Леонид Якубович - По чуть-чуть…
После чего нас разъединили.
Экипаж смотрел на меня, как на умалишённого и постарался вытолкать из кабины, пока у меня не началась белая горячка.
Через сорок минут мы сели в Борисполе.
Я не успел оглянуться, как весь народ вымелся из самолёта с чемоданами. Они целовались возле трапа, жали друг другу руки и кричали «Ура!». Я их не трогал. Мы были в разных географических точках. Я ещё был в Киеве. Они уже были в Москве.
«Тиха Украинская ночь». Это всё, что нас окружало. Сказочная чернильная темень и, если бы не цикады, совершенно космическая тишина. Не было никого. Ни одного огонька. Нигде. На взлётной полосе тоже. Как мы сели, ума не приложу.
Тут кто-то в темноте споткнулся о чемодан. Тот грохнулся на асфальт и раскрылся. Несмотря на вопли второго пилота, стали чиркать спичками и тут же обнаружили бутылку виски и пачку «Мальборо».
Начались ритуальные танцы аборигенов ещё не исследованной части Австралии. Бутылка пошла по кругу.
Второй пилот метался между аборигенами и просил хотя бы не курить под крыльями. Бортмеханик, растопырив руки, «держал» шасси, между стойками которых в ритме «летки-еньки» прыгала развесёлая «змейка».
Не хватало только грома небесного.
И он грянул. Не гром. Оглушающий вой сирен развалил тишину и слепящие лучи располосовали её остатки.
Две чёрные «Волги» с душераздирающим визгом тормознули возле трапа, и восемь человек в масках с оружием мгновенно взяли нас в кольцо.
Я сильно пожалел, что тут не было Хичкока. Он бы умер второй раз, если бы узнал, какой кадр он пропустил. Ни в одном фильме ужасов никому ещё не удалось снять такие выпученные от страха глаза, какие сделались у всех, включая экипаж, двух незнакомцев с портфелем, таможенника и Верку, которая решила, что это приехали за ней, чтоб оторвать голову и ноги.
Старший, высокий, совершенно квадратный человек, привыкшим командовать голосом, спросил, кто старший?
Меня тут же дружно вытолкнули вперед.
И я тут же ослеп от луча фонарика.
– Служба государственной безопасности Украины! Прошу предъявить полётные документы и паспорта пассажиров и экипажа!
– Э... – промямлил я, жмурясь от яркого света. – Я вам сейчас всё объясню. Мы приплыли из круиза...
– На чём?
– На пароходе.
– Куда, сюда?
– Да. То есть, нет. Не совсем. Дело вот в чём. Не было керосина...
– Минуту! Вы Якубович?
– Да, а что?
В меня тут же упёрлись восемь слепящих лучей.
И тут же, тот же командный голос, без всякого перехода задал ошеломляющий вопрос:
– Чем могу служить?
– Э... – застряло у меня в горле.
– Записываю!
– Да, ничего не надо...
– Но всё-таки?
– Еды бы какой-нибудь... Ну, бутерброды там, если можно, воды какой-нибудь... Еще бы топлива бы... И водки.
– Сколько?
– Тонна! Лучше две!
Я даже не понял, как они уехали. Вот они были, и вот их уже нет, как не было.
Я даже не успел закрыть рот, как они вернулись.
Так же с сиреной, так же со слепящими лучами фар-искателей, с тем же визгом тормозов.
То, что они привезли, не могло поместиться не то что в двух «Волгах», это вряд ли поместилось бы на КрАЗе.
На борт бегом стали заносить коробки с домашней колбасой и салом, ящики водки и пива, здоровенные сетки с хлебом и бесконечное «что-то ещё»! Последнее, от чего у меня отвалилась челюсть, понесли поднос с жареным поросёнком, обложенным картошкой, во рту которого торчал кроссворд.
– Это от мамы! – сказал квадратный человек и обе машины растаяли в темноте.
Вместо них прикатил заправщик. Долил топливо и тоже исчез.
Мы стояли в полном оцепенении, с выпученными глазами, в которых не отражалось ничего, кроме изумления.
Что это было, и где они взяли всё это вместе с заправщиком в полпервого ночи, для меня останется загадкой до конца жизни.
Вышел командир, объявил, что есть «добро». От всего произошедшего он немного заикался и у него дёргался глаз.
Включился свет на полосе.
Мы взлетели, и самолёт взял курс на Москву.
То есть, не совсем чтобы самолёт. Из Киева в Москву летел не ЯК-40. Летел банкетный зал ресторана гостиницы «Украина», раскачиваясь из стороны в сторону и заглушая разудалыми песнями рёв двигателей.
