Павел Арский - Из поэзии 20-х годов

1923

Алексей Самобытник

Революция

Тебе б гигантским, тяжким ломомДробить унылой жизни льдыИ поднимать мятежным громомСуровых пахарей труды.

Тебе б дождей веселых бусыРассыпать на землю, любя…Но робкие душою трусыПозорно предали тебя.

Идя с опущенным забралом,В борьбе кружась, как муравьи,Они пред гордым капиталомСклоняли головы свои.

И лживым, сумрачным покровомТебя сковали на заре,Но ты рванулася и сноваВесной запахло в Октябре.

Не ты ль на злобные утесыВзметнула гневные полки?!Как волны, движутся матросыИ мечут гром броневики.

Дрожит земля победным гимном,Аврора гордый шлет снаряд, —И падает надменный ЗимнийК ногам рабочих и солдат.

А ты в лицо стальным декретомБросаешь весело врагам:«Я вновь жива, вся власть Советам,Вся власть мозолистым рукам».

Да будет дух твой вечно молод,Как в море пенистый прибой, —А в стяге Красном над тобойГорят, как солнце, серп и молот.

Рабочий клуб

В раскатах будничного гулаМне отдых сладкий мил и люб,Недаром сердце потянулоВ родной очаг — рабочий клуб.

Сегодня там огромный митинг:Колчак разбит на Иртыше…Какие песни загремитеВ моей взволнованной душе?..

О, в тихом зале, тихо рея,Забрезжит Красный ПетроградВ просторах страждущей Кореи,В огне парижских баррикад…

Кто жаждет солнечных сверканийСквозь гнет кровавого дождя,За мной!.. И гул рукоплесканийПокроет старого вождя.

А после — шум и разговоры:— Билеты? Есть. А кто поет?— Антанту ждут переговоры…— Эх увеличить бы паек!

— Борьба и творчество — наш   лозунг!— Ты прав, да, трудно воевать.Но, не изранив рук, и розуВ саду весеннем не сорвать…

— Семейство здесь? — Давно в деревнюОтправил, горе с лишним ртом…Беседа музыки напевнейВокруг рокочет, а потом…

К буфету двинется, качаяМеня, толпа, чтоб в свой чередДобыть стакан несладкий чаяИ скромный, скромный бутерброд.

Но грянет музыка, и дальнийУтихнет гул в живой волне…А я в задумчивой читальнеОдин останусь в тишине.

Чтоб у забытого мольберта,Достав заветную тетрадь,Под гул далекого концертаСтихи для «Правды» набросать.

Григорий Санников

В ту ночь

Я помню кладбище железное   большое:За городом,В широком тупике,Рядами черными стояли паровозы,Скованные сном.А перед ними храмом опустелымУныло высилось кирпичное депо.Оставив службу, горны потушив,Ушли рабочие сражаться.Ушли…И длинные, пустые тянулись дни.Не громыхало,Не лязгало железо,Не грохотали молотки.И только дождьПронзительный и пестрыйСтруился долго и упорноНа это кладбище большое,На эту мертвую и сумрачную мощь.

И вот не знаю —Видел ли во сне,Иль это все случилось наяву:Была осенняя глухая ночь,Была на кладбище густая тишина.Безмолвные стояли паровозыИ, темный пыл в себе тая,Застывшим ужасом железнымВ пустые пялились поля.И вдруг гудок,Над мертвыми гудок тревожныйОтчаянно заклокотал,И всколыхнулись паровозы в тупике.

Тенями черными хватаясьЗа вспугнутую темнотуИ громоздясь и громыхаяВздохнули грузно.Пульсируя цилиндрами,Ударил в поршни мощный парИ регуляторы открылись.

И поступью чугуннойНа рельсы налегая,Стенаньями и гуломИ ревом разрывая мрак, —Резервной армией в чудовищном   порядкеТронулись тревожно паровозы.Земля вздрагивала,Ширились, приподымались небеса,И отступающая лунаОзарялаЖелезное восстанье паровозов…

В ту ночьРабочие вступили в город.

