Борис Корнилов - Стихотворения
1935 (?)
Сын
Только голос вечером услышал,молодой, весёлый, золотой,ошалелый, выбежал — не вышел —побежал за песенкой за той.Тосковать, любимая, не стану —до чего кокетливая ты,босоногая, по сарафанукрасным нарисованы цветы.Я и сам одетый был фасонно:галифе парадные, ремни,я начистил сапоги до звона,новые, шевровые они.Ну, гуляли… Ну, поговорили, —по реке темнее и темней, —и уху на первое варилимы из краснопёрых окуней.Я от вас, товарищей, не скрою:нет вкусней по родине по всейжаренных в сметане — на второе —неуклюжих, пышных карасей.Я тогда у этого привалаподарил на платье кумачу.И на третье так поцеловала —никаких компотов не хочу.Остальное молодым известно,это было ночью, на реке,птицы говорили интереснона своём забавном языке.Скоро он заплачет, милый, звонко,падая в пушистую траву.Будет он похожий на сомёнка,я его Семёном назову.Попрошу чужим не прикасаться,побраню его и похвалю,выращу здорового красавца,в лётчики его определю.Постарею, может, поседею,упаду в тяжёлый, вечный сон,но надежду всё-таки имею,что меня не позабудет он.
1935
У меня была невеста
У меня была невеста,Белокрылая жена.К сожаленью, неизвестно,Где скитается она:То ли в море, то ли в поле,То ли в боевом дыму, —Ничего не знаю болеИ тоскую потому.Ты кого нашла, невеста,Песней чистою звеня,Задушевная, заместоНевесёлого меня?Ты кого поцеловалаУ Дуная, у Оки,У причала, у обвала,У обрыва, у реки?Он какого будет роста,Сколько лет ему весной,Подойдёт ли прямо, простоПоздороваться со мной!Подойдёт — тогда, конечно,Получай, дружок, зарок:Я скажу чистосердечно,Чтобы он тебя берёг,Чтобы ты не знала горя,Альпинистка — на горе,Комсомолка — где-то в мореИли, может, в Бухаре.
1935
Вечер
Гуси-лебеди пролетели,чуть касаясь крылом воды,плакать девушки захотелиот неясной ещё беды.Прочитай мне стихотворенье,как у нас вечера свежи,к чаю яблочного вареньямне на блюдечко положи.Отчаёвничали, отгуляли,не пора ли, родная, спать, —спят ромашки на одеяле,просыпаются ровно в пять.Вечер тонкий и комариный,погляди, какой расписной,завтра надо бы за малиной,за пахучею, за лесной.Погуляем ещё немного,как у вас вечера свежи!Покажи мне за ради бога,где же Керженская дорога,обязательно покажи.постоим под синей звездою.День ушёл со своей маетой.Я скажу, что тебя не стою,что тебя называл не той.Я свою называю куклой —брови выщипаны у ней,губы крашены спелой клюквой,а глаза синевы синей.А душа — я души не знаю.Плечи тёплые хороши.Земляника моя лесная,я не знаю её души.Вот уеду. Святое слово,не волнуясь и не любя,от Ростова до Бологогобуду я вспоминать тебя.Золотое твоё варенье,кошку рыжую на печи,птицу синего оперения,запевающую в ночи.
30 сентября 1934, Н. Петергоф
Из летних стихов
Всё цвело. Деревья шли по краюрозовой, пылающей воды;я, свою разыскивая кралю,кинулся в глубокие сады.Щеголяя шёлковой обновой,шла она. Кругом росла трава.А над ней — над кралею бубновой —разного размера дерева.Просто куст, осыпанный сиренью,золотому дубу не под стать,птичьему смешному населеньювсё равно приказано свистать.И на дубе тёмном, на огромном,тоже на шиповнике густом,в каждом малом уголке укромноми под начинающим кустом,в голубых болотах и долинахзнай свисти и одтыха не жди,но на тонких на ногах, на длинныхподошли, рассыпались дожди.Пролетели. Осветило сновазолотом зелёные края —как твоя хорошая обнова,Лидия весёлая моя?Полиняла иль не полиняла,как не полиняли зеленя, —променяла иль не променяла,не забыла, милая, меня?
