Леонид Якубович - По чуть-чуть…
– Что вдруг что? – спросил я.
– Война!
– С кем?
– Ну... С Израилем, к примеру!
– Чушь! Никакой Израиль с вами воевать сегодня не будет!
– Почему?
– У них шабат! Они по субботам не воюют!
Этот аргумент развеселил их чрезвычайно. Мы ахнули ещё по «чуть-чуть» и они стали совещаться. Я даже не пытался понять, о чём это они. Они куда-то звонили, с кем-то договаривались, у кого-то брали разрешение, я ничего уже не слышал. Я впал в анабиоз.
Минут через двадцать меня реанимировали.
– Мы тут подумали. – Сказал прапорщик. – Тебе сколько надо?
– Три тонны! – обнаглел я.
– Столько нет. – Подумав, заявил капитан. – Есть тонна двести, ну максимум полторы.
– Хорошо! – сказал я. – Большое спасибо! За мной не пропадёт!
– Да ладно, Аркадич, – засмеялся капитан. – Какие счёты среди своих. Иди, бери, сейчас объясню где...
– Как это бери, чем?
– Не знаю чем, хочешь ведром, хочешь вот стаканом!
Мама дорогая! Только тут я сообразил, что всё, что мне дали или вот сейчас дадут, этого же практически нет! Ну, обещали, ну, сказали, а где он? Куда я его дену, во что?
Они соображали лучше, чем я. Через пять минут был вызван по телефону Николаич с топливозаправщиком. Через сорок минут он уже был здесь, опрокинул вместе с нами по чуть-чуть и затарахтел в темноту на своём ТЗ, куда ему велели. Через час он вернулся. Всё это время я спал на ихнем диване, заботливо укрытый лётной курткой.
Меня опять разбудили. Мы сфотографировались, я то ли дал автограф, то ли расписался за полученное топливо, мы снова выпили по «чуть-чуть» на дорожку... Потом за взлёт... Потом за посадку... Потом за Кучму... За дружбу я уже пил с Николаичем в кабине, когда мы ехали обратно...
За нами в «бочке» плескались четыре с половиной тонны лично моего керосина. Тонна, подаренная добрыми «биндюжниками», две тонны от Михал Семёныча и полторы, полученные сейчас. Ровно четыре с половиной тонны. И мне было плевать, хватит этого до Москвы или нет!
Николаич лично доволок меня до «биндюжников», сдал с рук на руки, принял с ними по «чуть-чуть» и встал возле моего окаменевшего тела, как часовой у Мавзолея. Я с ними не пил, потому что ни я сам, ни они сообща не смогли открыть мне рот, а пипетки у них не было.
Тут события опять запрыгали вокруг меня рассыпавшимся бисером, и сколько я ни пытался собрать их в единую логическую нить, не получалось ничего. Я только следовал за происходящим, даже и не думая сопротивляться или спорить.
Сначала выяснилось, что, сколько у меня керосина, вообще не имеет значения, потому что нет ни одного борта, куда бы его можно было бы залить. То есть топливо у меня есть, а самолёта нет, так что, если мне так уж припёрло, я могу добраться до Москвы только на топливозаправщике, но с Николаичем, потому что он мне ТЗ не отдаст ни за какие деньги.
Мы все сели в машину и поехали искать самолёт. Не одни, нет. Поиски самолёта превратились в народную игру-забаву. За нами на поле высыпали девчонки из «международного сектора», их знакомые и знакомы их знакомых. Позади на топливозаправщике тарахтел Николаич. По всему лётному полю в темноте разносились голоса.
– Толик, вон же «тушка», она ресурсная!
– Сама ты ресурсная, у неё регламент!
– Виктор Данилович, посмотрите этот сорок второй, давно гоняли!
– Его вообще не гоняли уж месяца три.
– О, ты смотри, вот она «сто пятьдесят четвертая» стоит, а вы говорили, её порезали!
– Кто говорил, я говорил? Да чтоб мене руки-ноги отсохли, если я это говорил!!
Наконец все сгрудились у одиноко стоящего на краю поля ЯК-40.
Этот подходил по всем параметрам, даже ключи от люка были, но его нельзя было брать, он был чей-то. Правда, «выходные» и этот кто-то вряд ли куда-нибудь полетит до понедельника, но всё равно спросить надо. Но нет телефона. А куда ехать не известно, адреса тоже нет. Был, правда, резервный телефон его брата, но он уже год, как удрал в Голландию и сидит там, боясь высунуться – на него тут два дела заведено. Тут вдруг вспомнили, что этот, чей самолёт, тоже, вроде, под подпиской о невыезде и решили – бери! Но до понедельника. В понедельник, чтоб, как штык, борт был на месте! Мне пожали руки, похлопали по спине, поздравили и все уехали.
Мы остались впятером. Николаич подогнал ТЗ, вытащил шланг и стал заправлять самолёт.
«Биндюжники» достали фляжку и пластмассовые стаканчики.
Мы выпили по «чуть-чуть».
