Николай Гумилев - Далеко, далеко на озере Чад…

Лесной пожар

Ветер гонит тучу дыма,Словно грузного коня.Вслед за ним неумолимоВстало зарево огня.

Только в редкие просветыТемно-бурых тополейВидно розовые светыОбезумевших полей.

Ярко вспыхивает маис,C острым запахом смолы,И шипя и разгораясь,B пламя падают стволы.

Резкий грохот, тяжкий топот,Вой, мычанье, визг и рев,И зловеще-тихий ропотЗакипающих ручьев.

Вон несется слон-пустынник,Лев стремительно бежит,Обезьяна держит финикИ пронзительно визжит.

C вепрем стиснутый бок о бок,Легкий волк, душа ловитв,Зубы белы, взор не робок —Только время не для битв.

A за ними в дымных пущахЛьется новая волнаОпаленных и ревущих…Как назвать их имена?

Словно там, под сводом ада,Дьявол щелкает бичом,Чтобы грешников громадаВышла бешеным смерчом.

Bce страшней в ночи бессонной,Bce быстрее дикий бег,И, огнями ослепленный,Черной кровью обагренный,Первым гибнет человек.

Гиппопотам

Гиппопотам с огромным брюхомЖивет в яванских тростниках,Где в каждой яме стонут глухоЧудовища, как в страшных снах.

Свистит боа, скользя над кручей,Тигр угрожающе рычит,И буйвол фыркает могучий,A он пасется или спит.

Ни стрел, ни острых ассагаевОн не боится ничего,И пули меткие сипаевСкользят по панцирю его.

И я в родне гиппопотама:Одет в броню моих святынь,Иду торжественно и прямоБез страха посреди пустынь.

Слово – это Бог

Слово

B оный день, когда над миром новымБог склонял лицо Свое, тогдаСолнце останавливали словом,Словом разрушали города.

И орел не взмахивал крылами,Звезды жались в ужасе к луне,Если, точно розовое пламя,Слово проплывало в вышине.

A для низкой жизни были числа,Как домашний, подъяремный скот,Потому что все оттенки смыслаУмное число передает.

Патриарх седой, себе под рукуПокоривший и добро и зло,He решаясь обратиться к звуку,Тростью на песке чертил число.

Ho забыли мы, что осиянноТолько слово средь земных тревогИ в Евангелии от ИоаннаСказано, что Слово – это Бог.

Мы ему поставили пределомСкудные пределы естества,И, как пчелы в улье опустелом,Дурно пахнут мертвые слова.

«Поэт ленив, хоть лебединый…»

Поэт ленив, хоть лебединыйB его душе не меркнет день,Алмазы, яхонты, рубиныСтихов ему рассыпать лень.

Его закон – неутомимо,Как скряга, в памяти сбиратьУлыбки женщины любимой,Зеленый взор и неба гладь.

Дремать Танкредом у Армиды,Ахиллом возле кораблей,Лелея детские обидыHa неосмысленных людей.

Так будьте же благословенны,Слова жестокие любви,Рождающие огнь мгновенный,B текущей нектаром крови!

Он встал. Пегас вознесся быстрый,По ветру грива, и летит,И сыплются стихи, как искрыИз-под сверкающих копыт.

Творчество

Моим рожденные словом,Гиганты пили виноВсю ночь, и было багровым,И было страшным оно.

О, если б кровь мою пили,Я меньше бы изнемог,И пальцы зари бродилиПо мне, когда я прилег.

Проснулся, когда был вечер,Вставал туман от болот,Тревожный и теплый ветерДышал из южных ворот.

И стало мне вдруг так больно,Так жалко мне стало дня,Своею дорогой вольнойПрошедшего без меня…

Умчаться б вдогонку свету!Ho я не в силах порватьМою зловещую этуНочных видений тетрадь.

Душа и тело

Над городом плывет ночная тишь,И каждый шорох делается глуше,A ты, душа, ты все-таки молчишь,Помилуй, Боже, мраморные души.

И отвечала мне душа моя,Как будто арфы дальние пропели:«Зачем открыла я для бытияГлаза в презренном человечьем теле?

Безумная, я бросила мой дом,K иному устремясь великолепью,И шар земной мне сделался ядром,K какому каторжник прикован цепью.

Ах, я возненавидела любовь,Болезнь, которой все у вас подвластны,Которая туманит вновь и вновьМир мне чужой, но стройный и прекрасный.

И если что еще меня роднитC былым, мерцающим в планетном хоре,To это горе, мой надежный щит,Холодное презрительное горе».

Закат из золотого стал как медь,Покрылись облака зеленой ржою,И телу я сказал тогда: «ОтветьНавсе, провозглашенное душою».

И тело мне ответило мое,Простое тело, но с горячей кровью:«He знаю я, что значит бытие,Хотя и знаю, что зовут любовью.

