Дмитрий Быков - Блаженство (сборник)
«Ты сделал меня летописцем распада…»
А. Житинскому
Ты сделал меня летописцем распада,В такую эпоху меня запустив.Пустынных осенних садов анфиладаМне нравится больше других перспектив.
Мне нравится все, что идет не к расцвету,А к гибели; все, что накроет волна.И мне – второсортному, в общем, поэту —Ты создал условия эти сполна:
Прохладная гулкость пустых помещений,И лес на закате, и легкий бардак,А также отсутствие всех обольщенийИ всех принуждений вести себя так,
Как надо. Не то чтобы время упадкаМеня соблазняло как выгодный фон,На коем моя деловая повадкаВольготно цветет, не встречая препон, —
Мне попросту внятно отсутствие вкусаВ титанах, которые рубят сплеча,В угрюмых эпохах цемента и бруса,Надсада, гудка, молотка, кирпича.
Мне по сердцу кроткая тишь увяданья,Пустые селенья, руины в плюще,И отдохновенье, и похолоданье,И необязательность, и вообще.
Потом это все опадает лавиной,Являются беженцы, гунны, войска,И вой человечий, и рев буйволиный, —Но эта эстетика мне не близка.
Зато мне достались дождливые скверы,Упадок словесности, пляска теней,И этот нехитрый состав атмосферы,В которой изгоям дышалось вольней.
Опавшие листья скребутся к порогу.Над миром стоит Мировая Фигня.И плачу, и страшно, и сладко, ей-богу,Мне думать, что все это ради меня.
Конец сезона
1. «До трех утра в кафе «Чинара»…»
До трех утра в кафе «Чинара»Торгуют пловом и ухой,И тьму Приморского бульвараЛисток корябает сухой.
И шелест лиственный и пенный,Есть первый знак и главный звукНеумолимой перемены,Всю ночь вершащейся вокруг.
Где берег противоположныйЛежит цепочкой огневой,Всю ночь горит маяк тревожный,Вертя циклопьей головой.
Где с нефтяною гладью моряБеззвездный слился антрацит —Бессоннице всеобщей вторя,Мерцает что-то и блестит.
На рейде, где морская ваксаКишит кефалью, говорят,Вот-вот готовые сорваться,Стоят «Титаник» и «Варяг».
Им так не терпится, как будтоНаш берег с мысом-близнецомСомкнутся накрепко, и бухтаПредстанет замкнутым кольцом.
2. «Любовники в конце сезона…»
Любовники в конце сезона,Кому тоска стесняет грудь,Кому в грядущем нет резонаРассчитывать на что-нибудь,
Меж побережьем и вокзаломВ последний двинулись парад,И с лихорадочным накаломНад ними лампочки горят.
В саду, где памятник десанту, —Шаги, движенье, голоса,Как если б город оккупантуСдавался через три часа.
С какой звериной, жадной прытьюТерзают плоть, хватают снедь!Там все торопится к закрытью,И все боятся не успеть.
Листва платана, клена, ивыМетется в прахе и пыли —Как будто ночью жгли архивы,Но с перепугу недожгли.
Волна шипит усталым змеем,Луна восходит фонарем.Иди ко мне, мы все успеем,А после этого умрем.
3. «По вечерам приморские невесты…»
По вечерам приморские невестыВыходят на высокие балконы.Их плавные, замедленные жесты,Их томных шей ленивые наклоны —Все выдает томление, в которомПресыщенность и ожиданье чуда:Проедет гость-усач, окинет взором,Взревет мотором, заберет отсюда.
Они сидят в резной тени акаций,Заполнив поздний час беседой вялой,Среди почти испанских декораций(За исключеньем семечек, пожалуй).Их волосы распущены. Их рукиОпущены. Их дымчатые взглядыПолны надежды, жадности и скуки.Шныряют кошки, и поют цикады.
Я не пойму, как можно жить у моря —И рваться прочь. Как будто лучше где-то.Нет, только здесь и сбрасывал ярмо я,Где так тягуче медленное лето.Кто счастлив? – тот, кто, бросив чемоданыИ мысленно послав хозяйку к черту,Сквозь тени, розы, лозы и лианыИдет по двухэтажному курорту!Когда бы от моей творящей волиЗависел мир – он был бы весь из пауз.Хотел бы я любви такой Ассоли,Но нужен ей, увы, не принц, а парус.Ей так безумно хочется отсюда,Как мне – сюда. Не в этом ли основаКурортного стремительного блуда —Короткого, томительного, злого?
