Александр Артёмов - Имена на поверке
Июнь 1942 г.
«Когда моряк уходит в плаванье…»
А. Лебедеву
Когда моряк уходит в плаванье,Он счастлив, потому что вновьВ кильватер с ним уйдет из гаваниЗнакомой девушки любовь.
И на просторах закипающих,Как там, вчера, на берегу,Она ласкает ободряющеИ просит мщения врагу.
Когда ж ревет мотор: — Внимание!Все ждут приказа в бой лететь,Как хочет летчик на прощаниеВ глаза любимой поглядеть!
В полете мерят жизнь минутами,Но нет — ему не тяжело,Лишь только б с ним, его маршрутами,Летело девичье тепло.
Стоянки моряков обычные —Суда врага развеяв в дым,Они дорогами привычнымиПриходят к гаваням родным.
Совсем не так у нас, летающих.Придешь с полета — вновь зовут,И вновь стартёры провожающеФлажками белыми махнут.
И через миг, как ветром, выдуетПоэмы, лирику, тоску…Вот почему чуть-чуть завидуетВоенный летчик моряку.
Июнь 1942 г.
Рассказать…
Рассказать тебе, как в небо синеЗа Отчизну-Родину на бойУходил на скоростной машинеПарень, не целованный тобой.
Рассказать, как в утреннем тумане,В предрассветной дымке голубой«Мессершмитта» парень протаранил,Невредимым возвратясь домой.
Рассказать, как с виртуозным блескомОн колонны фрицев штурмовал,Как седой, заслуженный комэскаПеред строем парня обнимал.
Впрочем, лучше все рассказы бросим,Не шути любовью, не балуй, —Ты его, пожалуйста, мы просим,Поцелуй, покрепче поцелуй!
Июнь 1942 г.
После вылета
Знает каждый, как необходимо,возвратясь с задания, опятьМаленькую карточку любимой,Не стыдясь друзей, поцеловать.
Позабыть хотя бы на минутуПесню боя, что ревел мотор,Поль в плечах от лямок парашюта,Пулеметов быстрый разговор.
И вот так — портрет в руке сжимая,Широко и радостно вздохнуть.Теплый шлем и унты не снимая,Под тенистой плоскостью заснуть.
Хорошо, когда во сне приснитсяДальних улиц шумная гроза,Смех веселый, черные ресницы,Озорные синие глаза…
Ширь полей… И где-то над лесамиВ синем небе самолета звук,Чтоб проснуться по тревоге вдруг,— Есть в полет! — сказать, блеснув глазами,И опять над вражьими тропамиОпорожнить мощный бомболюк.
Июнь 1942 г.
Василий Позорин
Перед боем
Я в бой иду. Прощай, до встречи скорой,Моя родная старенькая мать!Ты в жизни много испытала горя,Не надо сердце грустью волновать.
Твои я помню песни с колыбели,И голос твой, душевный и простой,За нашей хатой три высоких ели,И во дворе подсолнух золотой.
Ты подарила жизнь мне молодую,Тебя я в сердце свято берегу.И перед боем я тебя целую,Волнение сдержать я не могу.
Моя рука не дрогнет от удара:Я буду там, где яростнее бой.И буду бить виновников пожара,Чтобы скорее встретиться с тобой.
Я в бой иду и верю в нашу силу,Как веришь ты, моя родная мать.Тебе не будет совестно за сына —Не надо сердце грустью волновать.
Николой Овсянников
«Чуть заметной, заросшей тропой…»
Чуть заметной, заросшей тропойТы идешь, как тогда, как прежде.Искрометной, студеной росойЛес забрызгал твою одежду.
Ночь. Туманы. И снова деньНадвигается пасмурный, строгий.Ты же ищешь везде, вездеНе пройденной никем дороги.
Это — юность моя идетПо лугам, по лесам дремучим,А над ней набухает, растетСиневатая, грозная туча.
А над ней раскололся гром,И, зарывшись в траве прогорклой,Он под сумрачным смолкнул дождем,Занавесившим речку за горкой.
Дождь кругом… Ничего не видать…Ветер листья срывает беснуясь…Так куда ж ты пойдешь, куда,Беспокойная, дерзкая юность?
1937 г.
«Ни сказки нету, ни песни…»
Ни сказки нету, ни песни,Никто не расскажет о том,Как был ты расстрелян, ровесник,При матери, под окном.
И жил ты и умер как надо.А там, где упал ты, теперьЛишь шорох заглохшего садаДа глухо забитая дверь.
И мне бы и просто и строгоПройти по дорогам земным,И мне пусть приснятся в тревогахМальчишески-ясные сны.
И пусть упаду, не изведав,Как ветер над миром прошел,Как тяжко колышет победаЗнамен пламенеющий шелк.
И мне б, умирая, сквозь роздымьСледить, как на запад прошлиТакие хорошие звезды,Последние звезды мои.
А ветер все круче и кручеВстает над моею страной,Веселые майские тучиПроносятся стороной.
И мне бы сквозь горечь бурьянаУслышать большую грозу,Услышать, как в пыльные раныКолючие травы ползут.
И жизнь, проходящая мимо,И грудь просверливший свинецМне станут ясны нестерпимо —И пусть это будет конец.
Апрель 1938 г.
«Горькие и высохшие травы…»
Горькие и высохшие травы,Камни под копытами и мухи,облепившие у раненого рот…Мы тогда рождались только,Изредка отцы к нам приходили,Ставили винтовки в уголИ руками, от которых пахлоПорохом, окопною землею,Осторожно подымали нас.За окном команда раздавалась,Ржали кони, тяжкою походкойЛюди проходили умирать.Ветер над убитыми да песни,Пыль на сапогах, да слава,Да тысячелетние дороги,По которым некуда идти…Так в тифу, в бреду и в детском плаче,В переполненных убитыми окопахИ в зрачках безумных матерей, —Так она рождалась, наша правда,В боли, в судорогах — и этой правдеНикогда, нигде не умирать!
Октябрь 1938 г.
Лаокоон
Полуоткрытый рот и тело, как струна,Готовы плакать и кричать от боли,А ты молчишь, и гордость спасена.Но кто тебе молчать позволил?Пока ты здесь, пока ты небо видишь,Пока еще ты только человек,От боли, от стыда и от обидыТы можешь плакать, грек.Потом возьмут продолговатый камень,И на века оставленный резцом,Пустыми и холодными глазамиТы будешь нам смотреть в лицо.Пусть так же обойдется жизнь со мной,Чтоб помнить: боль была, и тучи плыли.А дальше — ночь. А дальше — все равно,Холодный мрамор иль щепотка пыли.
Май 1939 г.
Во славу твою
Не кричим, не мечемся, не любим,Сердце — камнем. Но удар — и вотПесня обожжет нам губы,Ветер в дверь открытую войдет.
Это мы. Лаокооном новым,Искупленьем не своей вины,Встану, на мучения готовый,Словно осужденный у стены.
Душу искромсай и изнасилуй,Высмей сокровенные слова,Землю, по которой ты ходила,Исступленно буду целовать.
Не боюсь насмешек. Пусть уродливо,Пусть не воркованье, а разбой.Лучше уж любовь юродивая,Чем вегетарианская любовь.
Никогда не перестану славить!Пусть сомнут, сломают, раздробят,Если скажешь песню обезглавить,Песню обезглавлю для тебя.
Май 1941 — май 1942 года