– Послушайте, Аркадич! – вдруг задумчиво сказал один. – Шо вы стоите тут, как памятник лётчику Чкалову?
– А что?
– Или у вас есть экипаж?
– В каком смысле?
– В прямом. Мне кто-то говорил в детстве, шо самолёты без лётчиков не летают. Или мне врали, я знаю?
Я обмер. Только что выстроенный сказочный замок рушился прямо на глазах. Ну, керосин, ну самолёт… Но где я возьму экипаж в субботу вечером в Одессе?!
Они привезли меня обратно в аэропорт в полуобморочном состоянии. От беспомощности, я готов был заплакать.
Они пожелали мне счастливого пути, сказали, что надо учиться летать самому, тогда не будет проблем с экипажем, и уехали. С ними уехала и последняя искорка надежды. Больше за помощью обращаться было не к кому.
Только к Господу Богу!
И я пошёл обратно в тот угол, где стоял и молился утром.
Кафель уже не был холодным, но я всё же ударился головой об стену и зашептал:
– Господи! Это опять я, извини, что беспокою, но мне нужен экипаж. Может у тебя есть экипаж, Господи, я верну...
– Так возьмите ж на здоровьечка, шож вы так убиваетесь прямо! – тут же отозвался чей-то певучий голос с мягким южным акцентом.
Я посмотрел наверх. Там никого не было. Я обернулся. Позади меня стояла женщина лет сорока, сорока пяти, с подносом на котором стоял графинчик, рюмочки и порезанное ломтиками сало на тарелочке.
Было очевидно, что это очередной посланник небес. Конечно, было бы нелепо предположить, что ко мне кого-то спустили оттуда с водкой и салом, но я подумал, что я им надоел уже со своим нытьём, и они решили таким образом от меня отделаться.
Я налил рюмочку, выпил и перекрестился.
– Ой, да шож вы, прямо! – зарделась женщина. – Вы ж побегите до гостиницы. Они ж тамо уже полгода живут. Только я не знаю, там ли они сейчас, чи в городе. Так вы ж побегите, побачьте, може они тамо.
– Кто тамо? – спросил я, боясь спугнуть это видение.
– Так экипаж жешь! Вы ж экипаж шукаете, чи шо?
– А вы откуда? Оттуда? – я тыкнул пальцем в потолок.
– Ни, я не летаю, у мене Павлик летае. Я его жёнка. Павлик техник на том летаке. А это вам командир прислал, сказал – заходьте до них, если шо!
Она ещё что-то говорила, меня уже не было, я был уже возле гостиницы.
Экипаж, как ни странно, в полном составе и в полной форме сидел в номере и смотрел телевизор.
– Добрый вечер! – сказал я униженно, заранее готовясь ползать на коленях, рвать на себе рубаху, целовать им руки и пить с ними до конца жизни, лишь бы они согласились лететь.
– Всё в порядке, Леонид Аркадьевич! – оборвал меня командир. – Нам уже звонили. Пойдемте!
Мы вышли на улицу и пошли обратно. Впереди шёл экипаж, я шел сзади, совершенно точно понимая, что этого не может быть. Так быть не может! Мне это снится! Это же ясно. Я шел, очень аккуратно ставя ноги, чтоб не споткнуться ненароком и не проснуться, недосмотрев, чем всё это кончится.
– Леонид Аркадьевич! – сказал командир. – Вы вот что. Мы с вами пойдём вперёд, вы там организуйте, чтоб не было задержки. Медицина, метео, флайт-план надо согласовать с УВД по срочному, они в курсе, ну и прочее. Григорич, вы с Серёжей на борт, а я с Леонидом Аркадьевичем пошёл оформлять бумаги.
– К-какая медицина? – спросил я заикаясь.
– Предполётная. – Ответил командир. – А что, вы не знали?
Я, разумеется, кивнул головой, я бы кивнул вообще, чем угодно, а что мне оставалось делать.
Ещё полчаса суетливой беготни с выяснениями у всех подряд, где мне взять «медицину» и я получил заветный телефон Тараса Даниловича, который решит вопрос.
Ещё двадцать минут ушло на то, чтобы дозвониться до Тараса Даниловича и доказать ему, что я это я.
Через час приехали пятеро – сам Тарас Данилович, его жена, дочь и врач с медсестрой. Меня тут же обрядили в белый халат и шапочку, повесили на шею стетоскоп, сунули в руки «кружку Эсмарха» и мы стали фотографироваться на память. После чего «медицина» отправились осматривать экипаж, а Тарас Данилович объявил, что они привезли в подарок спирт, сунул мне в руки поллитровую колобаху и вместе с женой исчез в буфете.
Тут у меня в голове опять что-то выключилось. Я вроде бы оказался внутри немого кино. Я видел всё, правда, в черно-сером цвете, но звук исчез. При этом я понимал, что происходит, но как-то внешне. То есть, сами события я отмечал, но в смысл происходящего даже не пытался вникнуть!
