Велимир Хлебников - Том 6/2. Доски судьбы. Заметки. Письма
Осенью в Петербурге возникнет кружок, в котором будут <читаться> мои вещи.
17. В. И. Иванову (Петербург, 10 июня 1909 г.)*
Знаете: я пишу Вам только, чтобы передать, что мне отчего-то грустно, что я непонятно, через 4 ч<аса> уезжая, грущу и что мне как чего-то вещественного жаль, что мне не удалось, протянув руку, сказать «до свидания» или «прощайте» В<ере> К<онстантиновне> и др. членам В<ашего> кружка, знакомством с которым я так дорожу и умею ценить.
Я увлекаюсь какой-то силой по руслу, которого я не вижу и не хочу видеть, но мои взгляды – Вам и Вашему уюту.
Я знаю, что я умру лет через 100, но если верно, что мы умираем, начиная с рождения, то я никогда так сильно не умирал, как эти дни. Точно вихрь отмывает корни меня от рождающей и нужной почвы. Вот почему ощущение смерти не как конечного действия, а как явления, сопутствующего жизни в течение всей жизни, всегда было слабее и менее ощутимо, чем теперь.
Что я делал эти несколько дней? Я был в Зоологическом саду, и мне странно бросилась в глаза какая-то связь верблюда с буддизмом, а тигра с Исламом. После короткого размышления я пришел к формуле, что виды – дети вер и что веры – младенческие виды. Один и тот же камень разбил на две струи человечество, дав буддизм и Ислам и непрерывный стержень животного бытия, родив тигра и ладью пустыни.
Я в спокойном лице верблюда читал развернутую буддийскую книгу. На лице тигра какие-то резы гласили закон Магомета. Отсюда недалеко до утверждения: виды потому виды, что их звери умели по-разному видеть божество (лик). Волнующие нас веры суть лишь более бледный отпечаток древле действовавших сил, создавших некогда виды. Вот моя несколько величественная точка зрения. Я думаю, к ней может присоединиться только тот, кто совершал восхождения на гору и ее вершину.
Приведу Вам дурно мной сложенные строки о том же.
О, сад! Сад!
Где железо подобно отцу, напоминающему братьям, что они братья, и останавливающему кровопролитную свалку.
Где орлы сидят подобные вечности, оплавленной все еще лишенным вечера днем.
Где лебедь подобен весь зиме, а клюв – осенней роще.
Где олень лишь испуг, цветущий широким камнем.
Где военный с выхоленным лицом бросает тигру земли, только потому, что тот величествен.
Где красивый синейшина роняет хвост, подобный Сибири, видимой с камня во время изморозков, когда золото пала и лиственей вделано в зеленый и синий местами бор, а на все это кинута тень бегущих туч; сам же камень подобен во всем туловищу птицы.
Где смешные рыбокрылы чистят друг друга с трогательностью старосветских помещиков.
Где в павиане странно соединены человек и собака.
Где верблюд знает сущность буддизма и затаил ужимку Китая.
Где в лице, окруженном белоснежной бородой, и с глазами почтенного мусульманина, мы чтим первого Махаметанина и впиваем красоту Ислама.
Где низкая птица влачит за собой златовейный закат, которому она умеет молиться.
Где львы встают и устало смотрят на небо.
Где мы начинаем стыдиться себя и начинаем думать, что мы более ветхи, чем раньше казалось.
Где слоны шатаются, как горы во время земного труса, и высовывают за милостыней хобот, протягивая его к мальчику, и твердят древний напев «есть хоцца! – поесть бы!» И хрипят, как сосны осенью, поворачивая умные глаза и шевеля уши.
Где белый медведь охотится, подобный морскому орлу, за несуществующей добычей.
Где живо напоминает мучения грешника тюлень, мечущийся по воде с неустанным воем.
Где звери научились спать перед бесстыдными взорами.
Где нетопырь спит, опрокинув тело, как сердце русский.
Где соболь показывает уши нежные, как две весенних ночи.
Где я ищу размер, где звери и люди были бы стопы.
Где звери блестят за решеткой, как за языком – мысль.
О, сад! Сад!
Сегодня я видел А. М. Ремизова. Его, кажется, заставляют грустить нападки печати.
Прощайте! в смысле до нового увидания!
Дайте мне возможность на бумаге проститься с Теми, Кого я не увидел, прощаясь. Передайте мой порыв и богомольность.
Велимир Хлебников
9 ч. в<ечера> 10.VI. Царскосельский вокзал.
18. В. В. Каменскому (Святошино, Киевской губ., 8 августа 1909 г. – в Пермь)*
1. Пишу Вам в надежде в близком будущем пожать руку.
