Вальтер Скотт - Мармион. Повесть о битве при Флоддене
Возьмите вы хоть Очнаслед,
Дромотчи и Гленмор,
И все же, что ни говорят, —
Эльф, призрак, демон — целый ад
В горах ли, средь болот, —
Тому, кто верой и мечом
Встречает зло, — тому фантом
Беды не принесет,
Пред теми, кто всегда честны, Заветам рыцарства верны,
Враг слаб… И лишь в недобрый час
Опасен меч его для нас,
Когда грызет нас тайный грех, Вина, сокрытая от всех».
Чуть отвернулся Мармион,
И дважды попытался он
Прочистить горло, но
Ни слова так и не сказал,
Лишь руку лорда Маунта сжал,
Потом спустились оба в зал.
Стемнело уж давно.
И оба отдают приказ
О том, что в предрассветный час
Отряды выступят в поход:
Король их в Эдинбурге ждет.
23
Рассвет в дороге их застал.
Я мог бы мысленно пройти
За ними по всему пути —
Не раз его я прошагал!
Там нет ни камня, ни ручья,
Которого не знал бы я!
Но отступленья, в самом деле, Тебе, читатель, надоели!
Пройдя сквозь пущи дрока, мы
Минуем Брейдские холмы,
Ущелья узкую теснину,
А дальше, перейдя долину, —
На холм Блекфордский, на вершину.
24
Блекфорд! Сюда, в твой дикий дрок
Бежал я, прогуляв урок,
И лежа в зарослях ракит,
Шум города я слушал дальний
И колокола гул печальный,
Когда Сент-Джайлс звонит…
Теперь, на месте прежней воли, Желтея, колосится поле,
Всё изменилось! Лишь ручей
Меланхолическим звучаньем
Зовет меня к воспоминаньям .
Ушедшей дружбы юных дней!
25
Пейзаж совсем другим тут стал
С тех пор, как Мармион
С Блекфордского холма взирал
На вересковый склон:
Как хлопья снежных облаков,
Тут были тысячи шатров
Издалека видны,
Их бесконечные ряды
Располагались от воды
До городской стены,^
И кроны вековых дубов,
Остатки заросли лесной,
Прервав неровный строй шатров, Мирили зелень с белизной.
Полки воинственной страны
Все были здесь размещены!
26
От пышных Лоденских полей,
Из Хъебьюда — земли дождей,
От южных Рейдсвикских утёсов, От северных фиордов Росса
Шотландцы-воины пришли.
И слышал Мармион вдали
Толпы неясное жужжанье,
Звон сбруи, конский топот, ржанье…
Король велел вождям
Устроить смотр несметной силы, И солнце раннее скользило
По копьям и щитам.
27
Но тают в утренних лучах,
Как память о ночных кострах,
Рассеянные струйки дыма,
Скрипя, телеги едут мимо —
Обоз бесчисленных полков, —
А за упряжками быков
Лафеты пушек неуклюжих
Ползут и застревают в лужах
(Те кулеврины для войны
Из Франции привезены).
Зловещий дар! В дурные дни
Врагам достанутся они!
А над верхушками шатров
Порхают тысячи флажков —
Зеленых, алых, голубых,
Косых, фигурных и прямых,
Среди султанов, лент, гирлянд
То вымпел, то хоругвь, то бант, А в центре над шатром одна
Со всех сторон была видна
Прямая крепкая сосна,
Что в валунах укреплена.
Штандарт Иакова на ней
Всех флагов выше и видней.
И слабый вест едва-едва
В тяжелых складках колыхал
На ярком флаге контур льва,
Что на дыбы сердито встал.
29
Был этим блеском Мармион
Как полководец восхищен,
Взыграла кровь, стуча в висках, И отблеск молнии в глазах
Сверкнул, как перед боем:
Как сокол, взоры он метал
И сэру Дэвиду сказал:
«Согласен я с тобою,
Что короля ни рай, ни ад
От битвы не отговорят,
Клянусь Георгием, ей-ей,
Будь эта армия моей, —
Ни Бог, ни тысячи чертей
Не навязали б мира,
Пока бы яркий блеск мечей
Не сделался в бою тусклей…
Или в щитах моих людей
Не появились дыры!»
Поэт ответил: «Вид хорош,
Но было бы разумней всё ж,
Чтоб наши короли
Не так ретиво рвались в бой,
Рискуя миром и судьбой
Народа и земли!»
30
И долго лорд глядел с горы
На белоснежные шатры.
За муравейником войны
Холмы Дун Эдина видны,
И камни городской стены
В сиянье утреннем красны,
И башни кажутся темней
От блеска солнечных лучей,
Громады их издалека —
Как грозовые облака,
А замок над крутым холмом,
Как в блеске молнии немом,
Над гребнями далеких круч,
Величественен и могуч.
Мой романтичный город!
Мой Эдинбург! Как он красив,
С горами слит в один массив —Он сам, как эти горы!
