Иннокентий Анненский - Великие поэты мира: Иннокентий Анненский

А внизу содроганье и стук

Говорили, что ужас не прожит;

Громыхая цепями, Недуг

Там сковал бы воздушных – не может.

И была ль так постыла им степь,

Или мука капризно-желанна, —

То и дело железную цепь

Задевала оборка волана.

Дети

Вы за мною? Я готов.

Нагрешили, так ответим.

Нам – острог, но им – цветов…

Солнца, люди, нашим детям!

В детстве тоньше жизни нить,

Дни короче в эту пору…

Не спешите их бранить,

Но балуйте… без зазору.

Вы несчастны, если вам

Непонятен детский лепет,

Вызвать шепот – это срам,

Горший – в детях вызвать трепет.

Но безвинных детских слез

Не омыть и покаяньем,

Потому что в них Христос,

Весь, со всем своим сияньем.

Ну, а те, что терпят боль,

У кого как нитки руки…

Люди! Братья! Не за то ль

И покой наш только в муке…

<Моя тоска>

<M. А. Кузмину>

Пусть травы сменятся над капищем волненья,

И восковой в гробу забудется рука,

Мне кажется, меж вас одно недоуменье

Всё будет жить мое, одна моя Тоска…

Нет, не о тех, увы! кому столь недостойно,

Ревниво, бережно и страстно был я мил…

О, сила любящих и в муке так спокойна,

У женской нежности завидно много сил.

Да и при чем бы здесь недоуменья были —

Любовь ведь светлая, она кристалл, эфир…

Моя ж безлюбая – дрожит, как лошадь в мыле!

Ей – пир отравленный, мошеннический пир!

В венке из тронутых, из вянущих азалий

Собралась петь она… Не смолк и первый стих,

Как маленьких детей у ней перевязали,

Сломали руки им и ослепили их.

Она бесполая, у ней для всех улыбки,

Она притворщица, у ней порочный вкус —

Качает целый день она пустые зыбки,

И образок в углу – сладчайший Иисус…

Я выдумал ее – и всё ж она виденье,

Я не люблю ее – и мне она близка,

Недоумелая, мое недоуменье,

Всегда веселая, она моя тоска.

12 ноября 1909 Царское Село

Николаевская царскосельская гимназия, где И.Ф. Анненский, был директором с 1896 по 1906 г. Фотография середины 1890-х гг.

Стихотворения, не вошедшие в авторские сборники

Падает снег…

Посвящено Е. М. Мухиной

(Музыка отдаленной шарманки)

Падает снег,

Мутный и белый и долгий,

Падает снег,

Заметая дороги,

Засыпая могилы,

Падает снег…

Белые влажные звезды!

Я так люблю вас,

Тихие гостьи оврагов!

Холод и нега забвенья

Сердцу так сладки…

О, белые звезды… Зачем же,

Ветер, зачем ты свеваешь,

Жгучий мучительный ветер,

С думы и черной и тяжкой,

Точно могильная насыпь,

Белые блестки мечты?..

В поле зачем их уносишь?

Если б заснуть,

Но не навеки,

Если б заснуть

Так, чтобы после проснуться,

Только под небом лазурным…

Новым, счастливым, любимым…

26 ноября 1900

Для чего, когда сны изменили…

Для чего, когда сны изменили,

Так полны обольщений слова?

Для чего на забытой могиле

Зеленей и шумнее трава?

Для чего эти лунные выси,

Если сад мой и темен и нем?..

Завитки ее кос развилися,

Я дыханье их слышу… зачем?

1902 Кэк-уок на цимбалах

Молоточков лапки цепки,

Да гвоздочков шапки крепки,

Что не раз их,

Пустоплясых,

Там позастревало.

Молоточки топотали,

Мимо точки попадали,

Что ни мах,

На струнах

Как и не бывало.

Пали звоны топотом, топотом,

Стали звоны ропотом, ропотом,

То сзываясь,

То срываясь,

То дробя кристалл.

В струнах, полных холода, холода,

Пели волны молодо, молодо,

И буруном

Гул по струнам

Следом пролетал.

С звуками кэк-уока,

Ожидая мокка,

о мгновенье ока

Что мы не съедим…

И Махмет-Мамаям,

Ни зимой, ни маем

Нами не внимаем,

Он необходим.

Молоточков цепки лапки,

Да гвоздочков крепки шапки,

Что не раз их,

Пустоплясых,

Там позастревало.

Молоточки налетают,

Мало в точки попадают,

Мах да мах,

Жизни… ах,

Как и не бывало.

<Осень 1904> На северном берегу

Бледнеет даль. Уж вот он – день разлуки,

Я звал его, а сердцу всё грустней…

Что видел здесь я, кроме зла и муки,

Но всё простил я тихости теней.

Всё небесам в холодном их разливе,

Лазури их прозрачной, как недуг,

И той меж ив седой и чахлой иве —

Товарищам непоправимых мук.