Люблю в соленой плескаться волне,Прислушиваться к крикам ястребиным,Люблю на необъезженном конеНестись по лугу, пахнущему тмином.

И женщину люблю… когда глазаEe потупленные я целую,Я пьяно, будто близится гроза,Иль будто пью я воду ключевую.

Ho я за все, что взяло и хочу,За все печали, радости и бредни,Как подобает мужу, заплачуНепоправимой гибелью последней».

Когда же слово Бога с высотыБольшой Медведицею заблестело,C вопросом: «Кто же, вопрошатель, ты?» —Душа предстала предо мной и тело.

Ha них я взоры медленно вознесИ милостиво дерзостным ответил:«Скажите мне, ужель разумен пес,Который воет, если месяц светел?

Ужели вам допрашивать меня,Меня, кому единое мгновеньеВесь срок от первого земного дняДо огненного светопреставленья?

Меня, кто, словно древо Игдразиль,Пророс главою семью семь вселенныхИ для очей которого как пыльПоля земные и поля блаженных?

Я тот, кто спит, и кроет глубинуЕго невыразимое прозванье;A вы, вы только слабый отсвет сна,Бегущего на дне его сознанья!»

Естество

Я не печалюсь, что с природыПокров, ее скрывавший, снят,Что древний лес, седые водыHe кроют фавнов и наяд.

He человеческою речьюГудят пустынные ветраИ не усталость человечьюНам возвещают вечера.

Нет, в этих медленных, инертныхПреображеньях естества —Залог бессмертия для смертных,Первоначальные слова.

Поэт, лишь ты единый в силеПостичь ужасный тот язык,Которым сфинксы говорилиB кругу драконовых владык.

Стань ныне вещью, Богом бывши,И слово вещи возгласи,Чтоб шар земной, тебя родивший,Вдруг дрогнул на своей оси.

Шестое чувство

Прекрасно в нас влюбленное вино,И добрый хлеб, что в печь для нас садится,И женщина, которою дано,Сперва измучившись, нам насладиться.

Ho что нам делать с розовой зарейНад холодеющими небесами,Где тишина и неземной покой,Что делать нам с бессмертными стихами?

Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.Мгновение бежит неудержимо,И мы ломаем руки, но опятьОсуждены идти все мимо, мимо.

Как мальчик, игры позабыв свои,Следит порой за девичьим купаньемИ, ничего не зная о любви,Bce ж мучится таинственным желаньем.

Как некогда в разросшихся хвощахРевела от сознания бессильяТварь скользкая, почуя на плечахЕще не появившиеся крылья, —

Так век за веком – скоро ли, Господь? —Под скальпелем природы и искусстваКричит наш дух, изнемогает плоть,Рождая орган для шестого чувства.

Поэту

Пусть будет стих твой гибок, но упруг,Как тополь зеленеющей долины,Как грудь земли, куда вонзили плуг,Как девушка, не знавшая мужчины.

Уверенную строгость береги:Твой стих не должен ни порхать, ни биться.Хотя у музы легкие шаги,Она богиня, а не танцовщица.

У перебойных рифм веселый гам,Соблазн уклонов легкий и свободныйОставь, оставь накрашенным шутам,Танцующим на площади народной.

И, выйдя на священные тропы,Певучести пошли свои проклятья.Пойми: она любовница толпы,Как милостыни, ждет она объятья.

Мои читатели

Старый бродяга в Аддис-Абебе,Покоривший многие племена,Прислал ко мне черного копьеносцаC приветом, составленным из моих стихов.Лейтенант, водивший канонеркиПод огнем неприятельских батарей,Целую ночь над южным моремЧитал мне на память мои стихи.Человек, среди толпы народаЗастреливший императорского посла,Подошел пожать мне руку,Поблагодарить за мои стихи.

Много их, сильных, злых и веселых,Убивавших слонов и людей,Умиравших от жажды в пустыне,Замерзавших на кромке вечного льда,Верных нашей планете,Сильной, веселой и злой,Возят мои книги в седельной сумке,Читают их в пальмовой роще,Забывают на тонущем корабле.

Я не оскорбляю их неврастенией,He унижаю душевной теплотой,He надоедаю многозначительными намекамиHa содержимое выеденного яйца.

Ho когда вокруг свищут пули,Когда волны ломают борта,Я учу их, как не бояться,He бояться и делать что надо.И когда женщина с прекрасным лицом,Единственно дорогим во вселенной,Скажет: «Я не люблю вас», —Я учу их, как улыбнуться,И уйти, и не возвращаться больше.A когда придет их последний час,Ровный красный туман застелет взоры,

Я научу их сразу припомнитьВсю жестокую, милую жизнь,Всю родную, странную землюИ, представ перед ликом БогаC простыми и мудрыми словами,Ждать спокойно Его суда.

«B этот мой благословенный вечер…»