей для плахи,Для застенка и для тюрьмы.

Посинелые стиснув губы,Обезумевшие ГекубыИ Кассандры из Чухломы,Загремим мы безмолвным хором,Мы, увенчанные позором:«По ту сторону ада мы…»

Я ль растаю в казенном гимне?Не дари, не дари, не дари мнеДиадему с мертвого лба.Скоро мне нужна будет лира,Но Софокла уже, не Шекспира.На пороге стоит – Судьба.

Не боюсь ни смерти, ни срама,Это тайнопись, криптограмма,Запрещенный это прием.Знают все, по какому краюЛунатически я ступаюИ в какой направляюсь дом.

Но была для меня та темаКак раздавленная хризантемаНа полу, когда гроб несут.Между «помнить» и «вспомнить», други,Расстояние, как от ЛугиДо страны атласных баут.[35]

Бес попутал в укладке рыться…Ну, а как же могло случиться,Что во всем виновата я?Я – тишайшая, я – простая,«Подорожник», «Белая стая»…Оправдаться… но как, друзья?

Так и знай: обвинят в плагиате…Разве я других виноватей?Впрочем, это мне все равно.Я согласна на неудачуИ смущенье свое не прячу…У шкатулки ж тройное дно.

Но сознаюсь, что применилаСимпатические чернила…Я зеркальным письмом пишу,И другой мне дороги нету —Чудом я набрела на этуИ расстаться с ней не спешу.

Чтоб посланец давнего векаИз заветнейших снов Эль ГрекоОбъяснил мне совсем без слов,А одной улыбкою летней,Как была я ему запретнейВсех семи смертельных грехов.

И тогда из грядущего векаНезнакомого человекаПусть посмотрят дерзко глаза,Чтобы он отлетающей тениДал охапку мокрой сирениВ час, как эта минет гроза.

А столетняя чаровница[36]Вдруг очнулась и веселитьсяЗахотела. Я ни при чем.Кружевной роняет платочек,Томно жмурится из-за строчекИ брюлловским манит плечом.

Я пила ее в капле каждойИ бесовскою черной жаждойОдержима, не знала, какМне разделаться с бесноватой:Я грозила ей Звездной Палатой[37]И гнала на родной чердак[38] —

В темноту, под Манфредовы ели,И на берег, где мертвый Шелли,Прямо в небо глядя, лежал, —И все жаворонки всего мира[39]Разрывали бездну эфираИ факел Георг[40] держал.

Но она твердила упрямо:«Я не та английская дамаИ совсем не Клара Газуль,[41]Вовсе нет у меня родословной,Кроме солнечной и баснословной,И привел меня сам Июль.

А твоей двусмысленной славе,Двадцать лет лежавшей в канаве,Я еще не так послужу,Мы с тобой еще попируем,И я царским моим поцелуемЗлую полночь твою награжу».

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ЭПИЛОГ

Быть пусту месту сему…

Да пустыни немых площадей,

Где казнили людей до рассвета.

Люблю тебя, Петра творенье!

Белая ночь 24 июня 1942 г. Город в развалинах. От Гавани до Смольного все как на ладони. Кое-где догорают застарелые пожары. В Шереметевском саду цветут липы и поет соловей. Одно окно третьего этажа (перед которым увечный клен) выбито, и за ним зияет черная пустота. В стороне Кронштадта ухают тяжелые орудия. Но в общем тихо. Голос автора, находящегося за семь тысяч километров, произносит:

Так под кровлей Фонтанного Дома,Где вечерняя бродит истомаС фонарем и связкой ключей, —Я аукалась с дальним эхом,Неуместным смущая смехомНепробудную сонь вещей,Где, свидетель всего на свете,На закате и на рассветеСмотрит в комнату старый кленИ, предвидя нашу разлуку,Мне иссохшую черную руку,Как за помощью тянет он.Но земля под ногой гудела,И такая звезда[42] гляделаВ мой еще не брошенный домИ ждала условного звука…Это где-то там – у Тобрука,Это где-то здесь – за углом.Ты не первый и не последнийТемный слушатель светлых бредней,Мне какую готовишь месть?Ты не выпьешь, только пригубишьЭту горечь из самой глуби —Этой нашей разлуки весть.Не клади мне руку на темя —Пусть навек остановится времяНа тобою данных часах.Нас несчастие не минует,И кукушка не закукуетВ опаленных наших лесах…

А за проволокой колючей,В самом сердце тайги дремучей —Я не знаю, который год, —Ставший горстью лагерной пыли,Ставший сказкой из страшной были,Мой двойник на допрос идет.А потом он идет с допроса,Двум посланцам Девки безносойСуждено охранять его.И я слышу даже отсюда —Неужели это не чудо! —Звуки голоса своего:

За тебя я заплатилаЧистоганом,Ровно десять лет ходилаПод наганом,Ни налево, ни направоНе глядела,А за мной худая славаШелестела.

А не ставший моей могилой,Ты, крамольный, опальный, милый,Побледнел, помертвел, затих.Разлучение наше мнимо:Я с тобою неразлучима,Тень моя на стенах твоих,Отраженье мое в каналах,Звук шагов в Эрмитажных залах,Где со мною мой друг бродил,И на старом Волковом Поле,[43]Где могу я рыдать на волеНад безмолвием братских могил.Все, что сказано в Первой частиО любви, измене и страстиСбросил с крыльев свободный стих,И стоит мой Город «зашитый»…Тяжелы надгробные плитыНа бессонных очах твоих.Мне казалось, за мной ты гнался,Ты, что там погибать осталсяВ блеске шпилей, в отблеске вод.Не дождался желанных вестниц…Над тобой – лишь твоих прелестниц,Белых ноченек хоровод.А веселое слово – дома —Никому теперь незнакомо,Все в чужое глядят окно.Кто в Ташкенте, а кто в Нью-Йорке,И изгнания воздух горький —Как отравленное вино.Все вы мной любоваться могли бы,Когда в брюхе летучей рыбыЯ от злой погони спасласьИ над полным врагами лесом,Словно та, одержимая бесом,Как на Брокен ночной неслась…

И уже предо мною прямоЛеденела и стыла Кама,И «Quo vadis?»[44] кто-то сказал,Но не дал шевельнуть устами,Как тоннелями и мостамиЗагремел сумасшедший Урал.И открылась мне та дорога,По которой ушло так много,По которой сына везли,И был долог путь погребальныйСредь торжественной и хрустальнойТишины Сибирской Земли.От того, что сделалось прахом,Обуянная смертным страхомИ отмщения зная срок,Опустивши глаза сухиеИ ломая руки, РоссияПредо мною шла на восток.

________

И себе же самой навстречу,Непреклонно в грозную сечу,Как из зеркала наяву, —Ураганом – с Урала, с АлтаяДолгу верная, молодая,Шла Россия спасать Москву.[45]

ПРОЗА О ПОЭМЕ