Владимир Маяковский - Любит? не любит? Я руки ломаю
1926
Любовь
Мир опять цветами оброс,у мира весенний вид.И вновь встает нерешенный вопрос —о женщинах и о любви.Мы любим парад, нарядную песню.Говорим красиво, выходя на митинг.Но часто под этим, покрытый плесенью,старенький-старенький бытик.Поет на собранье: «Вперед, товарищи…»А дома, забыв об арии сольной,орет на жену, что щи не в навареи что огурцы плоховато просолены.Живет с другой — киоск в ширину,бельем — шантанная дива.Но тонким чулком попрекает жену:— Компрометируешь пред коллективом.—То лезут к любой, была бы с ногами.Пять баб переменит в течение суток.У нас, мол, свобода, а не моногамия.Долой мещанство и предрассудок!С цветка на цветок молодым стрекозломпорхает, летает и мечется.Одно ему в мире кажется злом —это алиментщица.Он рад умереть,экономя треть,три года судиться рад:и я, мол, не я,и она не моя,и я вообще кастрат.А любят, так будь монашенкой верной —тиранит ревностью всякий пустяки мерит любовь на калибр револьверный,неверной в затылок пулю пустя.Четвертый — герой десятка сражений,а так, что любо-дорого,бежит в перепуге от туфли жениной,простой туфли Мосторга.А другой стрелу любви иначе метит,путает — ребенок этакий —уловленье любимой в романические сетис повышеньем подчиненной по тарифной сетке…По женской линиитоже вам не райские скинии.Простенького паренькаподцепила барынька.Он работать, а ее не удержать никак —бегает за клёшем каждого бульварника.Что ж, сиди и в плаче Нилом нилься.Ишь! — Жених!— Для кого ж я, милые, женился?Для себя — или для них? —У родителей и дети этакого сорта:— Что родители? И мы не хуже, мол! —Занимаются любовью в виде спорта,не успев вписаться в комсомол.И дальше, к деревне, быт без движеньица —живут, как и раньше, из года в год.Вот так же замуж выходят и женятся,как покупают рабочий скот.Если будет длиться так за годом годик,то, скажу вам прямо,не сумеет разобрать и брачный кодекс,где отец и дочь, который сын и мама.Я не за семью. В огне и в дыме синемвыгори и этого старья кусок,где шипели матери-гусынии детей стерег отец-гусак!Нет. Но мы живем коммуной плотно,в общежитиях грязнеет кожа тел.Надо голос подымать за чистоплотностьотношений наших и любовных дел.Не отвиливай — мол, я не венчан.Нас не поп скрепляет тарабарящий.Надо обвязать и жизнь мужчин и женщинсловом, нас объединяющим: «Товарищи».
1926
Вместо оды
Мне б хотелось вас воспеть во вдохновенной оде,только ода что-то не выходит.Скольким идеаламсмерть на кухне и под одеялом!Моя знакомая — женщина как женщина,оглохшая от примусов пыхтения и ухания,баба советская, в загсе венчанная,самая передовая на общей кухне.Хранит она в складах лучших датзамужество с парнем среднего ростца;еще не партиец, но уже кандидат,самый красивый из местных письмоносцев.Баба сердитая, видно сразу,потому что сожитель ейныйогромный синяк в дополнение к глазуприставил, придя из питейной.И шипит она, выгнав мужа вон:— Я ему покажу советский закон!Вымою только последнюю из посуд —и прямо в милицию, прямо в суд…—Домыла. Перед взятием последнего рубежазвонок по кухне рассыпался, дребезжа.Открыла. Расцвели миллионы почек,высохла по-весеннему слезная лужа…— Его почерк!письмо от мужа.—Письмо раскаленное — не пишет, а пышет.«Вы моя душка,
и ангел вы.Простите великодушно! Я буду тишеводы и ниже травы».Рассиялся глаз, оплывший набок.Слово ласковое — мастер дивных див.И опять за примусами баба,все поняв и все простив.А уже циркуля письмоносцаза новой юбкой по улицам носятся;раскручивая язык витиеватой лентой,шепчет какой-то охаживаемой Вере:— Я за положительность и против инцидентов,которые вредят служебной карьере.—Неделя покоя, но больше никакне прожить без мата и синяка.Неделя — и снова счастья нету,задрались, едва в пивнушке побыли…Вот оно — семейное «перпетууммобиле».И вновь разговоры, и суд, и «треть»на много часов и недель,и нет решимости пересмотретьсемейственную канитель.Я напыщенным словам всегдашний враг,и, не растекаясь одами к восьмому марта,я хочу, чтоб кончилась такая помесь драк,пьянства, лжи, романтики и мата.
1927
