Константин Симонов - Военная лирика

Крым, 1942

«Не раз видав, как умирали…»

Не раз видав, как умиралиВ боях товарищи мои,Я утверждаю: не виталиНад ними образы ничьи.

На небе, средь дымов сраженья,Над полем смерти до сих порНи разу женского виденьяНежданно мой не встретил взор.

И в миг кровавого тумана,Когда товарищ умирал,Воздушною рукою раныЕму никто не врачевал.

Когда он с жизнью расставался,Кругом него был воздух пуст,И образ нежный не касалсяГубами холодевших уст.

И если даже с тайной силойВдали, в предчувствиях, в тоскеОна в тот миг шептала: «Милый» —На скорбном женском языке,

Он не увидел это словоНа милых дрогнувших губах,Все было дымно и багровоВ последний миг в его глазах.……………….Со мной прощаясь на рассветеПеред отъездом, раз и дваТы повтори мне все на светеНеповторимые слова.

Я навсегда возьму с собоюЗвук слов твоих, вкус губ твоих.Пускай не лгут. На поле бояНичто мне не напомнит их.

1943

Далекому другу

И этот год ты встретишь без меня.Когда б понять ты до конца сумела,Когда бы знала ты, как я люблю тебя,Ко мне бы ты на крыльях долетела.

Отныне были б мы вдвоем везде,Метель твоим бы голосом мне пела,И отраженьем в ледяной водеТвое лицо бы на меня смотрело.

Когда бы знала ты, как я тебя люблю,Ты б надо мной всю ночь, до пробужденья,Стояла тут, в землянке, где я сплю,Одну себя пуская в сновиденья.

Когда б одною силою любвиМог наши души поселить я рядом,Твоей душе сказать: приди, живи,Бесплотна будь, будь недоступна взглядам,

Но ни на шаг не покидай меня,Лишь мне понятным будь напоминаньем:В костре — неясным трепетом огня,В метели — снега голубым порханьем.

Незримая, смотри, как я пишуЛистки своих ночных нелепых писем,Как я слова беспомощно ищу,Как нестерпимо я от них зависим.

Я здесь ни с кем тоской делиться не хочу,Свое ты редко здесь услышишь имя.Но если я молчу — я о тебе молчу,И воздух населен весь лицами твоими.Они кругом меня, куда ни кинусь я,Все ты в мои глаза глядишь неутомимо.Да, ты бы поняла, как я люблю тебя,Когда б хоть день со мной тут прожиланезримо.…………………Но ты и этот год встречаешь без меня…

1943

«Первый снег в окно твоей квартиры…»

Первый снег в окно твоей квартирыЗаглянул несмело, как ребенок,А у нас лимоны по две лиры,Красный перец на стенах беленых.Мы живем на вилле ди Веллина,Трое русских, три недавних друга.По ночам стучатся апельсиныВ наши окна, если ветер с юга.На березы вовсе не похожи —Кактусы под окнами маячат,И, как все кругом, чужая тоже,Женщина по-итальянски плачет.Пароходы грустно, по-собачьиЛают, сидя на цепи у порта.Продают на улицах рыбачкиОсьминога и морского черта.Юбки матерей не отпуская,Бродят черные, как галки, дети…

Никогда не думал, что такаяМожет быть тоска на белом свете.

Бари, 1944

Три дня живу в пустом немецком доме

Три дня живу в пустом немецком доме,Пишу статью, как будто воз везу,И нету никого со мною, кромеМоей тоски да музыки внизу.

Идут дожди. Затишье. Где-то тамРаз в день лениво вспыхнет канонада.Шофер за мною ходит по пятам:— Машина не нужна? — Пока не надо.

Шофер скучает тоже. Там, внизу,Он на рояль накладывает рукиИ выжимает каждый день слезуОдной и той же песенкой — разлуки.

Он предлагал, по дружбе, — перестать:— Раз грусть берет, так в пол бы постучали…—Но эта песня мне сейчас под статьСвоей жестокой простотой печали.

Уж, видно, так родились мы на свет,Берет за сердце самое простое.Для человека — университетВ минуты эти ничего не стоит.

Он слушает расстроенный рояльИ пение попутчика-солдата.Ему себя до слез, ужасно жаль.И кажется, что счастлив был когда-то.

И кажется ему, что он умрет,Что все, как в песне, непременно будет,И пуля прямо в сердце попадет,И верная жена его забудет.

Нет, я не попрошу здесь: «Замолчи!»Здесь власть твоя. Услышь из страшной далиИ там сама тихонько постучи,Чтоб здесь играть мне песню перестали.

