Владимир Набоков - Горний путь
ХУДОЖНИК-НИЩИЙ
Нередко на углу, под серою стеной,видал я нищего: безногий и больной,он в красках выражал свой замысел нехитрый.Газетный лоскуток служил ему палитрой,его дрожащая багровая рукаписала тщательно цветы и облакана плитах каменных. Вот кончил. Робким взглядомпрохожего зовет, сутулится, а рядоммечтает о гроше зияющий картуз.
И вспомнил я свой дар, ненужных светлых муз,недолговечные созвучья и виденья, —когда на улице, средь гула и движеньябесчувственных колес, не встретил я вчеракалеки моего… Да что! Как из ведрабездонного, лил дождь, и каменные плитыблестели холодно, и краски были смыты…
ОБЛАКА
1На солнце золотом сияет дождь летучий,озера в небесах синеют горячо,и туча белая из-за лиловой тучи встает, как голое плечо.
Молчи, остановись. Роняют слезы раясоцветья вешние, склонясь через плетень,и на твоем лице играет их сырая, благоухающая тень.
Не двигайся, молчи. Тень эту голубуюя поцелуями любовно обогну.Цветы колышутся… я счастлив. Я целуюзапечатленную весну.
2Закатные люблю я облака:над ровными далекими лугамиони висят гроздистыми венками,и даль горит, и молятся луга.
Я внемлю им. Душа моя строга,овеяна безвестными веками:с кудрявыми багряными богамия рядом плыл в те вольные века.
Я облаком в вечерний чистый часвставал, пылал, туманился и гас,чтоб вспыхнуть вновь с зарею неминучей.
Я облетал все зримое кругом,блаженствовал и, помню, был влекомжемчужной тенью, женственною тучей.
1921
Берлин
ПИР
Так лучезарна жизнь, и радостей так много.От неба звездного чуть слышный веет звон:бесчисленных гостей полны чертоги Бога, в один из них я приглашен.
Как нищий, я пришел, но дали мне у двериодежды светлые, и распахнулся мир:со стен расписанных глядят цветы и звери, и звучен многолюдный пир.
Сижу я и дивлюсь… По временам бесшумнодверь открывается в мерцающую тьму.Порою хмурится сосед мой неразумный, а я — я радуюсь всему:
и смоквам розовым, и сморщенным орехам,и чаще бражистой, и дани желтых пчел;и часто на меня со светлым, тихим с мехом хозяин смотрит через стол.
22 мая 1921
БЕЛЫЙ РАЙ
Рай — широкая, пустаяоснеженная страна:призрак неба голубого, тишь и белизна…
Там над озером пушистым,сладким холодом дыша,светит леса молодого белая душа…
Там блаженствовать я будув блеске сети ледяной,пробираться, опьяненный вечной белизной,
и, стрелою из-под ветоквылетая на простор,на лучистых, легких лыжах реять с белых гор.
КОНИ
Гнедые, грузные, по зелени сыройвесенней пажити, под тусклыми дубами,они чуть двигались и мягкими губамивбирали сочные былинки, и зарей,вечернею зарей полнеба розовело.
И показалось мне, что время обмертвело,что вечно предо мной стояли эти тричудовищных коня, и медные отливына гривах медлили, и были молчаливыдубы священные под крыльями зари.
1917–1922
ЗЕРКАЛО
Ясное, гладкое зеркало, утром, по улице длинной,будто святыню везли. Туча белелась на мигв синем глубоком стекле, и по сини порою мелькалаласточка черной стрелой… Было так чисто оно,так чисто, что самые звуки, казалось, могли отразиться.Мимо меня провезли этот осколок живойвешнего неба, и там, на изгибе улицы дальнем,солнце нырнуло в него: видел я огненный всплеск.
О, мое сердце прозрачное, так ведь и ты отражалов дивные давние дни солнце, и тучи, и птиц!Зеркало ныне висит в сенях гостиницы пестрой;люди проходят, спешат, смотрятся мельком в него.
10 января 1919
НОЧЬ
Как только лунные протянутся лучи, всплывает музыка в аллее…О, серебристая, катись и рокочи все вдохновенней, все полнее!..
Порхает до зари незримая рука по клавишам теней и светаи замедляется, ленива и легка… Последний звук, — и ночь допета…
LA BELLE DAME SANS MERCI[10]
(Из John Keats)“Ах, что мучит тебя, горемыка,что ты, бледный, скитаешься тут?Озерная поблекла осока,и птицы совсем не поют.
Ах, что мучит тебя, горемыка,какою тоской ты сожжен?Запаслась уже на зиму белка,и по житницам хлеб развезен.
На челе твоем млеет лилея,томима росой огневой,на щеке твоей вижу я розу,розу бледную, цвет неживой…”
Шла полем Прекрасная Дама,чародейки неведомой дочь:змеи — локоны, легкая поступь,а в очах — одинокая ночь.
На коня моего незнакомкупосадил я, и, день заслоня,она с чародейною песнейко мне наклонялась с коня.
Я сплел ей запястья и пояс,и венок из цветов полевых,и ласкалась она, и стоналатак нежно в объятьях моих.
Находила мне сладкие зелья,мед пчелиный и мед на цветке,и, казалось, в любви уверялана странном своем языке.
И, вздыхая, меня увлекалав свой приют между сказочных скал,и там ее скорбные очипоцелуями я закрывал.
И мы рядом на мху засыпали,и мне сон померещился там…Горе, горе! С тех пор я бессонноброжу по холодным холмам;
королевичей, витязей бледныхя увидел, и, вечно скорбя,все кричали: Прекрасная Дамабез любви залучила тебя.
И алканье они предрекали,и зияли уста их во тьме,и я, содрогаясь, очнулсяна этом холодном холме.
Потому-то, унылый и бледный,одиноко скитаюсь я тут,хоть поблекла сырая осокаи птицы давно не поют.
ПЬЯНЫЙ РЫЦАРЬ
С тонким псом и смуглым кубкомжарко-рдяного вина,ночью лунной, в замке дедая загрезил у окна.
В длинном платье изумрудном,вдоль дубравы, на конев серых яблоках, ты плавнопроскакала при луне.
Встал я, гончую окликнул,вывел лучшего коня,рыскал, рыскал по дубраве,спотыкаясь и звеня;
и всего-то только видел,что под трефовой листвойжемчуговые подковы,оброненные луной.
1917–1922
“Я думаю о ней, о девочке, о дальней…”
Я думаю о ней, о девочке, о дальней,и вижу белую кувшинку на реке,и реющих стрижей, и в сломанной купальне стрекозку на доске.
Там, там встречались мы и весело оттудапускались странствовать по шепчущим лесам,где луч в зеленой мгле являл за чудом чудо, блистая по листам.
Мы шарили во всех сокровищницах Божьих,мы в ивовом кусте отыскивали с нейто лаковых жучков, то гусениц, похожих на шахматных коней.
И ведали мы все тропинки дорогие,и всем березонькам давали имена,и младшую из них мы назвали: Мария святая Белизна.
О Боже! Я готов за вечными стенаминеисчислимые страданья восприять,но дай нам, дай нам вновь под теми деревцами хоть миг, да постоять.
1917–1922