А местные Хуаны де МараньяСлоняются от почты до аптеки.У них свое заветное желанье:Чтоб всяк заезжий гость исчез навеки!Их песни – вопли гордости и боли,В их головах – томление и хаос,Им так желанны местные Ассоли,Как мне – приморье, как Ассоли – парус!Но их удел – лишь томный взгляд с балкона,Презрительный, как хлещущее «never»,И вся надежда, что в конце сезонаПриезжие потянутся на север.
О, душный вечер в городе приморском,Где столкновенье страсти и отказа,Где музыка, где властвует над мозгомИз песенки прилипчивая фраза,Где сладок виноград, и ветер солон,И вся гора – в коробочках строений,И самый воздух страстен, ибо полонВзаимоисключающих стремлений.
4. «Приморский город пустеет к осени…»
Приморский город пустеет к осени —Пляж обезлюдел, базар остыл, —И чайки машут над ним раскосымиКрыльями цвета грязных ветрил.В конце сезона, как день, короткого,Над бездной, все еще голубой,Он прекращает жить для курортникаИ остается с самим собой.Себе рисует художник, только чтоКлиентов приманивавший с трудом,И, не спросясь, берет у лоточникаДве папиросы и сок со льдом.Прокатчик лодок с торговцем сливамиВедут беседу по фразе в часИ выглядят ежели не счастливыми,То более мудрыми, чем при нас.В кафе последние завсегдатаиИграют в нарды до темноты,И кипарисы продолговатыеСтоят, как сложенные зонты.Над этой жизнью, простой и набожной,Еще не выветрился покаЗапах всякой курортной набережной —Гнили, йода и шашлыка.Застыло время, повисла пауза,Ушли заезжие чужаки,И море трется о ржавь пакгаузаИ лижет серые лежаки.А в небе борются синий с розовым,Две алчные армии, бас и альт,Сапфир с рубином, пустыня с озером,Набоков и Оскар Уайльд.Приморский город пустеет к осени.Мир застывает на верхнем до.Ни жизнь, ни то, что бывает после,Ни даже то, что бывает до,Но милость времени, замирание,Тот выдох века, провал, просвет,Что нам с тобой намекнул заранее:Все проходит, а смерти нет.
Новая одиссея
Пока Астреев сын Борей мотал меня среди зыбей,Прислуга делалась грубей, жена седела.Пока носился я по морю под названьем Эге-гей, —Итака тоже сложа руки не сидела.Богов безжалостных коря, мы обрывали якоря,В сознанье путались моря, заря рдела,Дичают земли без царей, и, помолясь у алтарей,Она отправилась ко мне, а я к ней.
Теперь мужайся и терпи, мой край, сорвавшийся с цепи,Мой остров каменный и малогабаритный.Циклоп грозил тебе вдогон, швырял обломки лестригон,Проплыл ты чудом между Сциллой и Харибдой,Мой лук согнули чужаки, мой луг скосили мужики,Служанки предали, и сын забыл вид мой,Потом, накушавшись мурен, решил поднять страну с колен,Потом, наслушавшись сирен, попал в плен.
Когда окончится война, нельзя вернуться ни хрена.Жена и дочка вместо книг читают карту,И мать взамен веретена берет штурвал, удивлена.Не знаю, как там Менелай попал на Спарту,Не знаю, как насчет Микен, – ведь мы не видимся ни с кем, —Но мир, избавившись от схем, готов к старту.
Под Троей сбились времена: стационарная странаИ даже верная жена идет на.
И вот нас носит по волне, то я к тебе, то ты ко мне,Невольник дембеля и труженица тыла,Твердела твердь, смердела смерть, не прекращалась круговерть,А нас по-прежнему друг к другу не прибило.Вот дым над отчею трубой, и море выглядит с тобойОбрывком ткани голубой с куском мыла, —И проплутавши десять лет, ты вовсе смылишься на нет,А там и след сотрется твой, и мой след.
В погожий полдень иногда, когда спокойная водаНам не препятствует сближаться вдвое-втрое,Я вижу домик и стада, мне очень хочется туда,Но что мне делать, господа, при новом строе?Седой, не нужный никому, в неузнаваемом домуЯ б позавидовал тому, кто пал в Трое.И нас разносит, как во сне, чтоб растворить в голубизне.Кричу: ты помнишь обо мне? Кричит: да.
Постэсхатологическое
