Булат Окуджава - Под управлением любви
«Покуда на экране куражится Сосо…»
Покуда на экране куражится Coco,история все так же вращает колесо.
Когда же он устанет и скроется во тьму,мы будем с прежней страстью прислуживать ему.
И лишь тогда, пожалуй, на место встанет все,когда нас спросит правнук: «А кто такой Coco?»
Перед витриной
Вот дурацкий манекен, расточающий улыбки.Я гляжу через стекло. Он глядит поверх меня.У него большая жизнь, у меня ж – одни ошибки…Дайте мне хоть передышку и крылатого коня!
У него такой успех! Мне подобное не снится.Вокруг барышни толпятся, и милиция свистит.У него – почти что все, он – почти что заграница,а с меня ведь время спросит и, конечно, не простит.
Мой отец погиб в тюрьме. Мама долго просидела.Я сражался на войне, потому что верил в сны.Жизнь меня не берегла и шпыняла то и дело.Может, я бы стал поэтом, если б не было войны.
У меня медаль в столе. Я почти что был героем.Манекены без медалей, а одеты хоть куда.Я солдатом спину гнул, а они не ходят строем,улыбаются вальяжно, как большие господа.
Правда, я еще могу ничему не удивляться,выпить кружечку, другую, подскользнуться на бегу.Манекены же должны днем и ночью улыбатьсяи не могут удержаться. Никогда. А я могу.
Так чего же я стою перед этою витринойи, открывши рот, смотрю на дурацкий силуэт?Впрочем, мне держать ответ и туда идти с повинной,где кончается дорога… А с него и спросу нет.
«Как улыбается юный флейтист…»
Как улыбается юный флейтист,флейту к губам прижимая!Как он наивен, и тонок, и чист!Флейта в руках как живая.
Как он старается сам за двоих,как вдохновенно все тело…И до житейских печалей моихчто ему нынче за дело?
Вот он стоит у метро на углу,душу раскрыв принародно,флейту вонзая, как будто иглу,в каждого поочередно.
Вот из прохладной ладони моейв шапку монетка скатилась…Значит, и мне тот ночной соловей —кто он, скажите на милость?
Как голосок соловья ни хорош,кем ни слыву я на свете,нету гармонии ну ни на грошв нашем счастливом дуэте.
«Вот какое нынче время…»
Вот какое нынче время —всё в проклятьях и в дыму…Потому и рифма «бремя»соответствует ему.
«Ах, если бы можно уверенней…»
Ax, если бы можно увереннейи четче в сей трудный момент:расплывчатость чистых намерений —не лучший к добру аргумент.
«Тянется жизни моей карнавал…»
Тянется жизни моей карнавал.Счет подведен, а он тянется, тянется.Все совершилось, чего и не ждал.Что же достанется? Что же останется?
Всякая жизнь на земле – волшебство.Болью земли своей страждем и мучимся,а вот соседа любить своеговсё не научимся, всё не научимся.
Траты души не покрыть серебром.Все, что случается, скоро кончается.Зло, как и встарь, верховодит добром…Впору отчаяться, впору отчаяться.
Всех и надежд-то на малую горсть,и потому, знать, во тьме он и мечется,гордый, и горький, и острый как гвоздь,карий и страждущий глаз человечества.
Рай
Я в раю, где уют и улыбки,и поклоны, и снова уют,где не бьют за былые ошибки —за мытарства хвалу воздают.
Как легко мне прощенье досталось!Так, без пропуска, так, налегке…То ли стража у врат зазевалась,то ли шторм был на Стиксе-реке,то ли стар тот Харон в своей лодке,то ли пьян как трактирный лакей…
«Это хто ж там, пугливый и кроткий?Не тушуйся, все будет о’кей.Не преминем до места доставить,в этом я побожиться могу…Но гитару придется оставитьв прежней жизни, на том берегу.И претензии к прошлому миру,и дорогу обратно домой…»
И сулил мне то арфу, то лиру,то свирель с золотою каймой.Но, заласканный сладким тем бредом,дней былых позабыть не могу:то ли продал кого, то ли предал,то ли выдал на том берегу.
«Поверь мне, Агнешка, грядут перемены…»
Поверь мне, Агнешка, грядут перемены…Так я написал тебе в прежние дни.Я знал и тогда, что они непременны,лишь ручку свою ты до них дотяни.
