Виктор Широков - Иглы мглы

А. Э. Хаусману

Дает природа лишку.Не угасает лето.Листает ветер книжкуанглийского поэта.Его за четверть векатак и не перевел я,простого человекав геройском ореоле.От водки пухнет ливер,полшага до могилы,выращиваю клевернад нею, что есть силы.А ветер эту книжкупо-прежнему листает,как будто бы коврижкумедовую кусает.И я за ним по следуспешу — листать страницы,на той сыскать победу,а здесь — остановиться.И все же сердце радо,ведь, солнцем залитая,дается, как награда,погода золотая.Ни дождика, ни хмури,лишь на висках седины;да при такой лазуривскрываются глубины.И рифм бездымный порохвдруг вспыхивает рьяно,с самим собою в спорахне нахожу изъяна.Что складно — то и ладно.Два-три броска лопаты.Вот ландыш непарадныйвстал из груди собрата.Боярышник, ракитникзаждались, где же птицы…А я застрял, как путник,на 107 странице.Цветочные сугробыс усильем разгребаю,стихи высокой пробышутя перелагаю.Порою мне бываетто весело, то грустно.А как еще влияетна мальчиков искусство?К чему плодить вопросы?Да ведь судьба такая.Кругом летают осыи бабочки мелькают.И я своим умишкомна перепадах летанектар сбираю с книжкианглийского поэта.Ведь он давно заждалсялюбви и уваженья;хоть с миром попрощался,но ждет переложеньястихов на вкусный русскийязык; а я, каналья,им, вроде, без нагрузкивладею досконально.Недаром четверть векаискал я в чистом полепростого человекав геройском ореоле.

Однообразен стук секунд…зачем, томительно виня,они безжалостно секуткоротким кнутиком меня?Зачем, натягивая луки продолжая произвол,они стремятся каждый звуквогнать больнее, чем укол?Привязан к плахе временной,я, как святейший Себастьян,пробит очередной стрелой,но есть в терзаниях изъян:кем был запущен механизм,сплетенье тросиков и жил,чтобы, проснувшись, организмв согласии с распятьем жил?

Все шире в низинах прокосы.Лесок на просвет все прозрачней.Все глуше осенние осысверлят складень сладости дачной.Погасли последние углив шашлычнице пепельно-ржавой.Трава седоватые буклис утра отмывает протравой.Сосед замечает: "Прелестно.На лужицах тонкие льдинки.И кто победит, неизвестно,здесь в очередном поединкевремен високосного года.Пора уходить в домоседы.Зато, безусловно, погодаявляет условность победы".

Я альманах прочитал, где по белому черным;водонепроницаемым стал и огнеупорным,стал безразмернорезиноподобнотягучим,глухонемым растворимолетучим созвучьем,жестов сплетеньем и взглядов косых переплеском,странноокруглым и к прежним обрезкам довеском;в зеркало глянул: остался ль пытливоупорным,и обнаружил, что там не по белому чернымфразы спрессованы, куце, темно, неумело,наоборот прочитал я: по черному белым.Жизнь моя долгая, беленький наоборотыш,черные дни пробежали, уже не воротишь;что ж я, как бусы, нанизывал белые буквы,переводя Харта Крейна, подумав про Бруклин,вызубрил "Бруклинский мост" поперек, да и вдоль я;вот она — нега поэта, читателя доля,выигрыш в странноприимной ночной лотерее,где все доступно охальнику и ротозею,где каждый миг драгоценным рассыплется прахом,где прошлым дням помахал я чужим альманахом.

Жалуясь, чуть ли не плача,выронив песенный звук,коршуны кружат над дачей,чертят бессмысленный круг.Тут же подумалось, кстати,небо недаром светломать обучает дитятю,ставит его на крыло.Крупная хищная птицас клювом, подобным копью,нежностью просто сочится,плещет заботу свою.Слушая песню свободы,вдруг понимаешь яснейгрубую правду природы,строгую жизнь вне людей.Тягостней будет и горше,если душа не споет,если не выполнит коршунпредназначенье свое.

Не могу унять сердцебиенье.Заклинаю сердце: светом брызнь!Умираю каждое мгновенье,все короче будущая жизнь.Что с того, что прошлая — длиннее!Мне уже, конечно, не успетьвырастить дубовую аллеюи на Марсе марсианам спеть.Дай-то Бог издать 3 тома прозы,однотомник избранных стихов;если на бумагу целлюлозыхватит, я на большее готов.Я готов прожить годков 140,не болея, киберчеловек,ежедневно схватываясь в спорах,никогда не посещать аптек.Жизнь моя, шальная вспышка света,сзади мрак и темень впереди,то ль планета, то ли же комета,финишная лента на груди.

Утром выедешь рано, и это — развратдосыпать на сиденье с несвежей салфеткой,а когда ты поедешь под вечер назад,остановки стреляют пружинною веткой.Норовят (ненароком?) стегнуть по глазамоголенной, как провод, изогнутой вицей,между тем, несмотря на такой тарарам,молодая соседка зачиталась Улицкой.А глаза у нее, что в крутом кипяткезакружилась случайно упавшая льдинка,как бы близко не сел, все равно вдалекеты, милок, и не надо гундеть без запинки.Перестукивать будет на стыках состав,сообщая забытою азбукой Морзе,что сегодня сумел ты, от века отстав,раствориться в житейской серебряной прозе.Что ж, сегодня поездка смогла отпустить,и не надо ее подъелдыкивать всуе;только сердце, как голубь, клюет из горстии, не зная о чем, беспрестанно воркует.