И грустно мне, не потому, что беден

Наш пыльный сад, что выжжены листы,

Что вечер здесь так утомленно бледен,

Так мертвы безуханные цветы,

А потому, что море плещет с шумом,

И синевой бездонны небеса,

Что будет там моим закатным думам

Невмоготу их властная краса…

<1904> Черное море

Простимся, море… В путь пора.

И ты не то уж: всё короче

Твои жемчужные утра,

Длинней тоскующие ночи,

Всё дольше тает твой туман,

Где всё белей и выше гребни,

Но далей красочный обман

Не будет, он уж был волшебней.

И тщетно вихри по тебе

Роятся с яростью звериной,

Всё безучастней к их борьбе

Твои тяжелые глубины.

Тоска ли там или любовь,

Но бурям чуждые безмолвны,

И к нам из емких берегов

Уйти твои не властны волны.

Суровым отблеском ножа

Сверкнешь ли, пеной обдавая, —

Нет! Ты не символ мятежа,

Ты – Смерти чаша пировая.

<1904> Солнечный сонет

Под стоны тяжкие метели

Я думал – ночи нет конца:

Таких порывов не терпели

Наш дуб и тополь месяца.

Но солнце брызнуло с постели

Снопом огня и багреца,

И вмиг у моря просветлели

Морщины древнего лица…

И пусть, как ночью, ветер рыщет,

И так же рвет, и так же свищет, —

Уж он не в гневе божество.

Кошмары ночи так далёки,

Что пыльный хищник на припеке —

Шалун и больше ничего.

<1904> В ароматном краю в этот день голубой…

В ароматном краю в этот день голубой

Песня близко: и дразнит, и вьется;

Но о том не спою, что́ мне шепчет прибой,

Что́ вокруг и цветет, и смеется.

Я не трону весны – я цветы берегу,

Мотылькам сберегаю их пыль я,

Миг покоя волны на морском берегу

И ладьям их далекие крылья.

А еще потому, что в сияньи сильней

И люблю я сильнее в разлуке

Полусвет-полутьму наших северных дней,

Недосказанность песни и муки…

<1904> Братские могилы

Волны тяжки и свинцовы,

Кажет темным белый камень,

И кует земле оковы

Позабытый небом пламень.

Облака повисли с высей,

Помутнелы – ослабелы,

Точно кисти в кипарисе

Над могилой сизо-белы.

Воздух мягкий, но без силы,

Ели, мшистые каменья…

Это – братские могилы,

И полней уж нет забвенья.

1904 Севастополь Сирень на камне

Клубятся тучи сизоцветно.

Мой путь далек, мой путь уныл.

А даль так мутно-безответна

Из края серого могил.

Вот кем-то врезан крест замшенный

В плите надгробной, и, как тень,

Сквозь камень, Лазарь воскрешенный,

Пробилась чахлая сирень.

Листы пожёлкли, обгорели…

То гнет ли неба, камня ль гнет, —

Но говорят, что и в апреле

Сирень могилы не цветет.

Да и зачем? Цветы так зыбки,

Так нежны в холоде плиты,

И лег бы тенью свет улыбки

На изможденные черты.

А в стражах бледного Эреба

Окаменело столько мук…

Роса, и та для них недуг,

И смерть их – голубое небо.

Уж вечер близко. И пути

Передо мной еще так много,

Но просто силы нет сойти

С завороженного порога.

И жизни ль дерзостный побег,

Плита ль пробитая жалка мне, —

Дрожат листы кустов-калек,

Темнее крест на старом камне.

<1904> Опять в дороге

Луну сегодня выси

Упрятали в туман…

Поди-ка, подивися,

Как щит ее медян.

И поневоле сердцу

Так жутко моему…

Эх, распахнуть бы дверцу

Да в лунную тюрьму!

К тюрьме той посплывались

Не тучи – острова,

И все оторочались

В златые кружева.

Лишь дымы без отрады

И устали бегут:

Они проезжим рады,

Отсталых стерегут,

Где тени стали ложны

По вымершим лесам…

Была ль то ночь тревожна

Иль я – не знаю сам…

Раздышки всё короче,

Ухабы тяжелы…

А в дыме зимней ночи

Слилися все углы…

По ведьминой рубахе

Тоскливо бродит тень,

И нарастают страхи,

Как тучи в жаркий день.

Кибитка всё кривее…

Что ж это там растет?

«Эй, дядя, поживее!»

– «Да человек идет…

Без шапки, без лаптишек,

Лицо-то в кулачок,

А будто из парнишек…»

– «Что это – дурачок?»

– «Так точно, он – дурашный…

Куда ведь забрался,

Такой у нас бесстрашный

Он, барин, задался.

Здоров ходить. Морозы,

А нипочем ему…»

И стыдно стало грезы

Тут сердцу моему.

Так стыдно стало страху

От скраденной луны,

Что ведьмину рубаху

Убрали с пелены…

Куда ушла усталость,

И робость, и тоска…

Была ли это жалость

К судьбишке дурака, —

Как знать?.. Луна высоко

Взошла – так хороша,

Была не одинока

Теперь моя душа…