1922

Прощание с керосиновой лампой

Горяча заката киноварь.Вот с нее начать бы мнеСказ о лампе керосиновой,Об уездной старине.

Пожилую, неприветную,Закоптелую, в пыли,Мне вчера подругу меднуюИз чулана принесли.

За окном соборов зодчествоБез крестов и без огней.Я затеплил в одиночествеЛампу юности моей.

Сразу все былое вспомнилось:Ночи, зори, петухи,Золотое пламя «молнии»На мои лилось стихи.

Покорясь пьянящим чаяньям,Дерзок, прыток и упрям,Я навек бросался в плаваньяПо развернутым морям.

Я по странам неисхоженнымС караванами шагал,Над стихами невозможнымиИ смеялся и рыдал.

Помнишь, лампа, время зимнее.Ночь. Беспамятство снегов.Девушке с глазами синимиГоворил я про любовь.

Ты всему была свидетелем.Но однажды в час ночнойДогорела, не заметила —Я покинул дом родной.

Тишину твою уездную,Сад с оркестром в полумглеИ свою каморку теснуюС кипой книжек на столе, —

Все, что сердцу было дорого,Все оставил, разлюбил,И в огнях большого городаВ революцию вступил.

Годы шли крутые, быстрые,Буреломные года.По стране рассветной выстрелыГрохотали…   А когда,Вслед за песнею победною,Вспыхнул свет электроламп,Керосиновую, меднуюОтнесли тебя в чулан.

Под портретом государевымВозле сваленных иконОтсияло твое зарево,Схоронился медный звон.

Отошла в былое беднаяДней уездных тишина.Керосиновая, медная,Никому ты не нужна.

Нынче всюду электричество.Край наш вятский знаменит.Но тот пламень твой лирическийДо сих пор во мне звенит.

Попрощаемся, ровесница,Лампа юности моей.Передам тебя я с песнеюВ краеведческий музей.

Будешь ты под черным номеромМало места занимать,Обо всем, что было-померло,Будешь ты напоминать.

Может кто-нибудь задумавшись,Вспомнит ночи при огнеИ мечты мужавших юношейТам в уездной тишине.

Горяча заката киноварь…И со всею старинойГород в славе керосиновойПотухает предо мной.

1928

Привет воде

Не в круговом ли бурь движенииДо розовых долин АмуДошел песчаным наваждениемСахары огненный самум?

Теченья рек границы сломаны,И где зеркалился узбой —Все оказалось завоеваннымПесками, зноем и тоской.

Невыносимое видение —Безводная сухая ширь.Из ночи в ночь ты шла, Туркмения,Вращая вековой чигирь.

Ты на песках была распластанаСтрана неволи и беды,И солнце жгло, и ветер властвовал,И люди гибли без воды.

Там в пустыне за колодцами,По беспамятным пескамХодит, бродит вместе с овцамиОдногорбая тоска.Ни воды, ни корма малого,А колодцы пусты.Только ветры, ветры шалыеДа колючие кусты.Ой, кочевье невеселое,Суховейный, черный год!Горевал, повесив голову,В Кара-Кумах скотовод…

И вдруг вода речная, полаяКрутой, широкой полосой,Вода, как свет, в пустыню голую,В Келифский хлынула узбой.

Привет воде! Цвети, Туркмения!Идет вода, кипит волной,И ей навстречу с упоениемШуршат пески на водопой.

Там, где когда-то бесполезная.Бесплодная была земля,Машина поступью железноюОткрыла новые поля.И ныне там встают оазисы,И, славя первый водомет,Унылая пустыня АзииСама себя не узнает.И ветром влажным, небывалымШумит песчаный океан…

Так здесь открытием каналаБыл начат пятилетний план.

1930