Сборник Сборник - Моё лучшее стихотворение
1945
Вадим Сикорский
«Как я люблю людей родной России!..»
Как я люблю людей родной России!Они тверды. Их вспять не повернешь!Они своею кровью оросилиТе нивы, где сегодня всходит рожь.
Их не согнули никакие беды.И славить вечно вся земля должнаПростых людей, которым за победыЯ б звезды перелил на ордена.
1945
Константин Симонов
«Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…»
А. Суркову
Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,Как шли бесконечные злые дожди,Как кринки несли нам усталые женщины,Прижав, как детей, от дождя их к груди.
Как слезы они вытирали украдкою,Как вслед нам шептали: «Господь вас спаси!»И снова себя называли солдатками,Как встарь повелось на великой Руси…
Слезами измеренный чаще, чем верстами,Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:Деревни, деревни, деревни с погостами,Как будто на них вся Россия сошлась.
Как будто за каждою русской околицей,Крестом своих рук ограждая живых,Всем миром сойдясь, наши прадеды молятсяЗа в бога не верящих внуков своих.
Ты знаешь, наверное, все-таки родина —Не дом городской, где я празднично жил,А эти поселки, что дедами пройдены,С простыми крестами их русских могил.
Не знаю, как ты, а меня с деревенскоюДорожной тоской от села до села,Со вдовьей слезою и песнею женскоюВпервые война на проселках свела.
Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом,По мертвому плачущий девичий крик,Седая старуха в салопчике плисовом,Весь в белом, как на смерть одетый, старик.
Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?Но, горе поняв своим бабьим чутьем,Ты помнишь, старуха сказала: «Родимые,Покуда идите, мы вас подождем».
«Мы вас подождем!» — говорили нам пажити.«Мы вас подождем!» — говорили леса.Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,Что следом за мной их идут голоса.
По русским обычаям, только пожарищаНа русской земле раскидав позади,На наших глазах умирают товарищи,По-русски рубаху рванув на груди.
Нас пули с тобою пока еще милуют.Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,Я все-таки горд был за самую милую,За русскую землю, где я родился.
За то, что на ней умереть мне завещано,Что русская мать нас на свет родила,Что, в бой провожая нас, русская женщинаПо-русски три раза меня обняла.
1941
Борис Слуцкий
Баня
Вы не были в районной банеВ периферийном городке?Там шайки с профилем кабаньимИ плеск, как летом на реке.
Там ордена сдают вахтерам,Зато приносят в мыльный залРубцы и шрамы — те, которымЯ лично больше б доверял.
Там двое одноруких спиныОдин другому бодро трут.Там тело всякого мужчиныОтметили война и труд.
Там на груди своей широкойИз дальных плаваний матросЛиловые татуировкиВ наш сухопутный край занес.
Там я, волнуясь и ликуя,Читал, забыв о кипятке:«Мы не оставим мать родную!» —У партизана на руке.
Там чувство острого блаженстваПереживается в парной.Там слышен визг и хохот женскийЗа деревянною стеной.
Там рассуждают о футболе,Там, с поднятою головой,Несет портной свои мозоли,Свои ожоги горновой.
Там всяческих удобств — немножкоИ много всяческой воды.Там не с довольства — а с картошкиИным раздуло животы.
Но бедствий и сражений годыСогнуть и сгорбить не смоглиШирококостную породуСынов моей большой земли.
Вы не были в раю районном,Что меж кино и стадионом?В райбане были вы иль нет?Там два рубля любой билет.
1947
Ярослав Смеляков
Земля
Тихо прожил я жизнь человечью,ни бурана, ни шторма не знал,по волнам океана не плавал,в облаках и во сне не летал.
Но зато, словно юность вторую,полюбил я в просторном краюэту черную землю сырую,эту милую землю мою.
Для нее, ничего не жалея,я лишался покоя и сна,стали руки большие темнее,но зато посветлела она.
Чтоб ее не кручинились кручии глядела она веселей,я возил ее в тачке скрипучейтак, как женщины возят детей.
Я себя признаю виноватым,но прощенья не требую в том,что ее подымал я лопатойи валил на колени кайлом.
Ведь и сам я, от счастья бледнея,зажимая гранату свою,в полный рост поднимался над неюи, простреленный, падал в бою.
Ты дала мне вершину и бездну,подарила свою широту.Стал я сильным, как терн, и железным,словно окиси привкус во рту.
Даже жесткие эти морщины,что по лбу и по щекам прошли,как отцовские руки у сына —по наследству я взял у земли.
Человек с голубыми глазами,не стыжусь и не радуюсь я,что осталась земля под ногтямии под сердцем осталась земля.