1945

Корреспондентская застольная

От Москвы до БрестаНет такого места,Где бы ни скитались мы в пыли,С «лейкой» и с блокнотом,А то и пулеметомСквозь огонь и стужу мы прошли.

Без глотка, товарищ,Песню не заваришь,Так давай по маленькой хлебнем!Выпьем за писавших,Выпьем за снимавших,Выпьем за шагавших под огнем.

Есть, чтоб выпить, повод —За военный провод,За У-2, за «эмку», за успех…Как пешком шагали,Как плечом толкали,Как мы поспевали раньше всех.

От ветров и водкиХрипли наши глотки,Но мы скажем тем,Кто упрекнет:— С наше покочуйте,С наше поночуйте,С наше повоюйте хоть бы год.

Там, где мы бывали,Нам танков не давали,Репортер погибнет — не беда.Но на «эмке» дранойИ с одним наганомМы первыми въезжали в города.

Помянуть нам впоруМертвых репортеров.Стал могилой Киев имИ Крым.Хоть они пороюБыли и герои,Не поставят памятника им.

Так выпьем за победу,За свою газету,А не доживем, мой дорогой,Кто-нибудь услышит,Снимет и напишет,Кто-нибудь помянет нас с тобой.

Припев:

Жив ты или помер —Главное, чтоб в номерМатериал успел ты передать.И чтоб, между прочим,Был фитиль всем прочим,А на остальное — наплевать!

1943

Новогодняя ночь в Токио

Новогодняя ночь, новогодняя ночь!Новогодняя — первая после войны.Как бы дома хотел я ее провести,чтобы — я,чтобы — ты,чтоб — друзья…Но нельзя!И ничем не помочь,и ничьей тут вины:просто за семь тыщ версти еще три верстыэтой ночью мне вышло на пост заступать,есть, и пить,и исправно бокал поднимать,и вставать,и садиться,и снова вставатьна далекой, как Марс, неуютной земле.«Мистер Симонов» — карточка там на столе,чтоб средь мистеров прочих нашел свой прибор,чтобы с кем посадили —с тем и вел разговор.И сидит он, твой снова уехавший муж,и встает он, твой писем не пишущий друг,за столом, среди чуждых ему тел и душ,оглядев эти пьющие души вокруг,и со скрипом на трудном, чужом языкекраткий спич произносит с бокалом в руке.Пьют соседи, тот спич разобрав приблизительно.А за окнами дождик японский, пронзительный,а за окнами Токио в щебне и камне…Как твоя бы сейчас пригодилась рука мне —просто тихо пожать,просто знать, что вдвоем.Мол, не то пережили,—и это переживем…А вообще говоря — ничего не случилось;просто думали — вместе, и не получилось!Я сижу за столом,не за тем, где мне были бы рады,а за этим,где мненикого ровным счетом не надо:ни вот этого рыжего, как огонь,истукана,что напротив, как конь,пьет стакан за стаканом,ни соседа — майора, жующегос хрустом креветки,ни того вон, непьющегопарня из ихней разведки,ни второго соседа,он, кажется, тоже — оттудаи следит всю беседу,чтобы моя не пустела посуда;даже этого, ласкового,с нашивкой «Морская пехота»,что все время вытаскиваетразные детские фото, —и его мне не надо,хоть, кажется, он без затей —и, по первому взгляду,действительно любит детей.До того мне тут пусто,до того — никого,что в Москве тебе чувстване понять моего!А в остальном с моею персонойтут никаких не стрясется страстей.Новый год. В клубе местного гарнизонапьют здоровье русских гостей;у нас в порядке и «пассы» и визы,и Берлин еще слишком недавно взят,и полковник,прикрыв улыбкою вызов,как солдат,пьет за нас —за бывших солдат!Это завтра они нам палки в колесабудут совать изо всех обочин!Это завтра они устроят допросыговорившим со мной японским рабочим,это завтра они, чтоб не ехал на шахту,не продадут мне билета на поезд.Это завтра шпиков трехсменную вахтук нам приставят,«за нашу жизньбеспокоясь»!Насуют провожатых, как в горло кости,чтоб ни с кем не встречались, —дадут нам бой!Все это — завтра!А пока — мы гости:— Хелс ту ю!— Рашен солджерс!— Рашен фрэндс!— Рашен бойс![2]……………….Новогодняя ночь,новогодняя ночь! —Не была ль ты поверкою после войны,как мы в силах по дому тоску превозмочьи как правилам боя остались вернына пороге «холодной войны»?Нам мечталась та ночьвся в огнях, в чудесах,вся одетая в русской зимы красоту,а досталось ту ночьпростоять на часах,под чужими дождями,на дальнем посту!Ни чудес, ни огней,ничего —разводящим видней,где поставить кого.

1954