Вечером мы ехали на дачу,я запел, веселья не тая, —может, не на дачу — на удачу, —где удача верная моя?Нас обдуло ветром подогретыми туманом с медленной воды,над твоим торгсиновским беретомплавали две белые звезды.Я промолвил пару слов резонных,что тепла по Цельсию вода,что цветут в тюльпанах и газонахнаши областные города,что летит особенного вида —вырезная — улицей листва,что меня порадовала, Лида,вся подряд зелёная Москва.Хорошо — забавно — право слово,этим летом красивее я.Мне понравилась твоя обнова,кофточка зелёная твоя.Ты зашелестела, как осина,глазом повела своим большим:— Это самый лучший… Из Торгсина…Импортный… Не правда ль? Крепдешин…Я смолчал. Пахнуло тёплым летомот листвы, от песен, от воды —над твоим торгсиновским беретомплавали две белые звезды.Доплыли до дачи запылённойи без уважительных причинвстали там, где над Москвой зелёнойзвёзды всех цветов и величин.
Я сегодня вечером — не скрою —одинокой птицей просвищу.Завтра эти звёзды над Москвоюс видимой любовью разыщу.
1934
«Без тоски, без грусти, без оглядки»
Без тоски, без грусти, без оглядки,сокращая житие на треть,я хотел бы на шестом десяткеот разрыва сердца умереть.
День бы синей изморозью капал,небо бы тускнело вдалеке,я бы, задыхаясь, падал на пол,кровь ещё бежала бы в руке.
Песни похоронные противны.Саван из легчайшей кисеи.Медные бы положили гривнына глаза заплывшие мои.
И уснул я без галлюцинаций,белый и холодный, как клинок.От общественных организацийпоступает за венком венок.
Их положат вперемешку, вместе —к телу собирается народ,жалко — большинство венков из жести, —дескать, ладно, прах не разберёт.
Я с таким бы предложеньем вылеззаживо, покуда не угас,чтобы на живые разорились —умирают в жизни только раз.
Ну, да ладно. И на том спасибо.Это так, для пущей красоты.Вы правы, пожалуй, больше, ибомёртвому и мёртвые цветы.
Грянет музыка. И в этом разе,чтобы каждый скорбь воспринимал,все склоняются. Однообразенпохоронный церемониал.
…………………………
Впрочем, скучно говорить о смерти,попрошу вас не склонять главу,вы стихотворению не верьте, —я ещё, товарищи, живу.
Лучше мы о том сейчас напишем,как по полированным снегаммы летим на лыжах, песней дышими работаем на страх врагам.
1933
Ящик моего письменного стола
В. Стеничу
Я из ряда вон выходящихсочинений не сочиню,я запрячу в далёкий ящикто, чего не предам огню.
И, покрытые пыльным смрадом,потемневшие до костей,как покойники, лягут рядомклочья мягкие повестей.
Вы заглянете в стол. И вдруг выотшатнётесь — тоска и страх:как могильные черви, буквыизвиваются на листах.
Муха дохлая — кверху лапки,слюдяные крылья в пыли.А вот в этой багровой папкестихотворные думы легли.
Слушай — и дребезжанье лирыдонесётся через годапро любовные сувениры,про январские холода,
про звенящую сталь Турксибаи «Путиловца» жирный дым,о моём комсомоле — ибоя когда-то был молодым.
Осторожно, рукой не трогай —расползётся бумага. Тутвсё о девушке босоногой —я забыл, как её зовут.
И качаюсь, большой, как тень, я,удаляюсь в края тишины,на халате моём сплетеньяи цветы изображены.
И какого дьявола ради,одуревший от пустоты,я разглядываю тетрадии раскладываю листы?
Но наполнено сердце спесью,и в зрачках моих торжество,потому что я слышу песнюсочинения моего.
Вот летит она, молодая,а какое горло у ней!Запевают её, сидаяс маху конники на коней.
Я сижу над столом разрытым,песня наземь идёт с высот,и подкованым бьёт копытом,и железо в зубах несёт.
И дрожу от озноба весь я —радость мне потому дана,что из этого ящика песняв люди выбилась хоть одна.
И сижу я — копаю ящик,и ушла моя пустота.Нет ли в нём каких завалящих,но таких же хороших, как та?
1933
