Александр Артёмов - Имена на поверке

1937 г.

«Тогда была весна. И рядом…»

Тогда была весна. И рядомс помойной ямой на дворе,в простом строю, равняясь на дом,мальчишки строились в кареи бились честно. Полагалосьбить в спину, грудь, еще — в бока.Но на лицо не подымаласьсухая детская рука…

А за рекою было поле —там, сбившись в кучу у траншей,солдаты били и кололитаких же, как они, людей.И мы росли, не понимая,зачем туда сошлись полки:неужли взрослые играют,как мы, сходясь на кулаки?Война прошла. Но нам осталасьпростая истина в удел,что у детей имелась жалость,которой взрослый не имел.А ныне вновь война и порохвошли в большие города,и стала нужной кровь,которой мы так боялись в те года.

«Я с поезда. Непроспанный, глухой…»

Я с поезда. Непроспанный, глухой.В кашне, затянутом за пояс.По голове погладь меня рукой,примись ругать. Обратно шли на поезд.Грозись бедой, невыгодой, концом.Где б ни была ты — в поезде, вагоне, —я все равно найду,уткнусь лицомв твои, как небо, светлыеладони.

«Мне нравится твой светлый подбородок…»

Мне нравится твой светлый подбородоки как ты пудру на него кладешь.Мальчишку с девятнадцатого годаты театральным жестом обоймешь.

А что ему твое великолепьеи то, что мы зовем «сердечный пыл»?Дня не прошло, как вгорячах на кепимальчишка шлем простреленный сменил.

Ты извини его — ведь он с дороги.В ладони въелась дымная пыльца.Не жди, пока последние ожогисойдут с его скуластого лица…

«Мне только б жить и видеть росчерк грубый…»

Мне только б жить и видеть росчерк грубыйтвоих бровей и пережить тот суд,когда глаза солгут твои, а губычужое имя вслух произнесут.

Уйди, но так, чтоб я тебя не слышал,не видел, чтобы, близким не грубя,я дальше б жил и подымался выше,как будто вовсе не было тебя.

Август

Я полюбил весомые слова,просторный август, бабочку на рамеи сон в саду, где падает травак моим ногам неровными рядами.

Лежать в траве, желтеющей у вишен,у низких яблонь, где-то у воды,смотреть в листву прозрачнуюи слышать,как рядом глухо падают плоды.Не потому ль, что тени не хватало,казалось мне, вселенная мала?Движения замедленны и вялы,во рту иссохло. Губы как зола.Куда девать сгорающее тело?Ближайший омут светел и глубок,пока трава на солнце не сгорела,войти в него всем телом до пределаи ощутить подошвами песок!И в первый раз почувствовать так близкопрохладное спасительное дно.Вот так, храня стремление одно,вползают в землю щупальцами корни,питая щедро алчные плоды(а жизнь идет!), — все глубже и упорнейстремление пробиться до воды,до тех границ соседнего оврага,где в изобильи, с запахами вин,как древний сок, живительная влагаключами бьет из почвенных глубин.Полдневный зной под яблонями таетна сизых листьях теплой лебеды.И слышу я, как мир произрастаетиз первозданной матери воды.

После ливня

Когда подумать бы могли вы,что, выйдя к лесу за столбы,в траву и пни ударит ливень,а через час пойдут грибы.И стало б видно вам отселе,лишь только ветви отвести,когда пойдет слепая зеленькак в лихорадке лес трясти.Такая будет благодатьдля всякой твари! Даже птицамвдруг не захочется летать,когда кругом трава дымитсяи каждый штрих непостоянен,и лишь позднее — тишина…Так ливень шел, смещая грани,меняя краски и тона.Размыты камни. Словно бивни,торчат они, их мучит зуд;а по земле, размытой ливнем,жуки глазастые ползут.А детвора в косовороткахбежит по лужам звонким, где,кружась, плывет в бумажных лодкахпристрастье детское к воде.Горит земля, и пахнет чащадымящим пухом голубей,и в окна входит мир, кипящийзеленым зельем тополей.Вот так и хочется забыться,оставить книги, выйти в деньи, заложив углом страницу,пройтись босому по воде.А после дома за столом,сверкая золотом оправыочков, рассказывать о том,как ливни ходят напролом,не разбирая, где канавы.

Весеннее

Я шел веселый и нескладный,почти влюбленный, и никтомне не сказал в дверях парадных,что не застегнуто пальто.

Несло весной и чем-то теплым,и от слободки, по низам,шел первый дождь,он бился в стекла,гремел в ушах,слепил глаза,летел,был слеп наполовину,почти прямой. И вместе с нимвступала боль сквозная в спинунедомоганием сплошным.

В тот день еще цветов не знали,и лишь потом на всех углахвразбивку бабы торговали,сбывая радость второпях.Ту радость трогали и мяли,просили взять,вдыхали в нос,на грудь прикладывали,бралипоштучно,оптоми вразнос.Ее вносили к нам в квартиру,как лампу ставили на стол,лишь я один, должно быть, в миреспокойно рядом с ней прошел.

Я был высок, как это небо,меня не трогали цветы, —я думал о бульварах, где бымне встретилась случайно ты,с которой лишь я понаслышке,по первой памяти знаком, —дорогой, тронутой снежком,носил твои из школы книжки…

Откликнись, что ли?Только ветерда дождь, идущий по прямой…А надо вспомнить —мы лишь дети,которых снова ждут домой,где чай остыл,черствеет булка…

Так снова жизнь приходит к нампоследней партой,переулком,где мы стояли по часам…

Так я иду, прямой, просторный,а где-то сзади, невпопад,проходит детство, и валторнысловами песни говорят.

Мир только в детстве первозданен,когда, себя не видя в нем,мы бредим морем, поездами,раскрытым настежь в сад окном,чужою радостью, досадой,зеленым льдом балтийских скали чьим-то слишком белым садом,где ливень яблоки сбивал.Пусть неуютно в нем, неладно,Нам снова хочется домой,в тот мир простой, как лист тетрадный,где я прошел, большой, нескладныйи удивительно прямой.

Памятник

Им не воздвигли мраморной плиты.На бугорке, где гроб землей накрыли,как ощущенье вечной высоты,пропеллер неисправный положили.

И надписи отгранивать им рано —ведь каждый небо видевший читал,когда слова высокого чеканаПропеллер их на небе высекал.

И хоть рекорд достигнут ими не был,хотя мотор и сдал на полпути,остановись, взгляни прямее в небои надпись ту, как мужество, прочти.

О, если б все с такою жаждой жили!Чтоб на могилу им взамен плиты,как память ими взятой высоты,их инструмент разбитый положилии лишь потом поставили цветы.

Александр Подстаницкий

Дружба

Когда уходит в бой твой друг крылатый,На важное задание летит,И ты ему помашешь из квадратаИ пожелаешь доброго пути, —

Ты чувствуешь, как громко сердце бьется,Как глупая мыслишка промелькнет:«Вернется ли? Вернется ли?»— Вернется! —Кричишь друзьям уверенно:

— Придет!И все ж часами не спускаешь взораС ночных небес. И ждешь и ждешь сильней,Не слышен ли знакомый гул мотора,Не видно ли условленных огней?

— Летит! Летит! — и больше слов не нужно,Все сказано и понято вполне.Всех дружб дороже нам — такая дружба,Рожденная в боях, в дыму, в огне.

Июнь 1942 г.