Как мы долетели, понятия не имею. Но нас опять было девять. Куда делись эти с портфелем и с Веркой, и на какой высоте они спрыгнули, я не заметил. Я точно видел, как они лезли по трапу за поросёнком, но он тут был, а их не было. Правда, остался таможенник, но он спал, и я за него не волновался.
Не знаю, когда и с кем велись переговоры, кто дал нам разрешение на посадку, но в четыре пятнадцать мы сели в Москве и зарулили на стоянку.
Но и это был не конец. Странные события цеплялись к нам, как репьи к бабушкиным штанам с начёсом.
Нас встретил милицейский патруль в бронежилетах и касках, который, ни слова не говоря, сопроводил нас в аэропорт, почему-то в «зал официальных лиц и делегаций». Старший патруля отвёл меня в сторону, попросил сфотографироваться на память, потом предложил по «чуть-чуть» и страшно удивился, когда я шарахнулся от него, как от прокаженного.
Никто не проверял документы, никто не спрашивал, что у вас там, в багаже, никто вообще не интересовался, откуда мы тут взялись и что нам тут надо! Кругом тьма египетская, нигде ни души, и опять «международный сектор»! С тем же успехом, мы могли бы приземлиться опять в Борисполе или ещё лучше в Одессе.
На площади не было ни такси, вообще ни одной машины. На все мои «Эй, кто-нибудь!», «Ку-ку!» и «Ау, милиция!!» – отвечало только слабое эхо. Я вернулся обратно, прошёл через зал и вышел опять на лётное поле. Тёмные туши лайнеров угрюмо стояли ровными рядами.
Автобусы приткнулись мордами к зданию, как слонята к туше матери.
И никого. Я стал бродить туда-сюда в надежде, что хоть кто-нибудь живой должен же тут быть.
Через полчаса я нашёл одного. Он спал на чехлах посреди автобуса для перевозки пассажиров. Я растолкал его, и мы за тридцать долларов договорились, что он отвезёт нас в город. Сначала он хотел пятьдесят, но мы махнули по «чуть-чуть» и он согласился за тридцать. Другой, прибежавший на запах, после «сфоткаться» и по «чуть-чуть», заявил, что отвезёт меня лично сам за двадцатку.
Потом, по моей просьбе, он вскрыли «Пункт таможенного досмотра», куда и положили одесского таможенника по принадлежности, с сопроводительным письмом на груди.
Группа вывернула карманы, наскребла последнее, и мы поехали.
Впереди, со скоростью двадцати километров в час шёл автобус на маленьких колёсиках, без сидений и без номеров, в котором, стоя, тряслась вся программа «Поля чудес» во главе с уже ничего не соображающей головкой администрации.
Сзади ехали мы с Маней на раздолбанном автомобиле с трафаретом «Follow me» на крыше.
Дальше всё стало мелькать, как отдельные кадры ещё не смонтированного фильма.
Когда я открыл глаза, мы были одни на пустой дороге. Куда делся автобус с группой, не знаю. Вероятно, мы их обогнали, но я этого не заметил.
В пять пятнадцать нас тормознули на посту ГАИ и несколько человек в касках и с автоматами наперевес, взяли машину в кольцо. Водитель сказал «Ой!» и полез под рулевую колонку. Я открыл дверцу, чтобы выйти и объяснить, кто мы и откуда, но наступил в лужу, нога моя поехала в сторону, и я с маху вывалился из кабины прямо в грязь. Раздался дикий хохот. Меня подняли, как могли, отряхнули, после чего стали жать руку, хлопать по спине и благодарить. Старлей налил из фляжки в крышечку по «чуть-чуть» и поднял тост за меня. За то, что я такой молодец, что специально приехал к ним ни свет ни заря, чтобы поднять настроение, а то они тут за ночь уже совсем охренели!
Мы братались минут десять и, наконец, поехали дальше.
В шесть десять мы вошли в квартиру.
В шесть двадцать позвонил дежурный какого-то районного отделения милиции и доложил, что вся моя группа арестована и в данный момент отдыхает в КПЗ. На все мои идиотские «Что?» и «За что?», последовало логичное объяснение, что в городе чрезвычайное положение, а тут аэропортовский автобус без номеров, с какими-то бомжами без документов! Я похолодел. Я совершенно забыл, что перед вылетом ещё из Одессы собрал все паспорта, и сейчас они аккуратно лежали в Маринкиной сумке. Никакие уговоры и обещания не помогли – это было вне рамок его компетенции. Единственно, о чём мы договорились, что их, пока я буду разгребать ситуацию, по крайней мере, напоят чаем.
В шесть сорок пять я уже разговаривал с дежурным по городу. В восемь – с помощником военного коменданта. Под честное слово: завтра же, ну максимум, послезавтра лично привезти двадцать билетов на программу, сфотографироваться и принять по «чуть-чуть» со всеми офицерами комендатуры, мне обещали помочь.