Из книги "РЯБИНОВАЯ ВЕТВЬ"

(Пермь, 1974)

Россия… Задумаюсь снова,прочувствую в эти часымогучего слова основу,жемчужную россыпь росы.И сразу же, русы и рослы(так всплески идут от весла)всплывут в моей памяти россыи то, как Россия рослаот первой славянской стоянкидо славой покрытой страны…И в женщины гордой осанке,и в звоне задетой струныРоссия… Раскинулись дали.Вхожу вместе с осенью в лес.Протяжным дождем отрыдалиглаза голубые небес.Но вновь на опушке, взгляни-ка,свежа и упруга на вид,у пня раскраснелась брусникаи дикий шиповник горит.Опавшие влажные листьярукой, наклонясь, разгребии ткнутся, прохладны и чисты,слепыми щенками грибы.Доверчива наша природа,и настежь открыта всегдадуша у лесного народазайчишки, ежа и дрозда.Россия…Прозрачные краскина долы и горы легли;и можно шагать без опаскиот края до края земли.И, не превращая в присловьеназванье родной стороны,я вновь повторяю с любовьюрассветное имя страны:Россия…

Живу, как дерево в саду.Как книга среди книг.Всегда у ближних на виду,и к этому привык.Всегда находится рука,которая спасет;всегда находится строка,что за собой ведет.И теплый дом, и хлеб на стол,и свет, когда темнода я б всего не перечел,что в жизни мне дано!Хвала соседям и друзьям,что я не одинок?Но что сегодня сделал сам?Кому и я помог?

Поставь рябиновую ветвьна стол в стакане.И в темноте дрожащий светне перестанетструиться от ее плодов,мерцать тревожно…О, как хотелось и для словтого же!Чтоб мысль, родившая строку,хранила чувствои повторялась на векутысячеусто…Пусть слово излучает свет,во тьму не канет.Поставь рябиновую ветвьна стол в стакане.

Василиса свет Матвевна,ты и впрямь не знаешь сна.У тебя на сердце, верно.вечно девичья весна!И легко челнок играет,плещет рыбкой золотойпусть заказчик выбираетцвет любой, узор любой.Пышут летом и зимоюрадугой из-под рукисиним, красным и зеленымбабкины половики.Эх, была бы моя власть,их бы под ноги не класть;постелить и глянуть вкось:как же это де-ла-лось?!Разноцветные метелив карусели завертели.Как взглянули раза двазакружилась голова.Ой, желтый квадрати зеленый квадрат,так смотрел бы и смотрел быдень за днем подряд!Ходит селезень дорожкой,носит красные сапожки,а с таким половикомможно прямо босиком…Василиса свет Матвевна,деревенская царевна,у твоих резных воротсобирается народи несет домой оттудапестроклетчатое чудо.Здесь на радость человекуткешь ты радужную реку.Помрачнеет сторонабез такого полотна.Остроглазая, как птица,косы стянуты узлом,ты склонилась, мастерица,над прабабкиным станком.Плавно, с виду без усильянабираешь воздуха;и летают руки-крыльядень-деньской без роздыха.

Зенитные стволы березоккачает ветер вперебой.Еще рассвет по-детски розови даль ясна перед тобой.И ты подумаешь едва ли,что охраняет эту дальсодружество берез и сталинадежнее, чем просто сталь.

Снова бешеный ветер погониподымает дубы на дыбы;и храпят половецкие кони,ошалелые кони судьбы.Не избыть непонятного страха.Кто там замер на полном скаку?И, треща, остается рубахабелым флагом на черном суку.Посредине забытого мирая впечатался в гриву коня.Гой ты, в яблоках серый задира,выноси, выноси из огня!Из чужого полынного векаот напасти и горя бегуя — в личине того человека,прапрапредка — и все не могуоторваться от сросшейся тени,ухватившей за ворот меня…И шатает домашние стены,как усталые ребра коня.

Рябины, русские рябины,темнеют ягоды-рябины,морщины на кору легли…Какую боль перенесли?С чего вы сделались рябыми?Мне вспоминаются рабыни(родных татары порубили,селения дотла спалили,деревья древние спилили),их участь: смерть или полон…Тот запах стоптанной полынии дальний колокольный звондошли ко мне сквозь рвы времен…Золу и кровь с землей смешали,и с той поры по всей Русидеревья новые росли.Их ягоды алели горькокак кровь людей,как кровь земли,рябинами их нарекли!Золу и кровь с землей смешали,а люди русские мужали…Опять к сохе тянулись руки,да в пашни сеялось зерно…О, Русь!Тебе поклон земнойза все страдания и муки.Я — сын твой,перст твоей руки,слезинка малая во взоре,дай радость мне вложить, и горе,и боль в размер моей строки!Мне важно быть, а не казаться,мне нужно одного — касатьсятвоих людей,твоих полейи глубины души твоей.Пускай мои слова и строкиберут в истории истоки…Над пепелищем тает дым,и веет горьким и родным.

Вздыблены кони в отчаянной пляске,зябко блестят золоченые пряжки,шлемы, кольчуги, щиты, стременахолод на вечные времена!Высох наколотый ловко на пикуханский любимец, не выплюнув гика;сросся с седлом, прикипев к стременам,кряжистый, жилистый русский монах.Ратники ждут: чьей победе пробить?Быть под татарами русским — не быть?Ждут, задыхаясь; устали сердца…Нет у начавшейся схватки конца!Вечная схватка — как вечная славаспасшему Русь от полона и срама!

. . . . . . . . . . . . . . .Кладбищем нивы зеленые стали,кладбищем рабства, стершейся стали,тел человеческих разных религий…Стали одною из русских реликвий!Памятник лучший — память людская.Чтобы, младенца любовно лаская,пела о подвигах прадедов матьвечно двум всадникам копья ломать,каменных пальцев вовек не разжать,их жеребцам вечно рваться и ржать!

Леониду Мартынову