Владимир Набоков - Горний путь
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Я всем вам говорю, о странники! — нежданныйглубокий благовест прольется над туманнойземлей, и, полный птиц, волнистый встанет лес,черемухой пахнет из влажного оврага,и ветру вешнему неведомый бродягаответит радостно “воистину воскрес”.
В полях, на площадях, в толпе иноплеменной,на палубе, где пыль толпы неугомоннойбессонного кропит, — да, где бы ни был он, —как тот, кто средь пустой беседы вдруг приметитлюбимый лик в окне — так встанет он и встретитсвой день, свет ласковый и свежий, свет и звон.
И будет радостно и страшно возвращенье.Могилы голые найдем мы — разрушенье,неузнаваемы дороги, — все смелагроза глумливая, пустынен край, печален…О чудо. Средь глухих, дымящихся развалин,раскрывшись, радуга пугливая легла.
И строить мы начнем, и сердце будет строго,и ясен будет ум… Да, мучились мы много,нас обнимала ночь, как плачущая мать,и зори над землей печальные лучились, —и в дальних городах мы, странники, училисьотчизну чистую любить и понимать.
22 октября 1920
ПОЭТ
Он знал: отрада и тревогаи все, что зримо на земле —все только бред и прихоть Бога,туман дыханья на стекле!
Но от забвенья до забвеньяему был мир безмерно мил,и зной бессменный вдохновеньязвуковаятеля томил.
На крыльях чудного недугалетя вдоль будничных дорог,дружил он с многими, но другаиметь он, огненный, не мог!
И в час сладчайший, час напрасный,коснувшись бледных тайн твоих,в долине лилий сладострастнойон лишь сорвал душистый стих!
ОСЕНЬ
Вот листопад. Бесплотным перезвономсад окроплен. Свод легок и высок.Клен отдает со вздохом и поклономпоследний свой узорный образок.
И на листе огнистый ангел вышит,и радужна меж грядок борозда,и у крыльца стеклянного чуть дышитсиротка ель, как черная звезда.
ПОДРАЖАНИЕ ДРЕВНИМ
Дия, мой бледный цветок, поверь ты случайному другу!Звезд непорочных полна мраморной прóсади глубь.Муж твой не видит, вставай, уходи ты отсюда, молю я!Дышит стоокая ткань, сердце амфоры горит,ластятся к тучному богу блудницы, как легкие волны,брови блаженно подняв, пьет он, чудовищный Вакх,пьет он, и липкая влага, рыжую шерсть обагряя,льется по жирной груди. Тут же, в сияньи цветном,выпятив смуглый живот, пьяный мальчик, смеясь, орошаетсмятый, упавший венок рдяных уродливых роз.Песни. Бесстыжие стоны. Золотоногая девавьется средь томных гостей, вторя движеньям любви;вот разбежался один, поймал на лету плясунью,и покатился тимпан, по полу праздно звеня.Дия, молю я, уйдем! Твой муж поседелый, беззубыйспит, благодарно прильнув к вялому юноше… Встань,выйдем мы в сад незаметно, там тихо, пустынно; гроздилунного света и мглы пышно свисают с ветвей.Сочная ночь над землей алмазным стоит вертоградом;жажду полней утолит сладость холодная звезд.Дия, мои корабли ожидают в недальнем заливе!В край увезу я тебя стройный, как зодчего сон…Горы там, горы одни! Вырезные, немые вершины,гордо прорвав облака, внемлют бесплотным богам…будем мы там пировать в гостях у луны величавой,рядом, на черной скале… Дия, мой бледный цветок…
19 января 1923
Берлин
LAWN-TENNIS[8]