А если не так, для чего ж мы сгораем?Так, значит, свершится все то, что хотим?Да, все совершится, чего мы желаем,оно совершится, да мы улетим.
«Погода что-то портится…»
Погода что-то портится,тусклее как-то свет.Во что-то верить хочется,да образцов все нет.
«Украшение жизни моей…»
Украшение жизни моей:засыпающих птиц перепалка,роза, сумерки, шелест ветвейи аллеи Саксонского парка.
И не горечь за прошлые дни,за нехватку любови и ласки…Все уходит: и боль, и огни,и недолгий мой полдень варшавский.
«Пока он писал о России…»
Пока он писал о России,не мысля потрафить себе,его два крыла возносили —два праведных знака в судьбе.
Когда же он стал «патриотом»и вдруг загордился собой,он думал, что слился с народом,а вышло: смешался с толпой.
Мнение пана Ольбрыхского
Русские принесли Польше много
зла, и я презираю их язык…
(анонимная записка из зала)«Язык не виноват, – заметил пан Ольбрыхский, —все создает его неповторимый лик:базарной болтовни обсевки и огрызки,и дружеский бубнеж, и строки вечных книг.
Сливаются в одно слова и подголоски,и не в чем упрекать Варшаву и Москву…Виновен не язык, а подлый дух холопский —варшавский ли, московский – в отравленном мозгу.
Когда огонь вражды безжалостней и круче,и нож дрожит в руке, и в прорезь смотрит глаз,при чем же здесь язык, великий и могучий,вместилище любви и до и после нас?»
«Лучше безумствовать в черной тоске…»
Лучше безумствовать в черной тоске,чем от прохожих глаза свои прятать.Лучше в Варшаве грустить по Москве,чем на Арбате по прошлому плакать.
«Лицо у завистника серое с желтым оттенком…»
Лицо у завистника серое с желтым оттенком,поэтому он благодарен житейским потемкам,где цвет этот странный как будто размазанпо стенкам,ну чтоб поприличнее, что ли, пробиться к потомкам.
«Вот постарел, и стало холодно, и стало тихо на земле…»
Вот постарел, и стало холодно, и стало тихона земле.Не то чтоб шум житейский кончился и крикисгинули во мгле.Нет-нет, и крики продолжаются, и розыкрасные в соку,и солнце жжет… А мне вот холодно – никаксогреться не могу.
«Не пробуй этот мед: в нем ложка дегтя…»
Не пробуй этот мед: в нем ложка дегтя.Чего не заработал – не проси.Не плюй в колодец. Не кичись. До локтявсего вершок – попробуй укуси.
Час утренний – делам, любви – вечерний,раздумьям – осень, бодрости – зима…Весь мир устроен из ограничений,чтобы от счастья не сойти с ума.
Памяти Давида Самойлова
Что происходит под нашими крышами,в наших сердцах, средь своих и чужих?Вижу потомка я профиль возвышенныйи удивленье в глазах голубых.
Да, мы старались, да вот пригодится линаше старанье на все времена?Дезик, мне дороги наши традиции:верность, виктория, вобла, война,
воля, восторг, вероятность везения,все, что угасло, как детские сны…Да не померкнут в лукавом забвениигении нашей кровавой вины!
И, растворяясь по капельке в воздухе,может, когда-нибудь выйдут на светсладость раскаянья, слезы и отзвукиболи, чему и названия нет.
Песенка («На пригорке стояла усадебка…»)
На пригорке стояла усадебка.До сих пор ее остов не срыт.То поминки, то святки, то свадебказа деревьями вдруг прошумит.
Там когда-то пылало пожарище,низвергались и жизнь, и покой,и какая-то грустная барышняна прощанье взмахнула рукой.
И во власть расставания отдана,за морями искала жилье.Тротуары Стамбула и Лондоназакачались под ножкой ее.
Силуэт ее скорбный рассеялсяна далеком чужом берегу…Я глумился над ней и посмеивался,а забыть до сих пор не могу.
«Я обнимаю всех живых…»
Я обнимаю всех живыхи плачу над умершими,но вижу замершими их,глаза их чуть померкшими.
Их души вечные летятнад злом и над соблазнами.Я верю, что они следят,как плачем мы и празднуем.
«Мне русские милы из давней прозы…»