А там, на севере, вдали,
Где на Охил лучи легли,
Там блеск вершин пурпурно чист, Как небывалый аметист!
Вот — Файф в оправе берегов,
Вот Престон-бей и Беррик Лоу, И золотой поток струит
Меж изумрудных островов
Широкошумный Фрит…
Фитц-Юстас так был восхищен,
Что вдруг коня пришпорил он
И поднял на дыбы,
Воскликнув: «Есть ли трус такой, Что побоялся б выйти в бой
За власть над этою страной
Против самой судьбы?»
Улыбкой Линдзи отвечал,
А лорд, нахмурившись, молчал.
Литавры, флейты, гул рожков
Смешались с пением псалмов,
Волынок вой перебивал
Гуденье труб и звон цимбал,
Шум до вершины долетал.
А вдалеке — колокола,
Людей заутреня звала.
И Линдзи так сказал:
«Король отправился в собор —
Вот и не молкнет до сих пор
Весь этот гул и звон.
Вы слышите в нем славы гром?
А мне, признаться, о другом
Напоминает он:
Веселый трубный клич охот,
Лесов Фолклендских сень,
И скачку, скачку вдоль болот, Пока уйдет или падет
Затравленный олень!
32
И вот сейчас передо мной
Мой Эдинбург. Одет стеной
Его холмистый трон,
Там шпили храмов и дворцов,
Там неприступный для бойцов
Наш замок и донжон.
И вот, — сказал он, — грустно мне
Подумать, что моей стране
Грозит при неудаче!
Как этот колокольный звон,
Веселый звон — как будет он
Звучать совсем иначе:
Над королем за упокой
Или людей скликать
На стены, чтобы в час ночной
Дун-Эдин защищать!
Но нет! Я говорю, друг мой:
Победу над моей страной
Дешевой не добыть ценой!
Ты видишь сам, лорд Мармион,
Что если грянет бой, то он
Британии сулит
Немало слез и похорон,
Немало панихид!
Хоть ты и много воевал,
Но войск таких ты не видал!»
Отряд спускается с горы,
Туда, где яркие шатры,
И Мармиона до поры
Певец сопровождает:
Сей менестрель шотландских гор
Над арфой длань свою простер, Чтобы шотландский древний двор
Воспеть как подобает!
ВСТУПЛЕНИЕ К ПЕСНИ ПЯТОЙ
Джорджу Эллису, эсквайру
Эдинбург
Осенней радостью забыт
Декабрьский день суров,
И редкий луч едва скользит
Над пустотой снегов,
Так царь, приняв надменный вид, Ь^а барда нищего глядит.
Давно лесной окончен труд,
На стенке ружья отдохнут,
Рогатины и ягдаши…
Камин слегка трещит в тиши.
Терьер курчавый и смешной,
И пойнтер, хмурый, но не злой, И длиннолапый мой борзой —В гостиной тесно у огня.
А в стойле — перетоп коня.
Теперь надолго обречен
Овес жевать в конюшне он…
А дом снегами осажден,
Не часто дверь во двор скрипит, Никто на холод не спешит,
И нет тропинок, кроме той,
Которой ходят за водой.
Газета трижды прочтена
И не поможет нам она
Час сумеречный скоротать…
Тут почту примется ругать
Политик наш: «Порядка нет!»
Тогда жена ему в ответ
Посетует, что, как на зло,
Дороги снова замело,
Припасы подвезут нескоро…
Тогда я уезжаю в город,
Сменить печальные леса,
Зимы глухие голоса
На книги и на разговоры;
И завершаю дни трудов
Весельем светских вечеров.
К чему ж унылою строкой
О нашей бранности земной
Твердить? Тут люстры светят ярко…
Сухие листья грустных слов
Остались у руин Нью-Арка
И в гуще Эттрикских лесов.
Но Эдинбург теперь каков!
Как сильно изменился он
С тех пор, когда был окружен
Зубчатой крепостной стеной
И рвами с темною водой…
Его больверки, бастионы,
Его большие гарнизоны…
И закрывала каждый вход,
Таясь за створами ворот,
Решетка с грозными шипами.
Она со скрипом вверх ползла…
Всё это — давние дела,
Но уж не так давно утрами
Ворота стражник открывал.
А ночью он людей впускал
После закрытия ворот
Через калитку в узкий ход…
Теперь, Дун Эдин, ты не тот:
Как император ты воссел
Среди окрестных гор,
Теперь не замкнут твой предел, Без стен твой пышный двор,
Ты весь залив обнять готов
Руками голубых холмов!
Взнесенный на утес крутой,
Ты, словно облако, лилов,
Но чуть заката луч косой
Скользнет прощально над тобой, Все окна, полные огня,
Ответят отсветами дня!
Свой грозный вид ты потерял —Суровым был, веселым стал!
Не так ли в спенсеровой сказке
Та, что суровей всех была,
С копьем волшебным и ужасным —Вдруг новый облик обрела!