Юноша, белый и легкий, пестрым платком подпоясан;ворот небрежно раскрыт, правый отвернут рукав.Встал он, на гладком лугу, за черту, проведенную мелом,голову поднял с улыбкой, мяч серебристый подкинул, —выгнувшись, плавно взмахнул многострунной широкой лаптою —Миг, — и со звуком тугим мяч отлетает и бледноймолнией падает там, где стоит, ожидая, такой жеюноша, белый и легкий; миг, — и со звуком ответныммяч возвращается вновь через сетку, чуть вздутую ветром.Мягкие синие тени бегут по траве озаренной.Поодаль зыблется вяз. На ступени, у двери стеклянной,лоснится лейка забытая. Дышат, блестят занавески.В доме прохладно и пусто, а тут, на упругой поляне,гонится ветер за солнцем, и будет до вечера длитьсялегких мячей перезвон, — юности белой игра…
10 декабря 1920
БАБОЧКА
(Vanessa antiopa)Бархатно-черная, с теплым отливом сливы созревшей,вот распахнулась она; сквозь этот бархат живойсладостно светится ряд васильково-лазоревых зеренвдоль круговой бахромы, желтой, как зыбкая рожь.Села на ствол, и дышат зубчатые нежные крылья,то припадая к коре, то обращаясь к лучам…О, как ликуют они, как мерцают божественно! Скажешь:голубоокая ночь в раме двух палевых зорь.Здравствуй, о, здравствуй, греза березовой северной рощи!Трепет, и смех, и любовь юности вечной моей.Да, я узнаю тебя в Серафиме при дивном свиданье,крылья узнаю твои, этот священный узор.
1917–1922
BEЛОСИПЕДИСТ
Мне снились полевые дали,дороги белой полоса,руль низкий, быстрые педали,два серебристых колеса.
Восторг мне снился буйно-юный,и упоенье быстроты,и меж столбов стальные струны,и тень стремительной версты.
Поля, поля, и над равнинойворона тяжело летит.Под узкой и упругой шинойпесок бежит и шелестит.
Деревня. Длинная канава.Сирень цветущая вокругизбушек серых. Слева, справамальчишки выбегают вдруг.
Вдогонку шапку тот бросает,тот кличет тонким голоском,и звонко собачонка лает,вертясь пред зыбким колесом.
И вновь поля, и голубеетнад ними чистый небосвод.Я мчусь, и солнце спину греет,и вот нежданно поворот.
Колеса косо пробегают,не попадая в колею.Деревья шумно обступают.Я вижу старую скамью.
Но разглядеть не успеваю,чей вензель вырезан на ней.Я мимо, мимо пролетаю,и утихает шум ветвей.
30 сентября 1918
“Вдохновенье — это сладострастье…”
Вдохновенье — это сладострастье человеческого “я”:жарко возрастающее счастье, — миг небытия.
Сладострастье — это вдохновенье тела, чуткого, как дух:ты прозрел, ты вспыхнул на мгновенье, — в трепете потух.
Но когда услада грозовая пронеслась, и ты затих, —в тайнике возникла жизнь живая: сердце или стих…
Cologne
“Обезьяну в сарафане…”
Обезьяну в сарафанекак-то ряженый привел;вперевалку подбежала,мягко вспрыгнула на стол.
Села (бисерные глазки,гнусно выпученный рот…) —с человеческой ужимкойкнигу чудище берет,
книгу песен, книгу неги…А она-то лапой хвать! —вмиг обнюхала страницыи давай их вырывать!
Пальцы рыжие топырит;молчаливо, с быстротойделовитою, кромсаетсердце книги золотой…
“Карлик безрукий во фраке…”
Карлик безрукий во фраке,глупый, неловкий пингвин,помнишь сиянье во мраке,синие выступы льдин?
Помнишь зарницы ночные,кольца и складки огня?Помнишь туманы седыедлинного, длинного дня?
Грустная птица, смешная,глядя на нас, на людей,плачешь ли ты, вспоминаяласковых черных моржей?
Помнишь ли птицу-подругу,встречи на высшей скале,вьюгу, волшебную вьюгу,снежные вихри во мгле…
Ах, эти встречи! А ныне:душный, искусственный грот,имя твое по-латыни,пятиалтынный за вход…
Сентябрь 1917