2. Лето я провел в плену, «бесерменском полохе». То, что хотел сделать, не сделал.
3. Написал «Внучка Малуши», которой однако вряд ли могу похвастаться.
4. Мое настроение в начале лета можно было бы назвать настроением «велей злобы» на тот мир и тот век, в который я заброшен по милости благого провидения, теперь же я утихомирился и смотрю на Божий свет «тихими очами».
Задумал сложное произведение «Поперек времен», где права логики времени и пространства нарушались бы столько раз, сколько пьяница в час прикладывается к рюмке. Каждая глава должна не походить на другую. При этом с щедростью нищего хочу бросить на палитру все свои краски и открытья, а они, каждое, властны только над одной главой: дифференциальное драмат<ическое> творчество, с введением метода вещи в себе, право пользования вновь созданными словами, писание словами одного корня, пользование эпитетами <как> мировыми явлениями, живописание звуком. Будучи напечатанной, эта вещь казалась бы столько же неудачной, сколько замечательной. Заключительная глава – мой проспект на будущее человечества.
<…>
Глубокоуважаемый Ати Нежить Мохоелич просил меня прислать вырезки из киевских газет о его вещах, которые ему были нужны. Конечно, я тотчас же отправился в редакцию искать номера. Несмотря на негостеприимное отношение газеты, я был в
1-й и 2-й раз и 3-ий в другой редакции, но, перелистав все №№ газеты, не нашел статьи. Это еще с полгоря. Но вот в «Киевской мысли» появляется перепечатка из «Биржевых ведомостей» под заглавием «Плагиат писателя», где в тоне, за который бьют по морде, говорилось о якобы плагиате рассказа «Мышонок» в сборнике «Италия». Зная, что обвинять создателя «Посолонь» в воровстве – значит совершить что-то неразумное, неубедительное на злостной подкладке, я отнесся к этому с отвращением и презрением. Но я был изумлен, что окружавшие меня, считавшие себя передовыми и умными людьми, слепо поверили гнусной заметке. Правда, появилась позднее <опровергающая> заметка, но все же удар по лицу российского писателя есть. На писателя падает, как гром, обвинение грязного листка в плагиате, и <чит>атели шарахаются, как бараны, от звука бича, а писатель смиренно, чуть ли не в коленопреклоненной позе, молит не бить по другой <щеке>. Это же бесчестье! Я не могу позволять тем, кому я дарю дружбу, безнаказанно давать себя оскорблять.
Честь должна быть смыта. Если Алексей Михайлович не хочет гордо искать удовлетворения, то он должен позволить искать удовлетворения его друзьям. Мы должны выступить защитниками чести русского писателя, этого храма, взятого на откуп, – как гайдамаки, – с оружием в руках и кровию. К чорту третейские суды, здесь нужны хмель и иное пламя. Пусть Алексей Михайлович потребует удовлетворения от издателя газеты г. Проппера. Так как, вероятно, сам он не захочет, да его и не пустят друзья, то он должен дать право своим друзьям искать удовлетворения. Так должен вести себя писатель, с гордо поднятой головой – жрец истины. Мы должны сплотиться вокруг Алек. Мих., как его друзья. Пусть Ал. Мих. помнит, что каждый из друзей гордо встанет у барьера защищать его честь и честь вообще русского писателя, как гайдамак вставал за право родины. Но этот же знакомый может не подать руки, видя его отказывающимся от благородной услуги друга, сносящим пощечины.
Итак, еще раз: я был бы гордым встать у барьера за честь Ал. Мих. и за честь вообще писателя. Об этом о всем, о чем я не мог написать Ал. Мих., я пишу Вам, думая, что Вы передадите ему многое из написанного.
19. В. В. Хлебниковой (Баку, август 1909 г. – вс. Дурасовка, Уфимской губ.)*
Адрес: Петровск, Барятинская улица, дом Вапецова, квартира Дворкина, Хлебникову.
Я здоров, купаюсь в море, ловлю рыбу. Я доволен тем, что приехал сюда. Погода хорошая.
20. В. А. Хлебникову (Петербург, 29 сентября 1909 г. – в Лубны, Полтавской губ.)*
Мой адрес: Васильевский остров, 11 линия, д. 48, кв. 18.
Я перешел на историко-филологический и буду освобожден от платы. Чтобы этот год был зачтен, нужно до 10 октября внести 25 руб. за прошлый год в пользу Университета. Кроме того, я не купил калош и ботинок. Таковы мои денежные дела.
Погода, кроме нескольких дней дождливых, довольно хороша. Моя комната светла и удовлетворительна. Чай я получаю в игрушечном самоваре.