Ты мне небом и волнами стала,колыбель и последний приют…Видно, значишь ты в жизни немало,если жизнь за тебя отдают.
1945
Сергей Смирнов
В теплушке
Дорога та уже неповторима.Примерно суток около семиОтец да я — мы ехали из КрымаС небритыми военными людьми.
В теплушке с нами ехали матросы,Растягивая песню на версту,Про девушку, про пепельные косы,Про гибель кочегара на посту.
На станциях мешочники галдели,В вагоны с треском втискивали жен.Ругались.Умоляюще глядели.Но поезд был и так перегружен.
Он, отходя, кричал одноголосоИ мчался вдаль на всех своих парах,И кто-то падал прямо под колеса,Окоченев на ржавых буферах.
Но как-то раз,Когда стояли снова,При свете станционного огня,С пудовыми запасами съестногоУселась тетка около меня.
Она неторопливо раскромсалаКовригу хлеба ножиком своим.Она жевала резаное салоИ никого не потчевала им.
А я сидел и ожидал сначала,Что тетка скажет: мол,Покушай, на!Она ж меня совсем не замечалаИ продолжала действовать одна.
Тогда матросРванул ее поклажуЗа хвост из сыромятного ремня,Немое любопытство будоража,В нутро мешка нырнула пятерня.
И мне матрос вручил кусище сала,Ковригу хлеба дал и пробасил:— Держи, сынок, чтоб вошь не так кусала! —И каблуком цигарку погасил.
Я по другим дорогам ездил много —Уже заметно тронут сединой, —Но иногда проходит та дорога,Как слышанная песня, предо мной!
И кажется, что вновь гремят колеса,Что мчимся мы под пенье непогод.И в правоте товарища матросаЯ вижу девятьсот двадцатый год.
1938
Марк Соболь
Академик из Москвы
Над землею небо чистое,путь не близок, не далек,и трусил рысцой небыстроюпожилой гнедой конек.
А вокруг поля зеленые,птичий гомон, звон травы…Ехал к нам в село районноеакадемик из Москвы.
Захмелев от ветра свежего,тихо радуясь весне,ехал гость в костюме бежевом,в шляпе фетровой, в пенсне.
Эй, гнедой, стучи копытами!..За рекой пойдут сады,где на практике испытаныакадемика труды.
Как в ладонь, сбирает лучикиранним утром каждый лист…Надо ж было, чтоб в попутчикипопросился гармонист.
Молча гостя поприветствовал,сел в телегу, хмурит бровь…Ах, какое это бедствие —без взаимности любовь!
И гармонь выводит тоненькопро разлуку, про беду,да к тому ж еще гармоникас гармонистом не в ладу.
Часто пальцы ошибаются,звук срывается шальной…и сидит ученый, мается,как от боли от зубной.
А вокруг — поля зеленые,птичий гомон, звон травы…Тронул за руку влюбленногоакадемик из Москвы.
Шляпу снял, пригладил волосы,помолчал один моменти сказал суровым голосом:— Разрешите инструмент!
Быстро сдернул с переносицызолоченое пенсне.…Ах, какой мотив разноситсяпо округе, по весне,
над проселками и селами,по угодьям и садам!Пальцы быстрые, веселые,так и пляшут по ладам.
Зреют в поле зерна тучные,вдалеке скрипят воза,и глядят на мир научные,очень добрые глаза.
А гармонь выводит ласковосвой напев издалека.…Было так: пошли подпаскамиребятишки батрака.
В кабалу белоголовыеуходили неспроста:позади кусты репьевыена погосте у креста.
Впереди — года… И вскоростипарень в бедах пообвык,больше всех изведал горестии назвался — большевик.
И уже поет гармоникаголосисто и светлопро буденновского конника:«Хлопцы, сабли наголо!»
И опять услышать хочетсяна привалах у дорогтихий голос пулеметчицы,украинский говорок.
Дым над степью, речку синюю —все запомнила она —дорогой профессор химии,академика жена.
Как живой, остался в памятикомиссар Иван Быстров,научивший первой грамотебудущих профессоров.
И, богатые победами,чередой пошли года.…Вот о чем они поведали,белых клавиш три ряда.
Песня, песня!.. Над просторамипролегли пути ее.Глянь на все четыре стороны:все родное, все твое!
И глазами восхищеннымиоглядевши даль дорог,улыбается ученомутот влюбленный паренек.
А вокруг — поля зеленые,птичий гомон, звон травы…Ехал к нам в село районноеакадемик из Москвы.
1949
